Память услужливо подкинула факт, говоривший о том, что Ирэна права. На первом занятии, ещё в прошлом году Дана отказалась запоминать испанские местоимения не потому, что у неё были проблемы с «кон-цен-тра-ци-ей», а из вредности. Потом, когда я объясняла ей цвета («Красный! Синий! Зелёный!»), она довела меня до белого каления! Я её чуть не стукнула тогда.
Очевидно, Ирэна не зря добилась высокооплачиваемой работы. Она умела не только трудиться, но и влиять на людей.
Я знала Дану. Она не выносит давления. Но когда человек взрослеет, он должен привыкать делать не только то, что хочется. Дана должна понять, что обучать её играя никто в школе не будет.
С другой стороны, так не хочется её заставлять… Почему бы и дальше не заниматься как раньше?
Мне нужен хороший совет. Ромка разложил бы всё по полочкам.
Закрываю приложение «Почта», захожу в вотсап. Долго думаю и наконец решаюсь: «Привет». Я не уверена, что напишу ещё, но это короткое слово из шести букв – будто маленький мостик между нами. По мостику вовсе не обязательно перебегать на другую сторону. Можно просто помахать друг другу с разных берегов.
Ромка отвечает сразу же, будто сидел и ждал. Я приободряюсь.
«Может, увидимся сегодня?»
«Зачем? Будешь меня жалеть? Выражать сочувствие? Хочу тебя заранее предупредить: мне это НЕ НУЖНО».
Значок «онлайн» погас. «Был в сети в 14:56». Всего минуту назад, а кажется – вечность…
Дана обычно встречала меня на пороге. Висла на мне, поджимая ноги, заглядывала в глаза, здорово нервируя ревнивую няню. Сегодня меня ждала только Роза Васильевна. Выражение лица у неё было очень суровым. Оно как бы сообщало: «Виснуть на тебе не собираюсь». Хотя не могу сказать, что мне этого хотелось.
– Давайте быстренько провожу вас к Даночке, – торопливо сказала она. – А потом пятнами займусь. Извозилась вчера моя цыпонька на прогулке – хуже некуда. И где только грязь нашла – погода сухая стоит!
Последнюю фразу Роза Васильевна произнесла, принимая от меня куртку, и я, к своему смущению, заметила большое пыльное пятно на боку. Я только что обходила в их роскошном дворе огромный лимузин – видимо, где-то прижалась к нему и испачкалась. Ладно, будем надеяться, Роза Васильевна имела в виду только свою «цыпоньку».
– Я могу сама к Дане пойти, зачем вам отвлекаться, – предложила я.
Она сделала вид, что не услышала моих слов. Ещё бы, я посмела вмешаться в её царственные планы!
Дверь в Данину комнату была прикрыта. Роза Васильевна толкнула её.
Дана сидела за столом в странной позе. Она положила руки под голову и рассматривала коллекцию кукол, но взгляд её был рассеян. Видно было, что она глубоко задумалась и даже не замечает нашего присутствия.
– Подождите, – попыталась остановить я Розу Васильевну, но та решительным шагом вошла в комнату и позвала:
– Дана Андревна!
Молчание.
– Эй! – замахала руками Роза Васильевна.
Дана по-прежнему думала о своём.
– Подождите минутку, – взмолилась я.
Роза Васильевна обернулась ко мне, засмеялась:
– Ты посмотри, как задумалась, а?
И снова позвала:
– Дана Андревна! Учительница пришла! Ей до морковкиного заговенья тебя ждать?!
Дана дрогнула всем телом, подняла голову и покраснела.
– Прости, Розочка!
Она выскочила из-за стола, подбежала к няне и обняла её.
– Я так тебя люблю, – с чувством сказала Дана. – И тебя, Маш, тоже люблю. Я весь мир люблю! Правда-правда!
– Ты нюни не распускай, – велела Роза Васильевна. – Cама знаешь, матери это не нравится. Давай за дело, егоза! Вам чего мать велела? Стихи учить! Вот и учите!
– Не хочу, – сникла Дана. – Я ненавижу учить.
– А говоришь, весь мир любишь, – поддела её Роза Васильевна. – Значит, и стихи люби. Всё! Ушла!
Вовремя она удалилась. Мне хотелось её чем-нибудь стукнуть. У человека расстройство памяти, он сидит, о чём-то своём размышляет. Возможно, вспоминает что-то важное, бродит где-то по закоулкам в голове. А тут – н|а тебе! Взять и прервать, вмешаться, да ещё и настроение испортить. Ребёнок говорит ей, что любит! А она – учи стихи. Удивительно чёрствая у Данки няня. Если бы я была на её месте, я бы села тихонько рядом с Даной, и мы вместе помечтали бы, погрезили. А этой лишь бы пятна свои выводить! У, черствятина!
– Садись, Дан, – ласково сказала я.
В эту секунду я так её жалела, что готова была схватить в охапку и выкрасть у злой няни, отвести в парк аттракционов и кататься целый день на американских горках, поедая сладкую вату и мороженое.
– Маша… Я так не хочу ничего учить… Ты будешь кричать. Я не хочу, чтобы на меня кричали. – Глаза Даны наполнились слезами.
– Что ты. – Я просто умирала от жалости. – Что ты, дружочек, я же на твоей стороне! Я тебя тоже очень люблю!
– Правда? Тогда давай ничего не будем учить?
У меня на глазах тоже заблестели слёзы, я улыбнулась через силу и сказала:
– Будем. Именно потому, что я на твоей стороне.
– Тогда давай так, – предложила Дана, – строчку учим – играем в мышек. Строчку учим – играем в мышек.
– Хорошо, – согласилась я, – только не строчку, а строфу.
– Как это?
– Ну, четыре строчки.
– А, строфа – это строчкина мама? – догадалась Дана. – У неё четыре дочки-строчки!
– Точно! – засмеялась я. – Договорились? Кстати, это называется компромисс! Когда мы делаем не совсем то, что хочешь ты, и не совсем то, что хочу я, а что-то посерёдке.
– Компромисс! – с восторгом повторила Дана. – Обожаю длинные слова!
Я мысленно показала Розе Васильевне язык. Вот как надо работать с ребёнком!
Все стихотворения, честно говоря, были довольно дурацкими. В том, которое предстояло учить нам с Даной, фраза «С первым сентября!» рифмовалась со словом «ура». Тогда уж «уря!» нужно говорить. Ещё там попалась фразочка «крепко взяли ручки в ручки», и вообще было такое запредельное количество пафосных заявлений, что скулы сводило. Но мы вместе посмеялись над «ура-уря» и принялись учить.
Дана прилежно повторяла за мной: «Здравствуй, школа, дом глагола, и наречий, и задачек!» – и дальше: «Здравствуй, девочка и мальчик!» (это школа в ответ говорит). Покончив с неприятным занятием, мы рассадили на столе семейство Ратон и всё-таки устроили им школу. Пока мы вырезали из бумаги крошечные тетрадки, раскрашивали их обложки и выводили на них имена мышат, я рассказывала Дане о поездке в Испанию, об Исабель, о театре, о противной Марине, с которой я потом подружилась. Дана слушала затаив дыхание. Больше всего ей понравилось, что у меня была учительница Росита, то есть Розочка («Совсем как моя Розочка, вот это да!»).
В игре я успела проверить, помнит ли Дана испанские слова с прошлого года. Все они у неё в голове были на месте! Значит, и у стихотворения есть шанс! Я почувствовала облегчение. То же самое, наверное, ощущает человек, который думал, что у него кошелёк украли, а потом обнаруживает его во внутреннем кармане куртки.
– Ну что? – весело сказала я. – Перерыв окончен! Поехали! «Здравствуй!»
– Hola!
– Да нет, Данка. Стишок. «Здравствуй, школа, дом…» Кого?
– Не помню.
– Подумай, не торопись, – ласково сказала я. – Мы никуда не спешим.
– Не помню, – упрямо повторила Дана, разглаживая платьице на Элене.
– Ладно, я тебе помогу. А ты просто повтори.
– И будем играть?
– И будем играть.
Мы повторили стишок. Снова прервались на игру. А когда ещё раз принялись повторять, Дана опять не могла вспомнить ни слова. Даже «ручки в ручки», так развеселившие её, не застряли в памяти. Что ж такое! Я чувствовала нарастающее раздражение. Не на Дану, на саму себя. Я что-то делала не так. Но что – понять не могла.
Можно было бы продолжить играть с Даной в мышиную школу – это считалось бы занятием испанским. И повторять стишок – считалось бы, что мы учим. И можно было бы взять спокойно деньги за два часа занятия. Если бы при этом не звучал в голове вскрик моей мамы, который я запомню на всю жизнь: «А как ты сама считаешь, эти деньги заработаны?» Это она ещё в прошлом году вопрошала, когда я вернулась с первого занятия.
Да и меня саму принцип двоечника «учил, но не выучил» не устраивал. Хотелось результата, но я не знала, как его добиться.
– Постарайся вспомнить, – попробовала я надавить на Дану.
– Я не могу! – Она повысила голос.
– Ты не стараешься!
– Стараюсь! Изо всех сил!
Дана задержала дыхание, поднатужилась, словно поднимала тяжелую мебель, и запыхтела, изображая старание.
– Это не то! – с досадой сказала я. – Наоборот… надо расслабиться. Сядь, как ты сидела, когда ждала меня.
Дана плюхнулась на пол и сложила ноги по-турецки.
– Да не так!
– А я не помню как! – быстро ответила Дана.
– Ты хоть что-нибудь помнишь? – сорвалось у меня.
Неожиданно Дана закрыла лицо руками и разревелась в голос.
– Ничего я не помню! – выкрикнула она сквозь сжатые ладони. – Меня за это учителя в школе ругают! Я самая тупая в классе! Я ничего не запоминаю! И ничего не могу ответить, когда меня все спрашивают! Я глупая! Глупая!
И, к моему ужасу, она ударила себя по голове. Я стряхнула оцепенение, схватила её за руку, которую она занесла для второго удара:
– Перестань, что ты творишь! Данка!
Она заголосила ещё громче, бросилась ко мне, уткнулась в плечо и принялась рыдать в голос. Я гладила её по спине, мысли метались в голове, как ртутные шарики. Что делать? Бежать отсюда? Отказаться? Дана расстроится, если я уйду! Но я не могу получать деньги ни за что! Что делать?! Что мне делать…
Наконец Дана успокоилась.
– Меня никто не понимает и не жалеет. – Она шмыгнула носом.
– Я тебя понимаю, – грустно сказала я. – Но мама сказала, ты должна быть первой.
– Я не хочу! – Дана молитвенно сложила ладони. – Пожалуйста! Я не хочу быть первой.
Я молчала. Мои родители никогда от меня такого не требовали. И я не знала, что сказать. Только зачем-то спросила: