— Да, полагаю, ты совершенно права.
В тот вечер Генрих пришел ко мне рано; я подала ему вино, но, когда он собрался тащить меня в постель, подняла руку запрещающим жестом и тихо сказала:
— У меня не пришли месячные. Думаю, что я беременна.
На его лице явственно вспыхнула радость. Он даже покраснел, а потом схватил меня за руки и привлек к себе, словно ему хотелось нежно меня обнять.
— О, как я рад! Я просто счастлив! Спасибо! Это чудесная новость! У меня сразу камень с души упал. Благослови тебя Господь, Элизабет! Благослови Господь тебя и дитя, которое ты носишь! Это поистине великая новость, самая лучшая из всех! — От избытка чувств он даже пробежался по комнате, потом снова повернулся ко мне. — Нет, это просто замечательная новость! И ты так прекрасна! И так плодовита!
Я кивнула, чувствуя, что лицо у меня застыло как каменное, но он ничего не замечал.
— А ты не знаешь, кто это будет? Мальчик?
— Слишком рано что-либо знать, — пожала плечами я. — Вообще-то месячные вполне могли не прийти и по иной причине — от горя, например, или от потрясения.
— Ну, я надеюсь, ты не испытала ни горя, ни потрясения, — весело сказал он, словно не желая и думать о том, что сердце мое разбито, что мой любимый погиб, а я была изнасилована. — И, по-моему, у тебя там все-таки мальчик! Принц Тюдор! — Он жестом собственника погладил меня по животу, словно мы давно уже были женаты. — Это для меня самое главное. Кстати, ты уже сказала своей матери?
Я покачала головой, доставив себе крошечное удовольствие этой ложью.
— Нет, я приберегала эту счастливую новость для тебя. Хотела тебе первому сообщить.
— Ну а я своей матушке скажу об этом сразу же. — Он совершенно не услышал в моем тоне мрачной язвительности. — Думаю, лучшей новости для нее не придумать. Она непременно велит священнику прочесть «Te Deum».
— Ты слишком поздно вернешься, — сказала я, — сейчас уже за полночь.
— Она все равно не спит и ждет меня. Она никогда не ложится, пока я к ней не зайду.
— Это почему же? — удивилась я.
Странно, но он смутился и покраснел.
— Мать любит сама уложить меня в постель и поцеловать на ночь, — признался он.
— Она целует тебя на ночь, как ребенка? — И я подумала о том, сколь жестоким должно было быть сердце этой женщины, если она оказалась способна послать своего сына насиловать меня, а потом спокойно ждала, когда он вернется к себе, чтобы поцеловать его перед сном.
— Столько лет она была разлучена со мной. Она не могла ни поцеловать меня на ночь, ни хотя бы узнать, где я сплю, достаточно ли там безопасно, — тихо сказал Генрих. — И теперь ей доставляет удовольствие возможность перед сном перекрестить меня и поцеловать. А сегодня, когда она зайдет, чтобы благословить меня, я ее обрадую: скажу, что ты беременна, что у меня будет сын!
— Я думаю, что беременна, — осторожно заметила я, — но я пока не уверена. Еще слишком рано, и, по-моему, не стоит ей говорить, будто я знаю наверняка.
— Да-да, я понимаю. И ты, наверное, считаешь меня ужасным эгоистом, который только и думал что о благе Тюдоров. Но ведь если у тебя будет мальчик — а твоя семья и без того принадлежит королевскому Дому Англии, — то твой сын станет править Англией. А сама ты уже заняла то место, для которого и была рождена; и теперь бесконечным войнам между кузенами будет положен конец — а все благодаря нашему браку и рождению нашего сына. И все будет так, как и должно быть. И только такой счастливый конец единственно возможен для этой войны и этой страны. Именно ты приведешь ее к миру. — У него был такой вид, словно ему очень хотелось меня поцеловать.
Я слегка прислонилась к нему плечом.
— Мне виделся несколько иной конец этой истории, — сказала я, думая о том короле, которого когда-то любила, который тоже хотел, чтобы я родила ему сына, который тоже хотел назвать нашего сына Артуром в честь Артура из Камелота, вот только тогда этот принц не был бы зачат в холодной решимости и горечи, он стал бы плодом нашей любви, наших нежных свиданий…
— Даже сейчас еще возможен иной конец этой истории, — осторожно сказал Генрих, с нежностью взяв меня за руку. Он даже голос понизил, словно его слова мог кто-то подслушать, хотя это была самая безопасная комната в наших покоях. — У нас еще много врагов. Они скрываются, но я знаю: они где-то рядом. Так что если у тебя родится девочка, мне она будет совершенно ни к чему, и все наши усилия окажутся напрасными. Но мы будем трудиться и молить Бога, чтобы дитя, которое ты носишь, оказалось мальчиком, принцем Тюдором. А еще я скажу матери, что она может готовить нашу свадьбу. По крайней мере, теперь нам известно, что ты вполне способна к зачатию. И даже если на этот раз нас постигнет неудача и у тебя родится девочка, мы будем уверены, что ребенка ты выносить можешь и в следующий раз, даст Бог, родится все-таки мальчик.
— А как бы ты поступил, если бы мне не удалось забеременеть? — с любопытством спросила я. — Если бы после того, как ты меня изнасиловал, никакого ребенка не получилось бы? — Я начинала понимать, что этот человек и его мать явно предусмотрели все на свете, ибо всегда пребывают в полной боевой готовности.
— Тогда на твоем месте оказалась бы твоя сестра, — не задумываясь, ответил Генрих. — Я бы женился на Сесили.
У меня даже дыхание перехватило от ужаса.
— Но ты ведь говорил, что она выйдет замуж за сэра Джона Уэллеса?
— Да, говорил. Но если бы ты не смогла забеременеть, мне все равно пришлось бы жениться на женщине из Дома Йорков, которая сумела бы родить мне сына. Это, скорее всего, и была бы Сесили. Я бы отменил ее свадьбу с сэром Джоном и сам взял бы ее в жены.
— А ее ты бы тоже для начала изнасиловал? — возмутилась я и отняла у него свою руку. — Сперва меня, а потом мою сестру?
Он чуть приподнял плечи и беспомощно развел руками — это был совершенно французский жест, совсем несвойственный англичанам.
— Конечно. У меня попросту не было бы выбора. Я должен быть уверен, что моя жена способна родить мне сына. Даже ты наверняка понимаешь, что мне этот трон нужен не для себя, а для того, чтобы создать новую королевскую династию. И жена мне нужна в первую очередь не для себя, а для воплощения в жизнь этой высокой цели.
— В таком случае мы ничуть не лучше самых бедных крестьян! — с горечью воскликнула я. — Они тоже вступают в брак, только когда невеста уже на сносях. Они и сами всегда говорят: телку стоит покупать лишь в том случае, если она ждет приплод.
Он усмехнулся, но отнюдь не смутился.
— Правда? Значит, я и впрямь настоящий англичанин. — Он аккуратно зашнуровал штаны, оправил на себе одежду и снова усмехнулся. — В конце концов, и я оказался обыкновенным английским крестьянином! Сегодня же расскажу все это матушке, и завтра она наверняка захочет повидаться с тобой. Она столько молилась, желая поскорее услышать эту радостную весть, пока я тут исполнял свой долг.
— То есть она молилась, пока ты меня насиловал? — уточнила я.
— Я вовсе не насиловал тебя, — возразил Генрих. — И очень глупо с твоей стороны так это называть. Поскольку мы уже обручены, это никак не может считаться насилием. Будучи моей женой, ты не имеешь права мне отказывать, ведь я — твой нареченный супруг. Отныне и до самой смерти ты не сможешь отказывать мне в исполнении супружеского долга. Так что между нами нет и не было никакого насилия, есть только мое право и твой святой долг.
Он посмотрел на меня и успел заметить, как слова протеста замерли у меня на устах.
— Вы ведь проиграли при Босуорте, — не преминул он напомнить мне. — А значит, ты — мой военный трофей.
Дворец Колдхарбор, Лондон
Празднование Рождества, 1485 год
На рождественские праздники я была приглашена в гости к моему жениху, который со своей свитой направился во дворец Колдхарбор, где держала свой двор его мать. Мне отвели там лучшие покои. Когда я вошла в гостиную в сопровождении матери и двух сестер, по комнате пролетел изумленный шепот, а какая-то фрейлина, читавшая вслух отрывок из Библии, увидев меня, тут же смолкла, вскочила и полетела прочь. В комнате воцарилась полная тишина. И в этой тишине леди Маргарет, восседавшая на кресле под балдахином цвета государственного флага, как настоящая королева, некоторое время внимательно нас рассматривала, спокойно выжидая, когда мы подойдем ближе.
Я склонилась перед ней в реверансе, спиной чувствуя, что мать, оценивая глубину моего поклона, решает, стоит ли и ей делать столь же глубокий реверанс. Дома мы даже потренировались в этих сложных церемониальных движениях, пытаясь определить точную глубину поклона. Дело в том, что моя мать испытывала к леди Маргарет стойкую неприязнь, ну а я, разумеется, не могла простить своей будущей свекрови того, что она сама велела сыну еще до свадьбы изнасиловать меня и обрюхатить. Впрочем, Сесили и Анна поклонились леди Маргарет с непринужденным почтением, как и подобает двум младшим принцессам склоняться перед всемогущей королевой-матерью. Сесили, выпрямившись, посмотрела на нее, свою крестную, с заискивающей улыбкой — видно, рассчитывала на доброжелательное отношение и какие-то особые милости со стороны этой властной особы; более всего, разумеется, моей сестрице хотелось, чтобы продвинулось дело с ее новым браком. Она и не подозревала — а я решила никогда и ни за что ей об этом не рассказывать, — что и ее бы изнасиловали столь же хладнокровно, как и меня, если бы я не сумела столь быстро зачать ребенка; да, ее тогда изнасиловали бы, а меня попросту отшвырнули бы в сторону, и эта женщина с твердым, как кремень, лицом снова стала бы молить Господа послать ее сыну наследника.
— Добро пожаловать в Колдхарбор, — сказала леди Маргарет, и я подумала, что это очень подходящее название — эта гавань всегда считалась самой неприветливой и убогой на всем побережье. — Рада видеть вас в нашей столице, — продолжала она, словно мы росли вовсе не в Лондоне, не в королевском дворце, пока она торчала со своим незнатным и незначительным мужем где-то в провинции, ее сынок находился в ссылке, а Дом Ланкастеров потерпел очередное серьезное поражение.