Я почти подпрыгиваю от радости. Растаявший фруктовый лёд проливается из стаканчика на шорты, но мне всё равно. И правда, как же я не сообразила! Любому ребёнку, который учит, скажем, родной язык, читают вслух книги на этом языке. И я просто буду читать Дане, показывать картинки… Хочется обнять Бенисьо в благодарность, но я протягиваю ему книгу:
— Вот. Возьми, пожалуйста. Передай дедушке. Пусть вспомнит то время, когда ты был маленьким.
Бенисьо поднимает голову, замирает на несколько секунд. С моря дует ветер. Он раскачивает листья платана, по лицу Бенисьо плывут кружевные тени. Он хочет что-то сказать. Но вместо этого стряхивает с колен платанового ёжика и громко командует:
— Пошли купаться!
Марина поднимается с неохотой. Она всем видом изображает, что мы ей неинтересны. Она не спускается на песок, а устраивается на пирсе, свешивает ноги и кричит мне:
— Пусть передаст своему другу, что я ждала его, как Ассо-о-оль!
Я молчу. Я не знаю, как объяснить Бенисьо, кто такая Ассоль, да и не хочу ничего говорить.
Ночное море совсем другое. После шумной и дикой, как цыганка, Рамблы море кажется молчаливым великаном, пустыней, горой. Оно простирается повсюду и далеко-далеко на линии горизонта сливается с чёрным небом. Я сбрасываю одежду и вхожу в воду. Медленно, с опаской… Я не боюсь акул, я знаю, что им тут слишком холодно. И чудовища страшны только на Рамбле, когда они изгибаются в немыслимых позах, лишь бы заработать немного денег.
Море мягкое, почти невесомое, как ветер. Где-то рядом молча плещется Бенисьо. Кто-то вдалеке брызгается и смеётся, но мне не до шуток. Меня охватывает торжественная серьёзность. Я карабкаюсь по спящему великану. Я хочу осмотреть с его высоты окрестности… Но всё, что я могу увидеть, — это я сама, крошечная точка, песчинка в тёмном море, в большом мире.
У меня перехватывает дыхание. Я осталась наедине с собой в окружении мягкой дышащей мглы, я хочу заглянуть внутрь себя, чтобы понять: «Кто же я такая? Зачем живу?»
Тут ночную тишину прорезал стрекот мотора. Где-то неподалёку завели лодку. Всплеск, ещё один… Откуда-то сбоку вдруг взлетела волна и укрыла меня под собой. Я хотела крикнуть, но в рот хлынула горькая морская вода. От ужаса окаменели руки и ноги, я не могла шевельнуть ими, а за волной шла ещё одна, и ещё, и ещё…
Вдруг — резкая боль в плече. Бенисьо выхватил меня из волны, едва не вывернув руку, прижал к себе и тут же оттолкнул, поставил на ноги. Неужели дно?! Да, тут неглубоко, но всё-таки с каким ужасом бьётся сердце, как страшно, невыносимо страшно!..
Слёзы льются рекой, смешиваются с морской водой, и волны уносят их прочь.
— Как хорошо, — шепчу я, зажмурившись, — как хорошо, что ты рядом…
Глава 20Вазочка с ракушкой
Плохо помню ту неделю. Вспоминаю — и в голове сумбур, какие-то обрывки. Помню огорчённое лицо Кевина. У него оказалась очень плохая память! Вроде пустяк. Но Исабель требовала, чтобы во время сценки, неважно, монолога или диалога, никто не подглядывал в записи. «Нужно сжиться со словами, — объяснила она, — сделать так, чтоб они стали вашими, родными». В общем, она тратила много времени на Кевина и на Алекса с Кико, а обо мне как будто забыла.
Я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я подготовила монолог: записала по памяти всё, что Бенисьо рассказывал о Гауди. Но мне не нравился этот текст. В нём не было… Даже не знаю. Какого-то чувства, какого-то открытия, которым хотелось бы поделиться. Изюминки, что ли. Хотя я ненавижу это сладко-приторное слово, но точнее не скажешь.
Впрочем, два дня на той неделе всё-таки мне запомнились. Однажды на занятие, ко всеобщему восторгу, явилась Марина. Она пришла раньше меня и сидела, позёвывая, возле Кико, а тот не сводил с неё глаз. Исабель была единственной, кто не проявил восторга по поводу Марининого возвращения. Она только строго спросила, готов ли наш диалог. На что Марина важно сообщила, что помолвлена с испанцем и выходит за него замуж. Сейчас, мол, ведутся приготовления к свадьбе, и на днях Марина принесёт такое количество диалогов, что их хватит на всю школу. Ошарашенная Исабель только кивнула в ответ.
— Вот на какие жертвы пришлось идти ради вашего урока! — торжественно объявила по-испански Марина, и все захохотали.
Кроме Кико, конечно. Он мрачно уткнулся в свои записи, повторяя сценку в баре.
А я даже немного позавидовала Марине. Умеет она всех рассмешить! Мне такое никогда не удаётся…
После урока Марина подошла к Исабель и попросила сделать с ней селфи. Со мной случился новый приступ зависти. Я бы никогда на такое не осмелилась…
После обеда, состоящего из гаспачо и хлеба, я устроилась на кухне с книгой про волшебную школу. Несмотря на кажущуюся простоту языка, читать было трудно. Попадалось очень много незнакомых слов. Некоторые я проверяла по электронному словарю, некоторые пропускала, лишь бы понимать, о чём читаю. Я всё время отвлекалась, особенно на бурчание в животе. Стаканчика холодного супа моему организму было явно недостаточно.
Страшно хотелось бросить книгу, но, во-первых, это был один из тех самых «философских камней», которые помогают учить язык, а во-вторых, хватит с меня неразумной траты на книжку про улитку. Заплатила за эту — буду читать.
Хлопнула входная дверь. Я с облегчением закрыла книгу, прижала к груди и поднялась. Не будешь же при хозяйке читать на кухне!
Сеньора Рибаль была не одна. За её плечом маячил Хорхе. В руках у сеньоры был бумажный пакет с масляными пятнами.
— Поешь с нами, Мария! — пригласила она. — Я принесла жареную курицу.
Я хотела отказаться, но запах был такой соблазнительный, что я не сдержалась. Устроилась на краешке стола, спрятав на коленях книгу. Не хватало ещё дать Хорхе повод насмехаться надо мной, что я читаю детскую литературу!..
Он и не обращал на меня внимания. Сел напротив и, не глядя по сторонам, занялся куском курицы, который положила ему на тарелку мать. У него был такой вид, словно не в его комнате всё исписано моим именем!
Я тоже занялась едой. Мне досталась куриная ножка и немного запечённых овощей.
— Ешьте, ешьте, — приговаривала сеньора, вытирая лоб салфеткой, — тут ещё для Марины порция.
Я кивнула с набитым ртом — мол, спасибо — и поправила волосы тыльной стороной руки. Сеньора заметила этот жест и поспешила к подоконнику, где стоял рулон бумажных полотенец, накрытый прихваткой.
— Мария, вытри руки, так будет удобнее… Ай! Ай!
Сеньора взвизгнула, отскочила и выронила на пол рулон полотенец. Из него, как в фильме ужасов, медленно выползли три паука!
— Это всё она, Мария, — по-прежнему не глядя на меня, сообщил Хорхе и сплюнул на тарелку куриную кость, — она любит пауков. И собирает их специально.
— Что-о?! — разъярилась сеньора.
Я вытаращила глаза на Хорхе. Как он… Как он может?! Так нагло врать! За что он мне мстит?!
— Мария! Мария! — сеньора пыталась сдержаться. — Это недопустимо! Нельзя! Нельзя собирать пауков! Я не знаю, что принято у вас там, в России, но тут — нельзя! Господи, а я ещё говорю всем о терпимости к туристам! И ещё! В прошлое воскресенье ты очень поздно вернулась домой! Очень поздно! Так нельзя! Вдруг с тобой что-то случится?! Что я скажу твоим родителям? Где ты пропадаешь? В барах? На дискотеках? Ты знаешь, сколько там опасных людей! Когда я была в твоём возрасте, я сидела дома! Но пауков не собирала!
Сеньора ещё долго отчитывала меня. Я сидела над тарелкой, размазывала вилкой помидор и не могла заставить себя возразить ни слова. Почему меня обвиняют в том, чего я не делала? Я не собирала этих пауков. А ночное возвращение? Марина вообще иногда приходит под утро, но этого никто не замечает…
Остаток дня я проревела в своей комнате. Плакала тихо, чтобы не слышал Хорхе. Такого удовольствия я подлецу не доставлю. Весь вечер я провела во «ВКонтакте», читая новости тех, кто остался в Москве. Кто-то катался на роликах в парке Горького, кто-то ходил на фотовыставки на бульварах, кто-то работал помощником вожатого в городском лагере… Никогда так сильно мне не хотелось домой. И ещё ужасно хотелось позвонить маме, но я боялась её расстроить. Поэтому перечитала нашу вчерашнюю переписку, где она рассказывает, что они с папой решили в моё отсутствие переклеить обои в моей комнате, и советуется по поводу цвета и рисунка. Хоть кому-то я нужна, хоть кто-то меня любит.
Крики сеньоры звенели у меня в ушах даже с утра. Я жалела, что не веду дневник. Если бы записать весь этот ужас, стало бы легче… С этой мыслью я дожила до переменки между грамматикой и общением. Все, как обычно, высыпали в холл, чтобы поболтать и позавтракать. У меня был с собой бутерброд с ветчиной, но есть еду, которую приготовила нам сеньора, не хотелось. Я всё-таки записала её слова на клочке бумаги. Доберусь до пляжа — утоплю в море.
— ¡María! — позвала Исабель, и я очнулась от грустных размышлений. — ¿Estás lista?[57]
Я огляделась. Марины не было. «Она всё затеяла ради селфи! — вдруг дошло до меня. — Ей нужно было кому-то послать фото с педагогом! Как доказательство того, что она ходит в школу!»
Я так разозлилась на Марину в эту секунду, что, наверное, треснула бы её тетрадкой по голове. «Замуж выхожу, диалог принесу». Врушка несчастная! Да ещё и меня подводит!
Исабель повторила свой вопрос. Я медленно поднялась с места. Терять мне было нечего. Дрожащими руками я вытащила из кармана сложенный вчетверо листок и прочла монолог. Не Бенисьо, который рассказывал о Гауди. А те слова, что прокричала вчера сеньора Рибаль.
Как все смеялись… Не передать. Я не обрадовалась, понимая, что смеются они надо мной, а не над тем, как я ловко пошутила. Но мне отчего-то стало легче. Может, от того, что взгляд Исабель потеплел. Она с одобрением кивнула несколько раз, как бы возвращая мне утраченное доверие. Потом подумала и посоветовала поискать где-то диалог, чтобы на следующем уроке выступить в паре с Мариной.