Я протянула руку к тумбочке, дотронулась до ручки верхнего ящика, с которой позолота почти стерлась. Вытянула ящик, заглянула внутрь. Ну и кавардак…
Какие-то папки, из них торчат конверты, из конвертов – старые открытки с поздравлениями, тут же пустые очечники и бархатные коробочки, резинки, ручки, зарядные устройства, старый поломанный мобильник и сертификат на подарок в магазине косметики, судя по всему, просроченный. А меня еще ругают за беспорядок в столе! Где вообще мои документы? Паспорт там… полис. Вот возьму их и уйду жить одна. Посмотрим тогда, как они Ирэну будут защищать… Если без дочери останутся.
– Маша! – позвала мама.
– Ага, сейчас, – отозвалась я сквозь зубы.
– Маш, помоги мне! Телефон упал в машину!
Я захлопнула ящик и со вздохом поднялась.
– Маш, еле держу!!! – закричала мама.
Последний раз она так вопила в бане на даче, когда нашла там ужа, которого Гуся приволок с речки и спрятал под скамейкой.
Пришлось бежать. Оказалось, мама уронила телефон в стиральную машину, и он застрял между барабаном и стенкой. Мама вцепилась в барабан, не давая ему крутануться и уронить телефон вглубь машины.
– Достань его! – взмолилась мама.
Я сунула руку к телефону, но мои пальцы туда не пролезли. Телефон чуть съехал вниз, мама взвизгнула:
– Осторожнее!
– Я стараюсь!
– Осторожнее старайся!
– Лишь бы он не зазвонил, – проговорила я. – Тогда точно съедет.
– Как же мы его достанем? – с ужасом спросила мама. – Придется стиралку разбирать. Но как? Папа не сможет, кого-то придется вызвать. А как вызвать, если телефон туда упадет?
– У нас есть городской, – успокоила я ее, – и мой.
– У меня там вся клиентская база! – чуть не заплакала мама. – Надо обязательно его достать!
Тут телефон завибрировал, и мы обе завизжали. Я даже вцепилась маме в руку и зажмурилась.
– Эсэмэска, – выдохнула мама. – Прогноз погоды пришел. Как же я испугалась… Эсэмэска эта – как по сердцу ножом.
– Нож, точно! – воскликнула я. – Мамуль, все окей!
Я нас спасу.
Я выскочила в кухню.
– Ничего не получится, Маш! – крикнула мама. – Барабан железный, и нож тоже железный, скользкий. Им невозможно телефон прижать! Выскользнет точно!
– У тебя есть идеи получше? – спросила я, снова появляясь в ванной с хлебным ножом – длинным и широким, с лезвием-пилкой.
– Крошки стряхни, – попросила мама. – Попадут в машину, белье закиснет.
– Тебя правда это сейчас интересует? – удивилась я. – Убери руку, пожалуйста…
– Но Маш!
– Мамуль, убери руку. Мне нужно к нему подобраться.
– Ой, не могу на это смотреть! – выпалила мама, отдергивая руки и закрывая ими лицо. – Мне должна клиентка позвонить, которая собиралась завтра свадебное платье мерить. Если он грохнется и будет лежать-звонить, я с ума сойду!
– Достану, не волнуйся, – бубнила я, прижав телефон ножом не к барабану, а к пластиковой стенке и осторожно придвигая его к себе.
– Нет, я не выдержу, не выдержу…
– Все будет хорошо, – обещала я, а сама двигала, миллиметр за миллиметром, несчастный телефон.
Вот наконец краешек высунулся так, что я смогла вцепиться в него пальцами и вытащить наружу.
– Ура! – закричала мама, выхватив телефон.
Она прижала меня к себе и расцеловала в обе щеки.
– Машка, ты гений! Молодчина! Тебе двойная порция пиццы положена!
– Осторожно, нож, – проворчала я, отстраняясь.
Обида вновь накатила на меня. Мама улыбалась.
– Не дуйся, – попросила она. – Опять, что ли, документы об удочерении искала? Чего зря в тумбочке рыться, лучше бы порядок навела.
Ее насмешки распалили меня окончательно.
– У тебя теперь полная клиентская база в руках, – сухо заметила я. – Звони кому хочешь. Любой из них тебе важнее, чем я.
– Ты же сказала, все будет хорошо, – погрустнела мама.
– Речь шла о телефоне, ноже и стиральной машине, – отчеканила я, выбираясь из ванной.
– Так с чем тебе пиццу? – сказала мама мне вслед.
– Ни с чем! – буркнула я. – Ешьте сами, празднуйте!
Приятного аппетита!
Глава 30Разные носки
До самого вечера я просидела в комнате. Мама занималась домашними делами и заглянула ко мне всего раз:
– Ужинать будешь?
– Потом, – не отрываясь от ноутбука, буркнула я.
– Капуста на плите.
– Пиццу решила не заказывать? – не удержалась я.
– Да! – с вызовом ответила мама. – Но не из-за тебя, ваше королевское высочество, а из-за папы. Он в автосервисе застрял, когда придет, не знаю.
Мама подождала, не спрошу ли я, что папа делает в автосервисе, но я молчала. Пусть знают, что когда спорят по утрам, в каком сервисе резину менять, в дорогом или дешевом, то у меня в комнате все прекрасно слышно. Но мама, видимо, таких глубоких выводов не сделала, поэтому молча постояла и ушла с мрачным видом.
Когда папа наконец пришел и, поужинав, направился в спальню, я осторожно выглянула из комнаты. Страшно хотелось есть, к тому же я здорово замерзла. Но гордость была сильнее. Мне не хотелось сталкиваться на кухне даже с папой, потому что он спросит, почему у меня сердитый вид. Я на цыпочках прокралась мимо родительской двери. Прислушалась.
– Бр-р! – возмущался папа. – Это не постель! Это иглу!
Мама смеялась. Папина сторона кровати была у окна, из которого сильно дуло, хотя мама старательно закрывала щели детским байковым одеялом, в котором меня привезли из роддома.
– Это ледяная избушка! – не унимался папа. – Ледяной гроб! Я спящий красавец!
– Мне тоже холодно, – отсмеявшись, сказала мама. – Ты полежи, сейчас твое тепло кровати передастся, и согреешься.
– Кровати передастся, – поддразнил ее папа, – а у меня заберется! Криокамера какая-то! Разбудите через двести лет!
– Машке тоже холодно, – посерьезнела мама, – только она в жизни в этом не признается. Упрямая стала, ужас.
– О, я сегодня с таким упрямым столкнулся! – отозвался папа. – Представляешь, заказал мужик машину, а сам не вышел. Мы ему звоним, не подходит. Ждали-ждали…
А к нему Сашка подъехал.
– Это у которого четверо детей?
– Жена пятого ждет, представь себе! Ну не буду же я многодетного отца подставлять… Подобрал ему быстро заказ. Там поблизости. Знаешь, где это, кстати? В Митино, напротив магазина стройтоваров.
– Там Люся снимает, – вспомнила мама.
– Короче, этот… Хмырь… Звонит через час и орет.
Что прождал машину, что ему никто не звонил. Я говорю: «Звонил». А он: «Не звонил». И так полчаса. Весь обеденный перерыв с ним ругался. Голодный был как собака.
– Кстати, капуста вкусная?
– Очень. Хрустит. Мама так тушила. Спасибо.
– А что этот… Пожаловался? – осторожно спросила мама.
– Нет, – вздохнул папа, – я же с ним культурно ругался. Подобрал другого водителя, заехали за ним.
Послышался стук: мама положила книгу на тумбочку.
Полоска света исчезла – родители погасили ночник.
Мне вдруг стало невыносимо горько. Вот и над папой издеваются клиенты. Получается, мы полностью зависим от их желаний. Будто какие-то дрессированные собаки.
Захотела Ирэна испортить своим присутствием мне занятие – пожалуйста. Решила она Данино доверие ко мне подорвать – да на здоровье! Я должна была улыбнуться и сказать: «Любой каприз за ваши деньги!» И полаять еще радостно.
Мне расхотелось есть. Я вернулась в комнату и легла спать прямо в джинсах. Но моя постель тоже была «криокамерой», и вскоре я закоченела так, что зубы стучали.
Через какое-то время дверь тихонько отворилась, вошла мама.
– Не спишь? Какой у тебя холод, – прошептала она. – Давай обогреватель принесу.
– Не надо, – собрав остатки гордости, вяло отказалась я. – Все нормально.
Мама вздохнула. Присела на край кровати, что-то положила мне на живот. Я протянула руку, пощупала. Колючее, большое. Носки шерстяные – или папины, или ее собственные. Я молча натянула их. Ногам сразу стало тепло.
На батарее их мама держала, что ли…
– Пойду за обогревателем, – поднялась мама.
– Мам, – сдалась я, – а на ужин капуста?
– Да, с сосисками. Ты разве не ела? Ты же топала в коридоре.
– Не-а… Принесешь? Пожалуйста.
Вскоре у окна был водружен обогреватель. Он помигивал красным глазом, обещая поскорее нагреть комнату, а я, скрестив ноги по-турецки, зачерпывала ложкой тушеную капусту, в которую мама заботливо покрошила сосиску так мелко, словно мне предстояло ее клевать. Мама включила прикроватную лампу, и ее свет озарил мои носки: темно-коричневый и розовый с темно-зеленой полоской.
– Ты разные принесла, – фыркнула я. – Один папин, другой твой.
Мама стояла у окна, трогая ребристую спину обогревателя и глядя в окно. Она не ответила, думая о чем-то своем. Потом развернулась ко мне и сказала:
– Бабушка не хотела, чтобы я становилась продавцом.
От неожиданности я уронила на кровать кусочек сосиски и втянула голову в плечи, ожидая, что мне влетит сейчас за «жир на простыне», но мама ничего не заметила. Она глядела как бы сквозь меня.
– Она мечтала, чтобы я стала ученым. Открыла новый закон, прославилась бы. Или ходила бы в лабораторию в белом халате и что-то изучала потихоньку. А она отвечала бы на вопросы знакомых: «Знаете, моя старшая – научный сотрудник в институте».
– Но тебе пришлось уйти с третьего курса из-за меня, – вспомнила я. – Нужно было деньги зарабатывать, да?
Мама кивнула.
– Бабушка сильно ругалась?
– Еще бы, – улыбнулась мама.
– Я никогда не слышала.
– Она тактичный человек. Зато ей сейчас легче принять Катину работу. Хотя как раз Катька свою работу не любит.
А я свою – люблю. И ни капельки не жалею, что все вышло, как вышло.
– Это ты к чему? – поинтересовалась я. – К тому, что бабушка рада будет, если я стану учительницей?
– Она будет рада, но я не об этом. А о том, что в жизни так постоянно происходит: один одного хочет, другой другого. В детстве кажется, что твое мнение, твоя точка зрения – это гранит. А понимаешь, что это…