Росита развернулась, упёрла руки в боки и звонко рассмеялась. А потом пояснила, что так уж сложилось исторически и ничего с этим не поделаешь. Иногда можно объяснить, почему у существительного тот или иной род, но чаще всего это дань традиции.
А я задумалась, почему слово «море» в испанском — мужского рода. Это ведь очень древнее слово. Наверняка в прежние времена люди вкладывали в понятие рода особый смысл. Мне вспомнилась статья какого-то литературоведа о Пушкине[42], которую мы разбирали на уроке в девятом классе. В ней шла речь о стихотворении «К морю». Я даже строки вспомнила: «Но ты взыграл, неодолимый…» И дальше что-то про корабли, которые топит море. Учительница литературы спросила: «Как думаете, почему поэт говорит „неодолимый“ вместо „неодолимое“?» Ответ знал только Ромка, который, оказывается, и дяденьку этого читал (никак не могу вспомнить его фамилию), и помнил, что Пушкин считает море другом. Все, конечно, тогда засмеялись. Типа, других-то друзей нет, вот и приходится всякую чушь выдумывать. Но сейчас я снова задумалась о том, что море — друг…
На перемене народ толпился у автомата с едой, который починили за ночь. Но мне больше не хотелось рисковать, и, устроившись на краешке кресла у выхода, я грызла грушу, наблюдая за тем, как Любомир с братом играют в пинг-понг. Богдан отлично владел ракеткой! Лучше, чем говорил по-испански. Любомир часто пропускал голы и бегал по холлу за мячиком. Очередной мяч припрыгал ко мне. Я поймала его, протянула Любомиру. Тот страшно смутился, забрал у меня тёплый пластиковый шарик и после этого пропустил вообще все голы, к большому неудовольствию брата.
«А было бы неплохо, — подумала я, принимаясь за вторую грушу, — если бы меня поставили в пару не с красавчиками Кико и Алексом, а с Любомиром. Приятно было бы поработать с тем, кто стесняется тебя больше, чем ты его».
Но у Исабель оказались совсем другие планы. Алекса она объединила с Кико. Любомира — с братом. А мне… Мне досталась Марина!
— Pero, ella no está aquí[43], — промямлила я, с перепугу употребив местоимение, которое испанцы не используют и которое Беатрис отучила нас применять ещё в первый год учёбы.
Исабель подбадривающе улыбнулась — мол, не переживай, вернётся твоя Марина, — и продолжила занятие.
На этот раз она позвала двух девчонок-итальянок, которые занимались у неё в прошлом году, и они представили сценку в библиотеке.
Одна девушка как бы хотела найти книгу, а другая пыталась понять, о каком авторе идёт речь. В конце концов они «нашли» какую-то другую книгу и, усевшись прямо на пол, плечом к плечу, принялись её читать. Исабель в заключение добавила, что это реальный случай из жизни. А девчонки наперебой, хихикая и размахивая руками, рассказали, как они специально познакомились в баре со студентом из Барселонского университета, и он провёл их в библиотеку, где они долгие часы «караулили сценку». Алекс что-то шутливо сказал им на итальянском, но Иса, как её называли девочки, пригрозила ему пальцем.
«Неужели Исабель считает, что мы с Мариной — такие же дружные, как эти итальянки? — с тоской подумала я. — Тогда она совсем не разбирается в людях… Марина терпеть меня не может. А я — её. Как я буду караулить с ней сценку?! Провалю задание, и всё!»
— А Марина придёт? — спросил шёпотом по-испански Кико.
— Не знаю, — злобно буркнула я.
Он с удивлением покосился на меня и отодвинулся. Исабель быстро проговорила домашнее задание, но оно было понятно и без слов. Бродить по городу, искать подходящую сценку. «Может, записать мой утренний разговор с Алехандро? — подумала я. — А Марине предложить разучить партию паука!»
Удивительный всё-таки дар у человека — портить людям жизнь, даже в своё отсутствие.
На улицу я снова вышла с болгарами.
— Пока! — несмело сказал мне Любомир и повернул не вправо, как вчера, а влево.
Может, я ляпнула что-то обидное? Или он вчера хотел через меня познакомиться поближе с Мариной? Плевать! Всё равно весь мир против меня!
— Вы куда? — не удержалась я.
— Мы на море…
— На море?!
Где-то высоко в небе как кошка мяукала чайка. Пляж казался огромным, почти бесконечным. А море — синим-пресиним. Я знаю, как называется такой цвет. Ультрамарин. Как-то в детстве мама решила сшить мне трёхъярусную юбку. Она видела такую в каталоге, по которому заказывала одежду для магазина. Денег у нас, как всегда, было мало, и мама решила сшить юбку сама. Купила целых пять метров ткани!
— Зачем так много? — спросил папа.
— Это тканеёмкая юбка, — авторитетно заявила мама и раскатала по полу огромный рулон ткани. — Вот, — с гордостью сказала она, — лён. Цвета ультрамарин.
Это было море. Огромное тканевое море, разлившееся по нашей комнате. Я молча сползла на ткань. Она скользила под ладонями, переливалась, разве что не шумела. Несмотря на мамины протесты, я опустилась на колени и принялась заворачиваться в ткань, как в кокон, а потом закрыла глаза…
…Сейчас передо мной были развёрнуты километры «льна цвета ультрамарин».
Море шумело, набегало на берег и наполняло жизнь смыслом. А потом откатывало волны назад, будто смеясь: «Да что вы, нет никакого особого смысла, нужно просто жить, просто радоваться!» И едва ты, простачок, поверил ему, как оно внезапно, словно пантера, вновь напрыгивало на берег, шипя и дразнясь скрытыми тайнами. Хочешь разгадать их? Ныряй!
Богдан так и сделал. На бегу сбросил жилетку, шорты, футболку и помчался, сверкая пятками, по пирсу. Тум-тум-тум! Плюх! Любомир смущённо покосился на меня.
— Иди купайся! — засмеялась я. — Мне нужно переодеться.
На самом деле то, что мне было нужно, так это остаться одной. Едва Любомир ушёл, я опустилась на раскалённый песок, вдыхая солёный запах пенистых волн, не в силах оторвать от них взгляда.
Чайки налетали стаей на разноцветные, как конфетные бумажки, парусные доски. Кружили, кричали что-то, а потом разворачивались и удалялись в море, похожие издалека на разлетевшиеся семена одуванчика.
Солнце нависало над пляжем. Огромное пятно, кипящее жаром. Но оно никого не тревожило. Люди лежали кто на ковриках, кто просто на песке; кто под зонтами, кто прямо так, на солнце. Двое мальчишек поймали розово-белую медузу, запихнули в прозрачный пакет и фотографировали на мобильные телефоны. Загорелые парни, в татуировках с головы до пят, играли в волейбол. А рядом с ними, на песке, лежали папа и сын. У сына было какое-то заболевание, кажется, оно называется ДЦП. В общем, ноги и руки были слегка скрючены так, что он явно не мог сам ими управлять. Но он изо всех сил старался подкатиться, прижаться к папе, а тот, испытующе глядя на сына, наоборот, отталкивался и откатывался подальше. Как будто поддразнивал: «Дотянись! Дотянись до меня!» И тот тянулся изо всех сил и побеждал расстояние, а потом долго и тяжело дышал, а папа с любовью сдувал с его лба песчинки.
Свобода. Вот какое главное слово было на этом пляже. Кого тут только не нашлось! И дети, и пожилые, и спортсмены, и туристы с огромными рюкзаками, и девушки в ярких купальниках, и тётеньки совсем без купальников. Но никто не обращал ни на кого внимания, никто не косился на инвалидную коляску рядом с папой и сыном, не рассматривал татуировки волейболистов, не обсуждал, «почему она загорает топлес, совсем совесть потеряла». Каждый позволял соседу быть таким, каким ему хочется.
«Любишь свободу?» — мысленно спросила я город.
«Переодевайся уже, а?» — ворчливо ответил он, но слышно было, что он польщён.
У кромки воды песок стал таким раскалённым, что на него можно было поставить турку с кофе — закипит мгновенно. Я поскорее вошла в тёплую чистую воду. У самого берега она была как папины глаза — болотного оттенка. Мама называет такой цвет бутылочным. Потом вода стала жёлто-голубой. А совсем далеко — синей, как…
Я не успела додумать. Нырнула с головой. И погрузилась в зыбкую солёную тишину. Мысли остановили бег. Прохлада охватила меня и понесла всё дальше от берега… Хорошо… Как хорошо просто покачиваться на волнах и ни о чём не думать…
Я долго не могла наплаваться, насладиться радостью моря. А когда вылезла, дрожа от восторга, на берег, то уселась прямо на мокрый песок. Собрала его в горсти, уложила на колени, и он принялся стекать обратно тяжёлыми тёмными каплями…
— Твой рюкзак, Мария, — негромко сказал Любомир за моей спиной.
Он тоже успел выкупаться, но зачем-то надел поверх плавок шорты, и они намокли. Я с благодарностью улыбнулась ему. Какая беспечность — оставить вещи на городском пляже Барселоны. Любой гид предупреждает: тут полно карманников. Какая беспечность… И какое счастье — оставить не только рюкзак, но и все тяжёлые мысли о Марине. Вылезаешь, просолившийся радостью и облепленный песком, на берег и можешь забрать только рюкзак. А тягучие мучительные мысли пусть остаются на песке. Пусть их смоют вечерние волны! А я как-нибудь да справлюсь с диалогом для Исабель.
— Есть хочу! — весело сказала я Любомиру. — Пойдём искать чуррос?
— А что это? — спросил он, и я с удовольствием объяснила про жаренные в масле пончики в форме подковки, которые макают в шоколад или кофе. Он слушал внимательно, серьёзно, не перебивал. В конце концов я замотала головой и засмеялась:
— Всё! Не буду рассказывать, пока мы их не найдём! Давай поговорим про что-то другое. Где твой брат?
— Ныряет с пирса, — показал Любомир, загородившись ладонью от солнца, как козырьком.
Я замерла, заворожённая зрелищем. Богдан прыгал и прыгал с пирса, мгновенно вылезал и снова прыгал, как заводной морской львёнок. Сколько же энергии в этом молчуне!
Тем временем мы подошли к прибрежному кафе в стиле большого бунгало. Афроамериканец с дредами протирал стойку тряпкой.
— ¿Hola, hay churros? — смело спросила я.
Он покачал головой. Обескураженная, я повернулась к Любомиру.
— Странно. В путеводителе написано, что они продаются везде.