— Тедди совершенно спокоен, — рассказывала она, — только поинтересовался, почему все мы здесь. Он уже понял, что все семейство сейчас в Тауэре, и догадался, почему вокруг столько шума. Когда я сказала, что на Лондон движется армия мятежников из Корнуолла, он… — Мэгги не договорила, опасливо прижав пальцы к губам.
— Что он? — спросила я. — Что он сказал?
— Он сказал, что в Лондон им идти, собственно, почти незачем, потому что это на редкость скучное место и совершенно пустынное. Что кто-нибудь непременно должен объяснить этим людям, что в Лондоне совсем никого нет и делать им тут нечего. И еще раз повторил: Лондон — город совершенно пустынный, и здесь очень одиноко.
Я пришла в ужас.
— Мэгги, он что, теряет рассудок?
Она покачала головой.
— Нет, я уверена, что нет! Просто он столько времени провел в одиночестве, что почти уже и разговаривать разучился. Он похож на ребенка, которого лишили детства. Ах, Элизабет… я так его подвела! Я так ужасно его подвела!
Я обняла ее, но она отвернулась, отстранилась от меня и склонилась в реверансе.
— Позволь мне пойти к себе и умыться, — сказала она. — Я не могу спокойно говорить о брате. Мне даже думать о нем невыносимо тяжело. Я сменила фамилию, я, можно сказать, отреклась от своей семьи, я бросила его! Да-да, я ухватилась за свою личную свободу, а его бросила в Тауэре, и он сидит там, точно птичка в клетке, точно маленькая ослепшая певчая пташка…
— Ничего, когда все это закончится…
— Когда все это закончится, будет только хуже! — страстно воскликнула Мэгги. — Мы столько времени тщетно ждали, что король наконец-то почувствует себя на троне в полной безопасности, но он никогда не почувствует себя в безопасности. Когда все это закончится, даже если мы одержим над мятежниками победу, Генрих все еще будет вынужден противостоять на севере шотландцам, возглавляемым «этим мальчишкой». Враги у нашего короля появляются один за другим, а вот друзей у него не появляется вовсе. Каждый год ему приходится бороться с очередным врагом, и он никогда не чувствует себя в полной или хотя бы относительной безопасности, а потому никогда моего брата и не освободит. Ему все время кажется, что, пока он на троне, ему со всех сторон грозит опасность.
Я в шутку слегка шлепнула рукой по ее дрожащим губам.
— Тише, Мэгги, успокойся. Ты же знаешь, не стоит так говорить.
Мэгги поклонилась и быстро вышла из комнаты. Я ее не задерживала, прекрасно понимая, что она сказала чистую правду: война с плохо вооруженными и совершенно отчаявшимися людьми с запада, война на севере с шотландцами, сопротивление мощному повстанческому движению в Ирландии, неизбежный конфликт Генриха с «этим мальчишкой» — все это принесет нам лето, полное кровопролитий, и осень, полную страшных подсчетов и расплат. Никто не может сейчас сказать, по скольким счетам нам тогда придется платить, кто станет судьей, кто — победителем, а кто — побежденным.
Паника началась на рассвете. Я услышала крики гвардейских командиров и топот множества бегущих ног. Потом прозвучал сторожевой набат, и ему разом откликнулись все колокола лондонского Сити, а затем и других районов столицы. Казалось, все колокола Англии зазвучали одновременно, отвечая на этот сигнал тревоги. Выяснилось, что армия Корнуолла подошла к стенам города, и теперь бунтовщики требуют уже не просто отмены грабительских налогов, но роспуска королевского совета — «всех этих обманщиков» — и низвержения короля Тюдора.
Леди Маргарет вышла из часовни, моргая глазами, точно вспугнутая сова; она с изумлением увидела в небе разгорающуюся зарю, услышала встревоженный рев людей внутри Белой башни, потом заметила у входа в башню меня и поспешила через лужайку мне навстречу.
— Ты обязана оставаться здесь! — ни с того ни с сего заявила она. — Тебе так приказано, вот и подчиняйся приказу короля ради своей же собственной безопасности! Генрих запретил тебе выезжать за ворота. И ты, и дети должны оставаться за стенами крепости!
Она повернулась к одному из капитанов стражи, и я поняла: сейчас она прикажет ему меня арестовать, если ей хоть на мгновение показалось, что я собираюсь сбежать из Тауэра.
— Вы что, не в своем уме? — с горечью бросила я. — Я — королева Англии! Я — жена короля и мать принца Уэльского! Разумеется, я останусь здесь, в моем дворце, в моем родном городе, вместе с моим народом. Что бы ни случилось, я отсюда никуда не уеду. Да и куда, как вы полагаете, я могла бы направиться? Я не из тех, кто всю свою жизнь провел в ссылке! Мне не пришлось высаживаться на английский берег с армией наемников, зная иностранный язык гораздо лучше родного! Я родилась в Англии и выросла в Англии. И, разумеется, я останусь в Лондоне, моем родном городе. Это мой народ, это моя страна. Даже если англичане выступят против меня с оружием в руках, они все равно останутся моими соотечественниками, и Англия по-прежнему останется моей родиной!
Миледи дрогнула, столкнувшись с моей неожиданной и совершенно неприкрытой яростью.
— Не знаю, не знаю, — пробормотала она. — Не сердись, Элизабет. Я всего лишь пытаюсь обеспечить и твою, и нашу общую безопасность. Но я просто больше ничего не понимаю! Где сейчас находятся эти мятежники?
— В Блэкхите, — сказала я. — Но они понесли большие потери, войдя в графство Кент. Там возникла жестокая схватка, и…
— Неужели лондонцы намерены открыть перед ними городские ворота? — в ужасе прервала меня миледи. Мы обе прислушались: даже за стенами Тауэра было отлично слышно, какой рев стоит на ближайших улицах. Миледи вцепилась мне в руку. — Скажи, как ты думаешь, горожане и ополчение могут впустить мятежников в Лондон? Могут они предать нас?
— Не знаю, — покачала головой я. — Давайте лучше поднимемся на стену и посмотрим оттуда. Может быть, нам удастся понять, что происходит внизу.
Моя свекровь, мои сестры, кузина Мэгги, Артур и даже младшие дети — все следом за мной поднялись по узкой каменной лестнице на крепостную стену. Оттуда хорошо было видно пространство и на юг, и на восток, где река исчезала за излучиной, и вскоре стало ясно, что совсем рядом, всего в каких-то семи милях от нас, повстанцы Корнуолла победоносно завершают захват Блэкхита, селения, расположенного неподалеку от дворца Гринвич, и явно намерены встать там лагерем.
— Моя мать тоже как-то стояла на этой стене в осажденном Лондоне, — рассказывала я детям, — и я, тогда еще совсем маленькая девочка, стояла с нею рядом.
— А ты боялась? — спросил у меня шестилетний Генрих.
Я обняла его и тут же с улыбкой почувствовала, что ему хочется вырваться из моих объятий и стоять отдельно, прочно расставив ноги, и выглядеть независимым воином, готовым к сражению.
— Нет, — сказала я. — Я не боялась, потому что знала, что мой дядя Энтони непременно нас защитит. А еще я была уверена, что народ Англии никогда не причинит нам зла.
— Ничего, теперь я буду вас защищать, — пообещал Артур. — И если враги придут сюда, они сразу поймут, что мы полностью готовы к сражению. Я их ни капельки не боюсь!
И я почувствовала, как стоявшая рядом со мной миледи в страхе отшатнулась от края стены. У нее, в отличие от Артура, отнюдь не было такой уверенности.
Мы прошли по стене на северную сторону крепости, чтобы посмотреть, что творится на улицах города. От дома к дому бежали молодые подмастерья, стуча в двери и выкликая людей на защиту городских ворот; народ вытаскивал оружие из подвалов и покрытых пылью старых сундуков, готовя к бою старые мечи и пики. Обученные отряды ополчения устремились к городским стенам, готовясь к обороне.
— Видишь? — указал мне на них Артур.
— Смотрите, сколько людей готовы за нас сражаться, — тут же сказала я королеве-матери. — Они вооружаются и явно намерены противостоять мятежникам. А сейчас они бегут к городским воротам, чтобы их запереть.
Но у миледи на лице по-прежнему было написано сомнение, и я поняла: она боится, как бы лондонцы не распахнули городские ворота настежь, как только услышат, что мятежники требуют отменить налоги.
— Ну, так или иначе, а в Тауэре мы в безопасности, — заметила я. — Ворота крепко заперты, решетка спущена, и потом у нас есть пушки!
— Я надеюсь, Генрих подоспеет со своей армией и спасет нас, как ты думаешь? — дрожащим голосом спросила миледи.
Мы с Мэгги незаметно подмигнули друг другу, и я сказала:
— Я уверена, что вскоре он будет здесь.
Но в итоге именно лорд Добни, а не Генрих, обрушился на измученных длительным переходом мятежников, только-только устроившихся отдохнуть. Кавалерия Добни мчалась сквозь ряды спящих на земле людей, нанося рубящие и режущие удары направо и налево, словно упражняясь в фехтовании среди стогов сена. Мечами, впрочем, были вооружены не все; у некоторых были булавы — это такой большой, тяжелый шар на цепи, способный расколоть человеку голову, как орех, или превратить лицо в котлету, даже если оно прикрыто металлическим забралом. Другие, с копьями наперевес, с ходу пробивали насквозь людские тела или орудовали боевыми топорами, страшное острие которых способно разрубить даже металлические латы. Генрих весьма четко спланировал это сражение, поместив кавалерию и лучников по разные стороны от армии повстанцев, так что у тех не было шансов на спасение. Мятежники, вооруженные в основном дрекольем и вилами, выглядели как перепуганные овцы, которых согнали сюда с убогих пустошей; они всем стадом бросались то в одну сторону, то в другую и в ужасе метались, пытаясь вырваться из этого кольца и спастись. Слыша в воздухе свист тысяч стрел, они бросались бежать и тут же оказывались под копытами кавалерии; они шарахались в другую сторону и натыкались на пехоту, вооруженную пиками и аркебузами, грозно надвигавшуюся на них и совершенно не внемлющую никаким призывам о братстве.
В итоге армия мятежников была поставлена на колени и легла лицом в грязь, даже не успев бросить оружие и поднять руки в знак того, что они сдаются. Их вожак сбежал еще во время сражения, спасая собст