– Ты сама спросила, как дела, – пожала плечами бабушка.
– Это не значит, что нужно бросаться подшучивать над моим бедным мужем! Твоя ирония неуместна!
– О да! Бедный, очень бедный муж! Даже не забрал жену из больницы!
– У него работа! Он прислал за мной прекрасного водителя, своего знакомого!
– Конечно, его величество слишком занят!
– Вы ссоритесь? – присвистнула я. – Вот это номер! Интересно, у детей хоть когда-нибудь наступает возраст, когда они перестают ругаться с собственными родителями?
– Сто десять лет, – мрачно ответила бабушка.
– Хорошо, что у меня не будет детей, – покачала я головой.
– Почему это? – хором спросили они обе.
– Да потому, что детям всё время что-то надо, – устало ответила я, присаживаясь на табуретку в ожидании, пока бабушка соберёт вещи. – Они всё время чего-то требуют от родителей. А от меня и так все постоянно чего-то требуют. Надоело. Хочу прожить свою жизнь спокойно. Без дерготни!
– И чего же я от тебя требовала? – нахмурилась мама, уперев руки в боки.
Выглядела она внушительно: живот и раньше был немаленьких размеров, а после больницы и вовсе округлился, как будто мама проглотила фитбол.
– Ты, мам, боевая из больницы вернулась, – заметила я.
– Не груби матери! – вмешалась бабушка. – Не то заберу её с собой. Вы её тут обижаете. Один вопит, другая грубит.
Я едва удержалась от того, чтобы снова присвистнуть. Выходит, бабушке можно говорить маме всё, что вздумается, а мне нет?
– Ты предатель, – обиженно сказала я. – Я, между прочим, не выдала папе, что у нас на обед не борщ, а хаггис!
– Хаггис? – повторила мама. – Это же подгузники! Как это может быть на обед?
Мы втроём переглянулись и расхохотались так, что, наверное, здорово напугали ребёнка, который сидел у мамы внутри. Бабушка до слёз смеялась. Они по-настоящему потекли у неё по щекам. А потом мы помогли бабушке уложить вещи и проводили её до остановки, хотя она упиралась и требовала, чтобы мама легла.
– Лягу, лягу, – пообещала мама. – Борщ сварю и лягу.
– Там хаггис есть!
– Ах да. Я забыла…
– Ты всё-таки смотри за мужем, – серьёзно сказала бабушка, перед тем как забраться в маршрутку. – Он у тебя какой-то беспокойный стал. Может, у него на работе что-то?
– Ему страшно, – задумчиво ответила мама. – Наша жизнь так круто меняется.
Когда мы вернулись с мамой домой, я с порога почувствовала: даже воздух в квартире изменился. Дело не в том, что запах стал другим (по-моему, наша квартира ещё недели две будет пахнуть бараниной после бабушкиных кулинарных экспериментов). Изменилось что-то неуловимое: в квартире появились уют и покой, словно наш дом выпил чашку какао и теперь счастливо мурлыкал. Всё было как обычно, но вместе с тем празднично. Сквозь мою ревность, как лучи солнца сквозь пожухлую листву, пробивалась радость. Мама вернулась домой…
Мы занялись обычными делами: я – уроками, мама – готовкой. Я делала русский – выписывала из «Анны Карениной» фразы с союзом «как», объясняя, нужна ли запятая или нет. «…Он терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Лёвину, а как к брату знаменитого Кознышева». Простое дело, но каждый взмах ручки казался особенным, правильным, оттого что мама вернулась. Даже в шелесте страниц слышалось: «Вернулась, вернулась, вернулась». «Счастлива, как никто», – подумала я и приписала это предложение к столбику с примерами, иллюстрирующими употребление союза «как».
Запахло тушёной свёклой, потом капустой. Борщ на ужин – какая глупость! Борщ на ужин – какое счастье.
Доделав домашку и подготовившись к очередному занятию с Даной, я заглянула к маме. Она лежала и улыбалась, поглаживая живот. Красивая блузка уже висела на стуле; на маме была папина выцветшая футболка, но от этого мама казалась ещё милее.
– Иди поешь, – попросила она.
– Потом…
– Не хочешь?
– Очень! Очень хочу. Можно, пока папы нет… Ну или дело не в папе… Можно мне полежать с тобой на кровати?
Мама молча протянула ко мне руки.
– Только я на правом боку не могу, – виновато сказала она. – Он почему-то сразу начинает пинаться.
– Ничего, – пробормотала я, забираясь к ней и прижимаясь к её спине. – Так тоже хорошо.
Некоторое время мы лежали молча, слушая бульканье увлажнителя. Я следила, как клубы лимонного пара поднимаются к потолку, медленно доплывают до окна и разлетаются на тысячу частиц, столкнувшись со стеклянной реальностью.
– Почему жизнь состоит из одних обломов? – спросила я.
– Не только, – тихонько сказала мама.
– В основном же так. Вот смотри. Я ездила в Испанию. Повышала там свой уровень знаний. Я думала, это всё пригодится на уроках с Даной. А вот нет… От меня требуется совсем не то.
– В этом году с ней труднее?
– Гораздо, – призналась я, – и всё из-за памяти. Из-за удара головой. Сегодня мы занимались с Даной испанским. И это какое-то хождение по кругу. Топтание на месте. Я вставляю в диалоги новые слова, а она их как будто не замечает. Прошу повторить, она не против. Но через секунду уже забывает. Иногда я чувствую такое отчаяние… Как будто копаю землю в поисках сундука с монетами, а все, кроме меня, знают, что никакого клада там нет. Я никогда и нигде не чувствовала себя такой бесполезной, мам.
– Надо бы поговорить с врачами.
– Какими? Они были у всех. Невролог, психолог, даже хирург. Всех обошли. Я тут как-то Розу Васильевну с журналом про звёзд засекла. Она обычно про певцов или певиц читает. А тут на последней странице открыла. Увидела меня, захлопнула. Но я потом нашла такой в киоске, посмотрела. Там реклама каких-то целителей народных. Так и представляю: приду к Дане, а там сидит заклинатель змей, на дудочке играет, а Данка перед ним выплясывает. А сколько она уже орехов ей скормила, мам! У Даны скоро беличий хвост вырастет.
– Не нравится тебе Роза Васильевна…
– Она бы и тебе не понравилась. Резкая, грубая. Думает только о себе. Чуть что не по ней – язвит.
– А тебе лучше бы подружиться с ней…
– Что-о? Ты издеваешься? Чего ради?
– Ради Даны.
– Ей всё равно, – неуверенно сказала я.
– Допустим. Но, когда ты станешь работать в школе, тебе придётся привыкнуть, что твои коллеги могут быть разными. Нужно уметь если не дружить, то хотя бы сотрудничать.
– Я не стану работать в школе, – заявила я. – Я передумала поступать в педагогический.
– Почему? – удивилась мама.
– Надоели дети, – буркнула я.
Мы помолчали. Я была благодарна маме, что она не расспрашивает и не разубеждает. Может, в её положении ей трудно со мной спорить. А может, она хочет меня поддержать… От этого тянуло раскрывать ей душу всё больше и больше.
– Знаешь, что самое обидное? – сказала я. – Что раньше было одно с Даной. А теперь – совсем другое. Вот мне прямо больно бывает от этого, мам. Она в том году целую фразу запомнила с первого раза. Про мороженое. А теперь – забывает, куда поехали мышки. По-русски, мам. По-русски сказать не может. Хотя мы только что обсудили это.
– Вот и папе тяжко, – сказала мама. – Раньше было одно. Сейчас – совсем другое. И он боится не справиться.
Я вздохнула. Зачем она снова говорит о ком-то ещё?
– А я тут при чём? – проворчала я.
– Как при чём? Он же не только меня, он и тебя подвести боится.
Я задумалась. Выходило вот что. Маму интересовала куча народа. Её новая подруга, сестра, муж, новый ребёнок. Но получалось, что все они связаны и со мной – через маму. То есть я к ним тоже как бы подключаюсь по секретному передатчику. Мама – мой передатчик. Но несмотря на то что она думает не только обо мне, а о них всех – сразу или по очереди, сейчас я чувствовала: мама со мной, сейчас она только моя, и никто у меня её не отнимет. Поэтому я уткнулась носом в папину футболку, пахнувшую мамой, и затихла, а секунда всё тянулась и тянулась, как жевательная резинка, которую растягивают пальцами, и казалось, что она может стать бесконечной…
– Ладно, – наконец поднялась я с кровати. – Пойду к борщу. Соскучилась я по нему.
– Правда? – обрадовалась мама. – Молодец!
– Если у меня всё-таки будут дети, – закатила я глаза, – я никогда, слышишь, никогда не стану хвалить их за то, что они решили пойти поесть борща!
Кому: Мария Молочникова
Тема: Крики чаек
Привет, Мария!
Спасибо за письмо. Надеюсь, оно написано без ненависти… Вчера я ходил на море. Слушать чаек. Забавно. Раньше мне казалось, что они ужасно орут. Я прямо бесился, когда слышал их. Думал, что они требуют еды. Или любви. Или и того и другого сразу. Еду можно требовать. Это никого не обижает. А требовать любви – нет. Когда начинаешь требовать любви, все сразу оскорбляются. А вчера я слушал крики чаек и думал, что они могут кричать по тысяче причин. Например, они пытаются петь. И вопят, как красиво вокруг. Или они кричат: «Люди! Какие вы маленькие, если смотреть на вас свысока!» Знаешь, оказалось даже любопытнее клипов на «Ютьюбе». Клипы обычно подписаны. У них есть та самая тема, за которую ты меня ругаешь. Например: «Чайки орут как сумасшедшие». А у криков чаек, которые слышны на свежем воздухе, такой темы нет. Слушай и думай, что хочешь.
Забавно.
С любовью,
Хорхе
Глава 19Драка
С Ирэной я столкнулась возле охранника. Сначала услышала цоканье каблуков, потом увидела её – в лиловом брючном костюме – и в очередной раз изумилась, как легко она двигается. На отвороте пиджака поблёскивала изящная брошка в форме виноградной лозы. Помню, на уроке литературы Арсен спросил у Натальи Евгеньевны: «Почему Толстой пишет, что у Анны Карениной „полное тело“, а при этом она „грациозна и прекрасна“? Так не бывает!» Глядя на Ирэну, я понимала, что это вполне возможно.
Выражение лица у Ирэны было напряжённым, я бы даже сказала, сердитым. Она кусала губы, а кончик носа порозовел от возмущения.
– Дана подралась, – сказала она вместо приветствия, – с мальчиком. В школе.