— Ты замечательно говоришь, — убеждённо сказал Бенисьо, складывая из салфетки тюльпан.
Так и сказал: admirablemente. «Восхитительно», «великолепно»…
И я наконец улыбнулась, забыв о том, как обожгла язык, как дала обет молчания. Отпила орчаты, холодной, пахнущей корицей и ещё чем-то душистым, и принялась рассказывать о России. О том, кто мои родители, какие вузы у нас есть, о Дане, конечно, о еде, даже о нашей даче немного рассказала. Говорила я с ошибками и паузами. Бенисьо иногда поправлял меня, помогал подобрать слова, но ни разу не позволил себе улыбнуться моим ошибкам или сказать какую-то колкость. Он по-прежнему был серьёзным до занудности, но сейчас меня это не раздражало, а успокаивало.
Ночью я долго не могла заснуть. Всё ворочалась и прижимала к губам тюльпан, который свернул из салфетки мой друг. Но думала я не о нём, а о том, что, похоже, нашла философский камень. Теперь главное — не выпускать его из рук…
Глава 18Любимая ученица
В понедельник я проспала урок грамматики!
Сама не знаю, как так вышло. Я поставила будильник на шесть утра, чтобы повторить перед выходом тему причастий. Правило их образования было мне известно, но Росита показала, какие бывают исключения, и даже записала на доске поговорку, чтобы легче их было выучить. Я собиралась её зазубрить — люблю такие штуки. В пятом классе учительница русского сказала нам, что «винегрет» — это «веник наоборот», и я до сих пор это помню и ни разу не написала «винегрет» неправильно…
Тьфу! Какой винегрет! Бежать мне надо быстрее! К Росите не успею, но прогулять урок Исабель казалось немыслимым. Хотя больше всего мне сейчас хотелось завалиться обратно в кровать и спать, спать, спать… Голова была тяжёлой. Я огляделась и поняла, почему проспала: солнце сегодня не заглянуло ко мне сквозь решётчатые ставни. Я приоткрыла их и выглянула на улицу. Ого! По небу бродят тёмно-серые тучи, сильный ветер кружит листья и сухие плоды платана, вот-вот пойдёт дождь…
Вот уж не думала, что в Испании бывает пасмурно. Интересно, что там на море, шторм? Как хочется сбегать и посмотреть… Но Исабель!.. Нет, нет, нужно собираться. Надену, например, любимую серую футболку.
Тут я вспомнила о том, как вчера уронила на колени рис. У-у-у! Опять мне не везёт. Любимая футболка грязная, и вот эта футболка тоже, и эта…
Я перестала рыться в комоде, осознав, что у меня не осталось ни одной чистой футболки! Как же так? Ну да, понятно, дома за этим следит мама. Нет, я, конечно, доношу свои вещи до корзины с грязным бельём, да и машину могу включить, а потом вещи развесить, но мама сама любит стирать, группировать бельё, подбирать режим, и я обычно в это таинство не вмешиваюсь.
Что же надеть? Длинную кофту с рукавами? Или футболку с пятном? Я размышляю пару секунд и делаю выбор в пользу любимой вещи, надеясь, что пятно как-то можно прикрыть руками.
Бегу в ванную, но там занято. Судя по приоткрытой двери в комнату Хорхе, там именно он, сеньор Рибаль. Я заглядываю на кухню. Сегодня на завтрак заготовлены бутерброды: с сыром и ветчиной. Отлично, бутер можно схватить с собой. Бросаю взгляд на часы. Как долго полощется в ванной Хорхе!
Я переминаюсь с ноги на ногу и нечаянно заглядываю в его комнату. Там вроде бы совсем нет мебели! Этот факт так изумляет, что я невольно просовываю голову в дверной проём.
Так и есть. Мебели — ноль! На полу лежит матрас. Рядом с ним — гитара. На стуле — аккуратная стопка вещей. А на крючке — вешалка с униформой. Чёрная рубашка, чёрные брюки и белый фартук. Интересно, кем он работает? И ещё интересно: удобно жить без мебели и вещей? Кажется, это называется минимализм. Неужели у него даже зеркала нет?
Я заглядываю ещё дальше и вдруг… Цепенею от страха. Воздух вокруг будто стал колючим, и я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Стена, на которой я надеялась увидеть зеркало, абсолютно белая, без обоев. А на ней… На ней десятки, сотни раз толстым фломастером написаны имена. Точнее, всего одно имя. Моё.
Написано — и зачёркнуто. Снова написано — и снова зачёркнуто. Даже не зачёркнуто. Закрашено, замалёвано с такой ненавистью, что у меня выступают слёзы. Что, что я ему сделала?! За что он меня так ненавидит?
Маркеры валяются тут же, у стены. Синий, красный, зелёный. И рядом — новая пачка. Все чёрные. Ух, красота тут наступит, ничего не скажешь…
Шум воды в ванной стихает. Я быстро стираю слёзы со щеки, вылетаю в коридор и нос к носу сталкиваюсь с Хорхе, который выходит из ванной, набросив себе на шею полотенце.
Я резко отступаю. Меня страшит даже мысль, что он может ко мне прикоснуться.
Он же, наоборот, долго и внимательно всматривается в меня, потом кивает и проходит мимо…
Всю дорогу до школы я размышляла о том, за что так рассердился на меня сын сеньоры Рибаль. Никто и никогда не испытывал ко мне такой ненависти! И как трудно теперь вынести это… Но даже пожаловаться некому. Если напишу маме, она перепугается, решив, что этот парень — маньяк. А кто знает, может, так оно и есть…
От грустных мыслей отвлёк сигнал вотсапа. Мама? Нет, Бенисьо. Я слабо улыбаюсь. Хоть кому-то я нужна в этой Испании.
— Пойдём вечером купаться?
— А вы не уехали?
— Нет, я смог задержаться. Рикардо уехал один. Так мы идём на море?
— С радостью!
Я выдохнула. Хорошо, что вечером не нужно будет сидеть дома. Рядом с комнатой, исписанной моим именем. Только Марина расстроится из-за Рикардо. Интересно, Исабель когда-нибудь рассердится, что Марина всё время отсутствует?
В классе Исабель окна распахнуты, сильный ветер качает жалюзи. Кико приветствует меня с неизменным жаром, но я вижу, что он всё время ждёт, не появится ли за моей спиной Марина. Алекс, как обычно, отпускает язвительную шуточку — называет меня alumna preferida, то есть «любимая ученица» Исабель. Мне приятно, но я недоумеваю: почему я любимая?
— Потому что ты только одна — ученица! — хохочет Алекс, толкает Кико в бок, и тот ухмыляется в ответ.
— Глупыши, — отмахиваюсь я, но мне всё-таки лестно, что они надо мной подшучивают. В моём родном классе шутники обычно не удостаивают меня своих подколок, им интересны «звёздные» девушки класса. А тут — такое внимание, хоть главная звезда и спит себе в доме сеньоры Рибаль.
— И ещё ты так внимательно её слушаешь, — продолжает дразниться Кико, — прямо глаз с неё не сводишь.
— Я тоже преподаю, — с важным видом сообщаю я, — и учусь у неё разным методам.
— О-о-о, — в два голоса тянут Кико и Алекс и начинают наперебой предлагать мне: — Позанимайся со мной! Нет, со мной! Будь моей учительницей, научи меня знаешь чему…
Они не успевают закончить фразу: в класс заходит, нет, даже вплывает новый парень. Он огромный. По-моему, я никогда не видела таких крупных людей. Живот выпирает со всех сторон, полные руки сжимают папку. Он в тёмно-зелёной футболке и шортах до колена, и я ёжусь при взгляде на его гигантские ноги. Парень здоровается с нами по-английски, уточняет, правильно ли он нашёл класс Исабель. И, получив утвердительный ответ, проходит к тому столу, за которым сидели Любомир и Богдан, и садится сразу на два стула!
Я стараюсь не смотреть на Кико и Алекса, но кожей чувствую, как у них в головах, будто дикие пчёлы, рождаются шуточки про толстяка. Мне и самой интересно: где он покупает одежду по размеру? Может, шьёт на заказ?
Наконец в класс влетает Исабель. Вот уж кто у нас верх изящества. Сегодня она во всём белом: юбка-колокол, блуза с короткими рукавами. Ветер усиливается, раздувает её лёгкую одежду, и она на несколько секунд прикрывает глаза, подставляя лицо прохладе. В комнате темнеет, как всегда перед грозой, и Исабель напоминает парус лодки, попавшей в шторм.
Она лучезарно улыбается нам, спрашивает у толстяка, как его зовут. Вместо ответа тот выставляет табличку с именем «Кевин». Это порождает новый приступ возни в том месте, где сидят Алекс и Кико. Исабель тем временем пишет на доске свой вечный лозунг «Да здравствует жизнь!». Кевин не сводит с неё глаз.
«Это ещё что, — снисходительно думаю я, — это она ему ещё свои методы не демонстрировала». И я нарочно изображаю даже некоторое равнодушие к таинственным жестам Исабель. Мне-то известно, что она сейчас вынет из сумки свечи, встряхнёт их…
Но Исабель не встряхивает свечки. Она смотрит на них пару секунд, словно не может вспомнить, что это такое, а потом задаёт какой-то вопрос.
Я не понимаю её. Гляжу на Алекса. Он переглядывается с Кико и несмело говорит:
— Нет, только диалог.
«А, она спросила, готова ли сценка», — соображаю я.
Исабель переводит взгляд на меня. Я качаю головой. А что, имею право! Моей напарницы уже неделю нет на занятиях! Как нам готовить сценку? Да и материал откуда взять? Можно было бы, конечно, записать какой-то разговор между Бенисьо и Рикардо, но между собой они обменялись всего парой фраз. Мужчины не тратят много времени на болтовню. Я припоминаю, что Рикардо долго расспрашивал пожилую официантку о паэлье, но из того диалога я вообще мало что уловила.
Я смотрю на Исабель с вызовом и пожимаю плечами. Метод, конечно, прекрасный, но пока задание для меня трудновато. Пусть сама соображает.
А Исабель убирает свечи обратно в сумку. Потом присаживается на кончик стола и, скрестив руки на груди, кивает Алексу. Мол, читай!
Они с Кико сначала долго спорят, кому первому начать читать диалог. Потом начинают хором. Смеются. И, покосившись на Исабель, всё-таки распределяют роли. Кико читает за бармена, Алекс — за клиента. Бармен просит предъявить удостоверение, что клиенту уже исполнилось восемнадцать, а клиент спорит, доказывая, что уже взрослый, и в конце концов приводит как аргумент какие-то mostacho, которые куда-то падают. Исабель улыбается и спрашивает, откуда этот диалог, на что Кико и Алекс начинают хохотать как безумные. Алекс наконец выдавливает: «Из нашей жизни», а Кико достает из кармана шортов накладные чёрные усы и прикладывает их к верхней губе. Так вот что такое