Все засмеялись, а я даже подпрыгнула на месте.
Вот оно! Языки могут перемешаться, если ты увлечен одним больше, чем другим. Я, конечно, не влюблена в Дану. Иногда даже хочется бежать от нее подальше. Но я увлечена нашими уроками. Может, в этом причина ужасного спанглиша?
– Молочникова, три с натяжкой, – сухо сказала историчка, положив на мою парту листок.
Я вздрогнула, моя рука дернулась, и сердечко вышло неровным. Я прикрыла его рукой и выдавила:
– Спасибо.
Листок сунула поглубже в тетрадку, чтобы не видеть ярко-красную тройку.
– Что у тебя в четверти выходит? – спросил Ромка.
Я пожала плечами.
– Тебе наплевать? – поразился он.
– На оценку? – я снова занялась сердечками. – Ну да.
Только неприятно, что считают тупой.
– Докажи, что умная.
– Ей? – Я кивнула на историчку. – Зачем?
Если уж доказывать, то Ольге Сергеевне. А то она со мной и не здоровается теперь…
– У меня такое чувство, – продолжила я, увлеченно раскрашивая, – будто я падаю. А мне кричат: «Осторожно!
Ты разобьешься!» Я слышу, но поделать ничего не могу.
– Куда падаешь, в пропасть?
– Нет. Меня словно засасывает гигантский пылесос. Или вот еще… Когда я была маленькой, мама купила коробку пластилина. Там были золотой и серебряный цвета. Но мама сказала, что даст его мне, если я выкину коробку со старым.
Я открыла старую коробку. А в ней кусочки. Всякие шарики, змейки… Чьи-то глаза, которые не пригодились. Крылышки. Бревнышки. Я слышала их писк: «Пожалуйста, не выкидывай нас! Из нас еще можно столько всего слепить!» Но мне так хотелось получить золотой и серебряный пластилин! И я…
– Всё выкинула? – спросил Ромка.
Я посмотрела на него и спросила:
– Ты понимаешь, о чем я? А то несу чушь про пластилин.
– Конечно, понимаю, – кивнула Ромка, глядя на мои сердечки. – Ты чем-то увлечена и об уроках не думаешь.
Я перевернула страницу в тетрадке. Перевела взгляд на дом-башню, высившийся за окном.
Он и впрямь напоминал гигантский пылесос, который через пару часов утащит меня вместе со всеми мыслями.
Глава 28Уходи
Есть такое выражение: «взгляд побитой собаки». Странное выражение… Собаки могут быть разными: у одной будет испуганный вид, у другой – несчастный. Третья может рассердиться и оскалиться.
В детстве казалось, что побитая собака должна рычать и злиться. А сейчас, когда я пробиралась в Данину комнату мимо Розы Васильевны, застывшей перед книжным шкафом с тряпкой в руке, то чувствовала себя несчастной, как лохматая псина с тоскливым взглядом.
Неужели она меня никогда не простит, эта Роза Васильевна? Так и будет молча кивать при приветствии?
Дана сидела за столиком и что-то рисовала. Судя по резким, отрывистым движениям, у нее ничего не получалось.
Я подошла и положила на пол рюкзак, который теперь брала с собой на занятия.
Перед Даной росла гора скомканных листов. Рисовала она странно – проведет линию, пробормочет: «Не то!»
Скомкает, отшвырнет. И снова возьмется за карандаш.
– У меня для тебя две новости! – объявила она.
– Buenos días, для начала, – мрачно сказала я.
Везло мне сегодня на новости…
– Hola, – кивнула Дана.
Гора бумажных снежков уже не помещалась на столе.
Я подняла комок, развернула. На нем была точка. Прочесть, что ли, лекцию об экологии? Данка наверняка даже не представляет, из чего делают бумагу.
– Мама записала меня на занятия, – продолжила Дана, – в детский клуб. Это первая новость. Вторая – там нет мышиного языка. Тебя не уволят.
– Ты рада? – не удержалась я, усаживаясь на ст ул рядом с ней.
– Да, – буркнула Дана, – а клубу не рада! Там велели нарисовать лошадь. Но у меня не получается.
– Прекрати переводить бумагу, – посоветовала я, наблюдая за тем, как Дана тянется за следующим листом.
Под столом лежала целая пачка бумаги для принтера, и Дана из нее все брала и брала. Мне бы дома досталось за такое расточительство!
– У меня не получается! – возмущенно сказала Дана.
– Возьми ластик и сотри, зачем выкидывать?
– Ни за что, – отчеканила Дана. – Я хочу сразу нарисовать правильно и красиво.
– Так не бывает, – покачала я головой. – Так ни у кого не получается.
– У взрослых получается, – возразила Дана. – У них все получается сразу и правильно.
– Ерунда!
– Попробуй, нарисуй лошадь! – протянула мне карандаш Дана.
Я изобразила толстоногую коняку с собачьей мордой, но Дана воскликнула торжественно и мрачно:
– Вот видишь! У тебя отлично вышло!
– Где же отлично? – удивилась я.
– Ноги на месте, морда тоже, – заявила Дана. – А у меня плохо получается. Значит, я права. Взрослые могут рисовать красиво сразу, без тренировки!
– Кем ты вырастешь, судьей? – проворчала я. – Или прокурором? Данка, честное слово. В любом деле нужна тренировка.
– Чем докажешь?
– Личным примером, – мрачно ответила я.
Потянулась за рюкзаком, вытащила тетрадку по истории. Из нее выскользнул листок, но я не обратила на это внимания – искала в тетрадке то сердечко, которое нарисовала криво.
– Вот! – воскликнула я. – Смотри! Красиво? Еще скажи, ровно…
Но Дана не отрывала глаз от листочка с моей самостоятельной работой. Она дотронулась до него и отдернула руку, словно обожглась.
– Почему все зачеркнуто красным? – прошептала она.
– А, ерунда! – отмахнулась я и взяла листок, но Дана прижала его пальцем к столу.
– А это что? – она указала на тройку.
– Оценка. Три балла. Дай мне листочек, пожалуйста.
– Плохая оценка? – не отставала Дана.
– Угу.
Я смутилась и выдернула листок из рук Даны. Вот глупость вышла! Вечером Дана скажет маме, что ее учительница получает тройки, и меня уволят.
– Так ты получаешь плохие отметки? – с изумлением произнесла Дана.
– Это не мой листок, – отреклась я, но тут же призналась: – Конечно, получаю.
Дана прошептала:
– Ты пишешь с ошибками?
– Я живой человек! – воскликнула я. – И терпеть не могу историю. Это мой нелюбимый предмет.
Дана молча смотрела на меня, прикусив губу.
– Дан, – устало сказала я, – показать тебе сердечко, которое я криво нарисовала, или нет?
– Я буду петь, – вдруг сказала Дана, – ту песню про мышей.
Я ахнула. Неужели правда споет?!
Она поднялась со стула и направилась к кровати, что-то бормоча под нос. Едва дыша, я следила за ней. Дана опустилась на колени и полезла под кровать, а потом обернулась и раздраженно спросила:
– Идешь?
В моей голове закружилась быстро-быстро одна мысль.
Она была похожа на березовый листок, подгоняемый порывом ветра.
– Я останусь за столом, – заявила я, сама ужасаясь тому, что говорю.
Дана высунула голову из-под кровати. Глаза у нее стали огромными, как у Симпсонов.
– Что ты сказала? – переспросила она.
– От сидения под кроватью у меня болит спина, – объяснила я. – Хочешь петь, пой тут.
Я блефовала. Риск был велик.
– Я не буду петь, – заявила Дана, снова прячась под кроватью, – я передумала.
– Ну и не надо! – в отчаянии выпалила я.
Дана помолчала, а потом сказала:
– Ладно, так и быть, спою.
– Вот еще, – возразила я, – нечего себя заставлять.
– Я хочу! – воскликнула Дана и, судя по стуку, ударилась головой о кровать. – Но боюсь ошибиться.
– Тут, кроме нас, никого нет. А я тоже ошибаюсь, – заговорщицким шепотом сказала я. – У меня даже двойки были.
– Ого, – впечатлилась Дана, – здорово!
Она наконец выбралась из своего логова, потирая голову.
В руках у нее была мышка-мама, на которую Дана, с моей помощью, пару уроков назад сшила юбку. Помню, как она удивилась, когда я принесла ей кусочек ткани и безопасную пластиковую иголку, а потом обрадовалась. Вообще-то мы проходили тему «La ropa», то есть «Одежда». Но Дана была уверена, что мы играем в портного, и даже заставила меня пообещать, что я как-нибудь принесу настоящую железную иголку.
К слову сказать, некоторых вещей она даже не видела, а не то что в руках не держала. Например, спички. Дана спросила меня, что это такое, и сразу вспомнился «Принц и нищий» Марка Твена. Принц тоже не знал самых простых вещей.
– А если кто-нибудь войдет? – Дана с опаской оглянулась на дверь.
Я вспомнила мрачное выражение лица Розы Васильевны.
– Не волнуйся, никто не войдет, – пообещала я.
– Точно?
– Конечно.
– Я буду петь, сидя на кровати, – заявила Дана, нервно одергивая юбочку на маме-мышке.
Я пожала плечами, мол, пожалуйста. Сама же еле осмеливалась дышать. Неужели у меня получилось? Дана забралась на кровать, встала на колени, а потом уселась, слегка вывернув ноги, набрала в грудь воздуха и… запела! У нее оказался такой нежный голос! Конечно, она слегка фальшивила, но это не имело значения. Данка пела, несмотря на все страхи, на боязнь ошибиться, несмотря на то, что сказала о ней Роза Васильевна.
– Debajo un botón, on, on, – выводила Дана.
Мышку-маму она прижимала к груди, и я чувствовала, что вот-вот – и заплачу, сама не знаю отчего.
Внезапно дверь отворилась. Вошла незнакомая полная женщина в светло-розовом спортивном костюме из мягкого плюша. «Ирэна! – сообразила я. – Данкина мама».
Я раскрыла рот, чтобы прервать девочку, но Ирэна сделала мне знак рукой, мол, ничего, продолжайте, и уселась на кушетку у двери. Увлеченная своим пением, Дана ничего не заметила.
– Del señor Martín, in, in…
Я старалась не глядеть на маму Даны, но не получалось.
У нее были короткие светлые волосы и очень ухоженное лицо. Вроде и нет макияжа, а вроде накрашена. Еще она улыбалась – самоуверенно, будто ее присутствие на наших занятиях было обычным делом. «Хорошо, что она пришла сейчас, – подумала я, – а не когда мы сидели под кроватью».
– Всё! – воскликнула Дана.
Она сияла от гордости, и я незамедлительно захлопала.