Катушка тем временем увлеченно переписывалась с кем-то по телефону. Она то широко раскрывала глаза, то подавляла улыбку.
Я наблюдала за ней с усмешкой. С кем она переписывается? С молодым человеком? Так пусть он поскорее вытащит ее из кошмарной старушечьей оболочки, пусть сожжет, как лягушачью шкурку, ее клетчатую юбку, сломает очки, купит модные линзы, и пусть Катушка засверкает, как новогодняя гирлянда, которыми уже начали украшать витрины магазинов. Это было очень здорово – не бояться учителей и думать о них снисходительно. «Желаю тебе счастья, детка!» – ухмыльнулась я мысленно и принялась за работу.
Несколько заданий сделала сразу, а некоторые, совсем непонятные, пропустила с чистой совестью. На прошлой олимпиаде я поступила так же.
В конце работы нужно было написать небольшое эссе, но не успела я вывести заглавие, как в моей ручке закончились чернила.
– Таня, – прошептала я. – Тань… У тебя нет запасной ручки?
– Только черная, – ответила она, открывая пенал. – Проверь, пишет ли…
– Да что это такое?! – раздался крик за моей спиной.
Катушка испуганно дернулась и сунула телефон в карман жилетки.
Я обернулась. Оказывается, за нашими спинами сидела та самая пожилая горбатая учительница. Теперь же она встала и, опираясь на парты, медленно двигалась к нам.
Ее лицо было перекошено от ярости. Волосы надо лбом, успевшие наэлектризоваться, стояли дыбом.
– У вас коллективная работа?! – прогремела она над моим ухом.
– В смысле? – не поняла я.
– Почему вы болтаете не переставая?!
– Э-э-э, – протянула я. – У меня ручка кончилась.
– Вот только врать не надо! – закричала учительница. – Глядя мне в глаза, врать не надо!
Дверь отворилась, и в класс с обеспокоенным видом вошел профессор Коваленко. За ним мы увидели Ольгу Сергеевну.
– Полюбуйтесь на своих красавиц! – гремела учительница, указывая на меня. – Болтают, обсуждают работу! За кого вы нас принимаете?!
Она обращалась к Ольге Сергеевне, сверля ее глазами.
– Мои ученицы не нарушают правил, – с достоинством ответила наша англичанка. – Я за них ручаюсь.
– Клавдия Семеновна, простите! – воскликнул профессор Коваленко. – Девочки не знали правил нашей школы…
Все в порядке. Я все всем объясню.
– Кому и что вы объясните?! – гневно спросила учительница.
Они стояли с Ольгой Сергеевной друг напротив друга и сверлили одна другую глазами. Профессор Коваленко стоял между ними, как рефери на боксерском ринге, только, в отличие от рефери, вид у него был несчастный. Катушка и вовсе забилась в угол между подоконником и тумбочкой с книгами. А я… Честно сказать, я наслаждалась зрелищем. Не учителя, а герои шекспировской пьесы «Много шума из ничего».
– Хотите, я с вами останусь наблюдателем? – предложил грустный рефери пожилой учительнице.
– Хочу, – внезапно успокоившись, сказала она.
– Ольга Сергеевна… – мягко произнес профессор Коваленко. Наша англичанка, фыркнув, удалилась.
– Видала? – прошептала я Тане, когда учителя отошли от нас. – Она ревновала!
– Кто? – спросила Таня, но, когда я попыталась объяснить, замахала руками: мол, хватит, а то нам опять достанется.
А я долго не могла успокоиться. Смешное вышло происшествие! Эту горбатую Клавдию Семеновну профессор Коваленко явно никогда не позовет на кофе. Никогда не посмотрит на нее так же лучисто, как на Ольгу Сергеевну. Вот она и злится!
«Учить людей – это как учиться самому исполнять песни, – пришло мне в голову. – Бывает, что слышишь какую – то незнакомую песню на неизвестном языке, и она внушает тебе иногда восторг, а иногда и отвращение. А потом ты прослушиваешь эту песню десятки раз, выучиваешь наизусть, подбираешь на гитаре или на приложении к айфону и исполняешь сам. И тогда понимаешь, что в твоих силах вызвать восторг или отвращение у слушателей. Учителем может быть каждый. Стоит только захотеть».
Я записала эти мысли туда, где должно было быть эссе.
Правда, вышло не так витиевато и красиво, как по-русски, но общую мысль я передала. Может, я даже возьму первое место – за оригинальность.
Наконец олимпиада закончилась. В холле я стащила с ботинок бахилы и швырнула их в мусорное ведро. Ужасно хотелось есть. Перед глазами так и стояла огромная тарелка гречки. Даже запах капусты перестал казаться неприятным. Еще не терпелось вставить в уши наушники и послушать las canciónes infantiles, детские песенки.
Я раскрыла рот, чтобы попрощаться с Ольгой Сергеевной и девочками, которые оживленно обсуждали задания, но Таня перебила меня:
– А ты десятое сделала? Там, где надо было подобрать форму глагола. Не помню, как называется.
– Presen Perfec Continuous! – процедила Ольга Сергеевна и с укоризной добавила: – Тема десятого класса, Танечка!
Как можно?
– Я все правильно написала! – с готовностью заявила вторая одиннадцатиклассница.
Танины бледные щеки порозовели так быстро, словно кто-то провел по ним спонжем с румянами.
– Ну и что, что тема десятого класса, – пожала плечами я. – Вот я в десятом, мы это еще не проходили, так что я тоже…
– Что – тоже? – замерла Ольга Сергеевна.
– Ну… пропустила, – неуверенно пояснила я.
– Как «не проходили»?! – ахнула Ольга Сергеевна. – Я же вам на прошлом уроке объяснила Presen Perfect Continuous! Я знала, что это будет на олимпиаде!
От ее взгляда у меня по спине пополз холодок. Медленный такой, противный… Мое бахвальство куда-то испарилось.
Вспомнилась Дана, с которой я твердила местоимения и которая не могла их запомнить. Неужели мы правда проходили эту тему?
Я раскрыла сумку в поисках тетрадки. Последняя тема?
Сейчас я докажу вам, Ольга Сергеевна, что такой темы не было!
– У тебя с собой записи с урока? – жадно спросила Таня. – Дашь мне глянуть?
Все еще мучимая страхом перед Ольгой Сергеевной, который так и чувствовался в ее резких нервных движениях, она практически выхватила тетрадь у меня из рук.
– Ой! Тут мыши какие-то.
Все трое уставились на мою тетрадь, где прямо посреди страницы расположилось, самодовольно улыбаясь, семейство Ратон.
– Маша, а записи где? – оторопела Ольга Сергеевна.
Я потянула тетрадку на себя. Танина подружка ехидно хихикнула. А мыши улыбались. Они тоже находили происходящее забавным.
– Не помню… – пролепетала я, наконец захлопнув злополучную тетрадку.
Меня охватил не страх, а стыд.
– Мне пора, – отступая, тихо сказала я, – меня мама ждет. С капустой. То есть с гречкой. До свидания!
Думать о том, что я подвела Ольгу Сергеевну, было неприятно.
Вспоминалось отчаяние от первых бесполезных уроков с Даной.
Я воткнула в уши наушники, и детские песенки заглушили муки совести.
«Debajo un botón, on, on», – запел детский голос. Только прослушав песенку в третий раз, я сообразила: речь идет о мышах. Такое не могло не понравиться Дане.
Глава 24Здоровье школьника
Утром мама поставила передо мной тарелку с омлетом и несмело сказала:
– Есть такой журнал… «Здоровье школьника».
«Начинается», – подумала я и вытащила из уха наушник. Песенку о мышах я слушала уже в двадцатый, если не в двадцать пятый раз. Меня беспокоило одно слово, botón.
Я не знала, что это, и боялась, что Дана спросит. Мой бумажный словарь остался на даче (Беатрис задает нам читать книги на испанском только на каникулах), а интернет буксовал. Единственный способ перевести песню – спросить сегодня у самой Беатрис, что такое botón.
– Ты же говоришь, что в журналах одна реклама и ничего полезного, – заметила я, решив на всякий случай перейти в наступление.
– Я – нет, но Людмила Сергеевна… Ты помнишь Людмилу Сергеевну? – проверила мама.
Я хмыкнула и принялась за завтрак. Странно, что мама назвала свою подружку по имени-отчеству. У них между собой принято растягивать слова и дурацки хихикать, даже когда они созваниваются по телефону.
– Ане-ек, – гудит тетя Люся.
– Люсе-ек!
Люся продает в торговом центре колготки. Хотя по профессии она не продавец, а учительница русского языка и литературы. Приехала издалека и не смогла в Москве устроиться в школу.
– Женщина-а! – тянет Люся громко. – Купить-те ка-алготки пжалста-а-а!
Мама считает, что в Люсе скрыта великая актриса, на что папа возражает, что Люся заигралась. Образ (если это образ) крепко-накрепко соединился с ней, как скорлупа с грецким орехом, и ее просто так, без щипцов, не скинешь.
В общем, папа не любит тетю Люсю, а мне было все равно – до сегодняшнего дня, пока не прозвучало название журнала. Под «школьником» имелась в виду, конечно же, я.
– Люся прочла в этом журнале, что у подростков слабые желудки, – продолжила мама, – потому что они не завтракают и не обедают!
– М-да? – с сомнением произнесла я и бросила многозначительный взгляд на тарелку из-под омлета.
Мама поднялась, взяла тарелку, потом снова поставила ее и села обратно.
– Завтрак – да, но что с обедом?! – воскликнула она.
– Для кого же ты варишь суп? – с притворным ужасом спросила я, кивая на плиту, где булькал бульон, а сама курица высовывала ногу, потому что большей кастрюли у мамы для нее не нашлось.
– Ты сидишь в школе до самого вечера и только потом идешь к Дане! Без обеда!
– Катастрофа, – кивнула я. – Прямо хоть фильм «Послезавтра» снимай.
– Не язви, – обиделась мама, взяла тарелку и отнесла ее к раковине.
Она включила воду и что-то пробубнила.
– Что? – переспросила я. – Мне послышалось, я буду брать с собой в школу что-то? Суп, что ли? Прямо в кастрюле?
Я покосилась на куриную ногу, которая покачивалась и приветственно мне помахивала.
– Прекрати иронизировать! – воскликнула мама, швырнув губку в раковину и развернувшись ко мне. Она хотела что-то сказать, но не решалась. Поэтому делала вид, что сердится, чтобы придать себе смелости.
– Ты будешь брать с собой йогурт в бутылке, – отчеканила мама. – И банан. Прямо с завтрашнего дня.