[35]. Получается, что римляне просто ускорили и довели до ума вялотекущий процесс. На смену фаланге пришел легион, или, как назвал его Ганс Дельбрюк, «манипулярная фаланга». Об этом писал и Тит Ливий: «из фаланг, напоминавших македонские, впоследствии получился боевой порядок, составленный из манипул» (VIII, 8).
На поле боя манипулы располагались в три линии, в шахматном порядке – гастаты, принципы и триарии. При таком построении у римских полководцев появлялся тактический резерв, который можно было использовать на угрожающем участке фронта или же для прикрытия флангов от наступающих войск противника: «Так, римляне не строят одной боевой линии и всеми силами не выступают фронтом против фаланги, но лишь одна часть участвует в сражении, а другая остается в запасе для прикрытия» (Polyb. XVIII, 32). Выражение «res ad triarios rediit» (дело дошло до триариев), означало, что ситуация на поле боя совсем плохая и пришло время вводить в бой ветеранов.
Другим важным аспектом римской манипулярной тактики было то, что каждая манипула являлась отдельной тактической единицей и могла самостоятельно решать боевые задачи: «Римский боевой строй, напротив, весьма удобен, ибо каждый римлянин, раз он идет в битву вполне вооруженный, приготовлен в одинаковой мере для всякого места, времени, для всякой неожиданности. Точно так же он с одинаковой охотой готов идти в сражение, ведется ли оно всей массой войска разом или одною его частью, манипулом или даже отдельными воинами. Так как приспособленность частей к сражению составляет важное преимущество, то по этому самому и начинания римлян чаще, нежели прочих народов, увенчиваются успехом» (Polyb. XVIII, 32). Полибий не раз отметит достоинства манипулярной тактики квиритов: «Римский военный строй и римское войско трудно разорвать, солдаты, оставаясь в том же строю, имеют возможность вести сражение отдельными частями или всею массой по всем направлениям, ибо ближайшие к месту опасности манипулы каждый раз обращаются лицом куда нужно» (XV, 15).
Тит Ливий оставил подробное описание построения и действий легиона на поле сражения, отнеся данный эпизод ко времени Второй Латинской войны (340–338 гг. до н. э.). Вот как это выглядело в его интерпретации: «Первый ряд – это гастаты, пятнадцать манипул, стоящих почти вплотную друг к другу. В манипуле двадцать легковооруженных воинов, остальные с большими щитами, а легковооруженные – это те, у кого только копье и тяжелые пики. Во время боя в передовом отряде находился цвет юношества, достигшего призывного возраста. За ними следовало столько же манипул из воинов постарше и покрепче, которых именуют принципами; все они, вооруженные продолговатыми щитами, отличались своими доспехами. Такой отряд из тридцати манипул называли антепиланами, потому что еще пятнадцать рядов стояли уже за знаменами, причем каждый из них состоял из трех отделений и первое отделение каждого ряда называлось «пила»; ряд состоял из трех вексилл[36] в одной вексилле было 186 человек; в первой вексилле шли триарии, опытные воины испытанного мужества, во второй – рорарии, помоложе и не столь отличившиеся, в третьей – акцензы, отряд, на который не слишком можно было положиться, отчего ему и было отведено в строю последнее место.
Когда войско выстраивалось в таком порядке, первыми в бой вступали гастаты. Если они оказывались не в состоянии опрокинуть врага, то постепенно отходили назад, занимая промежутки в рядах принципов. Тогда в бой шли принципы, а гастаты следовали за ними. Триарии под своими знаменами стояли на правом колене, выставив вперед левую ногу и уперев плечо в щит, а копья, угрожающе торчащие вверх, втыкали в землю; строй их щетинился, словно частокол.
Если и принципы не добивались в битве успеха, они шаг за шагом отступали к триариям (потому и говорят, когда приходится туго: «дело дошло до триариев»). Триарии, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, поднимались, быстро смыкали строй, как бы закрывая ходы и выходы, и нападали на врага единой сплошной стеною, не имея уже за спиной никакой поддержки. Это оказывалось для врагов самым страшным, ведь, думая, что преследуют побежденных, они вдруг видят, как впереди внезапно вырастает новый строй, еще более многочисленный» (VIII, 8). Трудно сказать, насколько правдоподобен этот рассказ, по крайней мере, Ганс Дельбрюк сомневался в его достоверности и отметил, что «построение войск, описанное у Ливия, применялось не в сражениях, а на смотрах»[37].
Главным достоинством римского легиона было то, что он мог вести боевые действия на пересеченной местности. Дельбрюк полагал, что это было важнейшим преимуществом римской военной школы в противостоянии с аналогичными структурами народов Восточного Средиземноморья: «Манипулярный строй не только дает фаланге возможность постоянно сохранять свою сущность, но еще и облегчает ей передвижение при неблагоприятных условиях местности. Что бы ни происходило по пути, фаланга никогда не теряет своего порядка, всегда встречает противника сомкнутым, непрерывным фронтом. На место почти монолитного в своей целостности единства вступает единство расчлененное. Фаланга получила звенья»[38]. Римская манипулярная тактика хорошо себя зарекомендовала как во время войн с самнитами, так и во время войны с Пирром. В скором времени, ей предстояло пройти испытание еще одной войной – с Карфагеном.
4. Рим и Карфаген. Смертельные друзья
Как любил говаривать один политический деятель, будем работать с документами – рассмотрим договоры, заключенные между Карфагенской державой и Римской республикой до начала Первой Пунической войны. О них нам сообщают три историка – Полибий, Диодор Сицилийский и Тит Ливий. Но именно Полибий передает суть этих соглашений между двумя державами. По его свидетельству первый договор между Римом и Карфагеном был заключен либо в 509 году до н. э., либо в 508 году до н. э. Вот его текст: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами с союзниками на нижеследующих условиях: римлянам и союзникам римлян возбраняется плыть дальше Прекрасного мыса, разве к тому они будут вынуждены бурею или неприятелями. Если кто-нибудь занесен будет против желания, ему не дозволяется ни покупать что-либо, ни брать сверх того, что требуется для починки судна или для жертвы. В пятидневный срок он обязан удалиться. Явившиеся по торговым делам не могут совершить никакой сделки иначе, как при посредстве глашатая или писца. За все то, что в присутствии этих свидетелей ни было бы продано в Ливии или в Сардинии, ручается перед продавцом государство. Если кто из римлян явится в подвластную карфагенянам Сицилию, то во всем римляне будут пользоваться одинаковыми правами с карфагенянами. С другой стороны, карфагенянам возбраняется обижать народ ардеатов, антиатов, ларентинов, киркеитов, тарракинитов и всякий иной латинский народ, подчиненный римлянам. Если какой народ и не подчинен римлянам, карфагенянам возбраняется тревожить города их; а если какой город они возьмут, то обязуются возвратить его в целости римлянам. Карфагенянам возбраняется сооружать укрепления в Лациуме, и если они вторгнутся в страну как неприятели, им возбраняется проводить там ночь» (Polyb. III, 22).
Полибий недаром оговаривается, что плавать за Прекрасный мыс было запрещено только военным кораблям, на купеческие суда это правило не распространялось. Недаром римлянам разрешалось вести торговые дела в Карфагене и других африканских городах (Polyb. III, 23). Попробуем разобраться, где же находился этот Прекрасный мыс. Когда Тит Ливий рассказывал о том, как флот Сципиона Африканского плыл в Африку, писатель отметил, что римляне уже видели мыс Меркурия (Полибий называет его Гермесов мыс). Однако Сципион «приказал поднять паруса и пристать ниже», к Прекрасному мысу[39] (XXIX, 27). Соответственно до мыса Меркурия римляне не доплыли, а свернули в Тунисский залив. В этом случае получается, что они высадились на мысе, который сегодня называется Сиди-Али-эль-Мекки. В наши дни это длинная и узкая полоска суши, вдающаяся в море, покрытая белым песком и частично заросшая пальмами, известна благодаря своим пляжам. Но кто знает, как Прекрасный мыс выглядел в те далекие времена?
Продолжая анализировать договор, Полибий делает многозначительное наблюдение: «Из этого договора явствует, что карфагеняне ведут речь о Сардинии и Ливии как о собственных владениях; напротив, относительно Сицилии они ясно отличают только ту часть ее, которая находится во власти карфагенян, и договариваются только о ней. Равным образом и римляне заключают договор только относительно Лациума, не упоминая об остальной Италии, так как она не была тогда в их власти» (Polyb. III, 23). К вопросу о Сицилии мы еще вернемся, а пока обратим внимание на несколько любопытных нюансов.
Во-первых, Полибий связывает заключение первого договора между Римом и Карфагеном с консульством Луция Юния Брута, которое приходилось на 509 год до н. э., а затем уточняет, что произошло это за 28 лет до нашествия Ксеркса на Элладу (I, 22). Персы вторглись в Элладу в 480 году до н. э. и соответственно получается, что договор с Карфагеном был подписан в 508 году до н. э. Разница не принципиальная. Во-вторых, Диодор Сицилийский утверждение Полибия оспаривает и относит заключение первого соглашения к 348 году до н. э., когда консулами были Марк Валерий Корв и Марк Попилий Ленат (XVI, 69). Хотя при этом Диодор немного ошибается и называет Марка Попилия Марком Валерием.
Свидетельство Тита Ливия подтверждает информацию Диодора, поскольку римский историк пишет о том, что договор первый договор с Карфагеном был заключен в 348 году до н. э., при консулах Марке Валерии Корве и Марке Попилии Ленате. При этом Ливий не вдается в подробности соглашения, а просто констатирует сам факт прибытия пунийской делегации: «