уарда Йорка, намерен вот-вот прибыть в Англию и отнять у Генриха трон. Джон де ла Поль, сын моей тетки Элизабет Йоркской, посоветовал королю не тревожиться понапрасну, уверяя его, что эти слухи вскоре прекратятся сами собой. Его отец, герцог Саффолк, сказал, что Генриху нечего сомневаться в том, что между Йорками и Тюдорами нет никаких разногласий; как только люди увидят Эдварда, идущего вместе со всеми к собору Святого Павла, они сразу же и успокоятся. Джон де ла Поль спросил, нельзя ли выпустить Тедди из Тауэра прямо сейчас, чтобы все придворные увидели, что Йорки и Тюдоры едины.
— Мы должны показать, что нам нечего бояться, — с улыбкой сказал он королю. — Это самый лучший способ заткнуть рты тем, кто распространяет подобные слухи.
— Что нам нечего бояться, что мы едины, — подхватил Генрих.
Джон протянул ему руку, и король тепло ее пожал.
— Да, мы едины, — заверил его Джон.
Король тут же послал за Эдвардом. Мы с Мэгги срочно переодели мальчика в новый колет и тщательно причесали. Тедди выглядел страшно бледным; он был бледен той ужасной бледностью ребенка, который почти не бывает на свежем воздухе; руки и ноги у него были по-детски слабые и худенькие, хотя в таком возрасте ему следовало бы уже набираться сил. Он, безусловно, обладал свойственным всем Йоркам обаянием и был очень хорош собой; впрочем, его совсем еще детское личико показалось мне излишне нервным, у моих младших братьев я ничего подобного никогда не замечала. Тедди, пожалуй, слишком много читал и слишком мало разговаривал, так что порой даже начинал заикаться, пытаясь выразить какую-то собственную мысль, а то и умолкал посреди фразы, словно забыв, что хотел сказать. Общение с грубыми стражниками сделало его безнадежно застенчивым; он улыбался одной лишь Мэгги и только с ней мог разговаривать спокойно, не заикаясь и не замолкая.
Мы с Мэгги проводили мальчика до закрытых дверей, за которыми заседал тайный совет; у дверей застыли гвардейцы-йомены со скрещенными пиками и никого внутрь не пропускали. Тедди нерешительно остановился; в эту минуту он был похож на жеребенка, который боится прыгать через препятствие.
— Эти люди не хотят, чтобы я туда входил? — с тревогой спросил он, глядя на могучих гвардейцев с равнодушно-свирепыми лицами, которые смотрели куда-то мимо нас. — Мне, наверное, нужно им подчиниться. Стражникам всегда следует подчиняться.
Голос его дрожал, и я сразу вспомнила тот день, когда точно такие же гвардейцы в ливреях тащили Тедди вниз по лестнице, а я не могла их остановить, не могла спасти его.
— Тебя хотел видеть сам король, — успокоила я его, — так что стражники сразу распахнут перед тобой двери, как только ты подойдешь поближе. Не бойся, просто подойди к дверям.
Тедди посмотрел на меня, и застенчивая улыбка осветила его лицо внезапной надеждой.
— Они распахнут передо мной двери, потому что я граф?
— Да, потому что ты граф, — тихонько подтвердила я. — Но не только поэтому. Самое главное, что таково желание короля. В данном случае важно именно это. Только смотри, не забудь непременно сразу же сказать, что ты верен нашему королю Генриху.
Мальчик энергично закивал.
— Обещаю, что не забуду! Я и Мэгги это пообещал, когда она говорила, что я должен так поступить.
Процессия, протянувшаяся от лондонского Тауэра до собора Святого Павла, выглядела в высшей степени непринужденной; она вполне сознательно была лишена всякой официальности, и создавалось ощущение, будто вся королевская семья каждый день пешком ходит через весь город, чтобы помолиться в соборе. Рядом с нами шли йомены-гвардейцы, окружив нас довольно плотным кольцом, но выглядели они при этом скорее как наши домашние слуги, которые вместе с нами отправились к мессе. Генрих возглавлял процессию и шел рука об руку с моей матерью, демонстрируя всем и каждому единство нынешнего короля с бывшей королевой; моя свекровь, королева-мать, предпочла идти рядом со мной, всячески подчеркивая ласковым со мной обращением, что бывшая принцесса Йоркская полностью влилась в семью Тюдоров. Следом за нами шли мои младшие сестры и Сесили с мужем; теперь все видели, что больше не осталось ни одной принцессы Йоркской, достигшей брачного возраста, которая могла бы стать яблоком раздора. Следом за Сесили шел наш кузен Эдвард; он шел один, чтобы люди, столпившиеся по обе стороны улицы, могли хорошенько его разглядеть. Одет он был очень красиво, но выглядел неуклюжим, то и дело спотыкался, особенно в первые минуты. Мэгги и мои младшие сестры Анна, Кэтрин и Бриджет шли следом за Тедди, и Мэгги с трудом сдерживала желание подойти к младшему брату и взять его за руку, как она всегда делала прежде. Но весь путь до собора Тедди полагалось пройти в одиночку, без поддержки, без принуждения, по собственной воле следуя в свите короля Генриха Тюдора.
Наконец мы оказались под мрачными сводами собора Святого Павла и остановились у алтаря, готовясь слушать торжественную мессу. Огромная толпа лондонцев заполнила все остальное пространство. Генрих ласково положил руку Эдварду на плечо и что-то шепнул ему на ухо; мальчик кивнул головой и, послушно преклонив колена и поставив локти на бархатную молельную подушку, поднял глаза к алтарю. Все остальные тут же чуть отступили назад, словно давая ему возможность помолиться, а на самом деле давая возможность всем прочим увидеть, что Эдвард Уорик — истинно верующий, что он всей душой предан своему королю и, самое главное, пребывает под его опекой. Теперь все видели, что Эдвард Уорик находится не в своем фамильном замке и вовсе не собирается поднимать боевые знамена и вести армию против нынешнего короля. Все видели, что он отнюдь не в Ирландии и не готовит там мятеж; что он не скрывается во Фландрии у своей тетки, герцогини Бургундской, и не готовит вместе с нею заговор против Генриха. Нет, Эдвард Уорик был здесь, в Лондоне, где ему и полагалось быть, в кругу своей семьи, королевской семьи. И вот сейчас он, коленопреклоненный, истово молился Богу.
После службы мы пообедали вместе со священнослужителями и пешком направились по берегу реки обратно. Эдвард уже несколько освоился и даже улыбался, мило беседуя с моими сестрами. Однако затем Генрих велел ему идти рядом с Джоном де ла Полем — ему хотелось показать, что оба кузена Йорка находятся в его свите и служат ему. Впрочем, Джон де ла Поль был верен Генриху с первого дня его воцарения на троне; он постоянно находился при нем и был членом его тайного совета, входя, таким образом, в самый близкий круг советников короля. Его преданность королю была всем хорошо известна, так что его соседство с Эдвардом Уориком могло о многом сказать тем любопытствующим, что выстроились вдоль пути нашего следования или же свешивались из окон у нас над головой. Каждый мог видеть, что самый настоящий Эдвард Уорик идет рядом с самым настоящим Джоном де ла Полем; каждый мог видеть, что они мирно беседуют и явно направляются из церкви домой, как самые обычные двоюродные братья. Каждый мог видеть, как счастливы эти кузены, влившись в новую семью, семью Тюдоров; как счастливы все мы — я, молодая королева, моя мать и моя сестра Сесили, недавно ставшая женой одного из родственников леди Маргарет.
Генрих приветливо махал рукой лондонцам, столпившимся на берегу реки, и то и дело просил меня держаться к нему поближе и никуда не отходить. Эдварду было приказано идти рядом со мной — каждый должен был видеть, что мы стали единым целым, что Генриху Тюдору удалось сделать почти несбыточное: принести в Англию мир и положить конец этой «войне кузенов».
И вдруг какой-то дурак в толпе во все горло заорал: «За Уорика!» Это был старый боевой клич, и я вздрогнула, опасливо глянув на мужа. Я ожидала увидеть, что Генрих в ярости, но он продолжал улыбаться как ни в чем не бывало, и его рука, поднятая в величественном приветствии, даже не дрогнула. Я быстро посмотрела в ту сторону, откуда донесся тот клич, и увидела в задних рядах толпы небольшое замешательство: похоже, того, кто это выкрикнул, швырнули на землю и стали пинать ногами.
— Что там такое? — нервно спросила я у Генриха.
— Ничего, — сказал он. — Не стоит обращать внимания на такую ерунду. — И он неторопливо и величественно направился к своему барку, где на корме возвышался королевский трон. Придворные, естественно, потянулись за ним. Когда все взошли на борт, Генрих, не вставая с трона, легким движением руки подал сигнал к отплытию.
Дворец Шин, Ричмонд
Весна, 1487 год
Однако многих не убедило даже то, что они видели собственными глазами. Сторонников оппозиции становилось все больше. Не прошло и нескольких дней после нашего шествия по улицам Лондона с улыбающимся Эдвардом Уориком в окружении «любящих родственников», как вновь появились те, кто готов был поклясться, что наследник Йорков бежал из Тауэра, причем именно во время этой торжественной процессии, и теперь скрывается в Йоркшире, выжидая, когда можно будет выступить против тирана и узурпатора Генриха, незаконно занявшего королевский трон под знаменем красного дракона Тюдоров.
На лето мы перебрались из столицы в Шин, но Эдварда Генрих из Тауэра так и не выпустил, так что мальчик остался в Лондоне.
— Разве я могу взять его с собой? — убеждал меня Генрих. — Разве можно хоть на минуту усомниться, что существует целая армия желающих захватить его, как только он окажется вне мощных стен Тауэра? А как только его захватят и увезут отсюда, следующее, что мы услышим о нем, будет начало нового мятежа, во главе которого будет стоять именно он со своей армией!
— Он не будет стоять во главе мятежа, и никакой армии у него нет! — в отчаянии воскликнула я, ибо мне уже казалось, что Генрих из осторожности будет теперь вечно держать моего маленького кузена в тюрьме. — Ты же прекрасно знаешь, что Эдвард никогда никуда от нас не убежит и никакой армии не возглавит! Единственное, чего он хочет, это вернуться домой, в свою классную комнату, к учителям и урокам, к прогулкам верхом вместе со всеми. Но больше всего он хочет, чтобы ему разрешили жить рядом с сестрой.