У инвалида оказались деньжонки, и обер-кондуктор милостиво разрешил ему сесть в служебное отделение.
Инвалид расщедрился на бутылку монопольки и был принят бригадой, как родной. Только из себя был не очень разговорчив: «Еду, мол!.. Кого-то найду дома? Шесть лет не был…»
Однако за компанию стаканчик пропустил…
IV. У «пекарей»
Я приехал в Тайгинск рано утром. Светало. Расспросив, как пройти на главную улицу, я тихо заковылял.
Идти, конечно, было очень трудно: с одной стороны – непривычный костыль, с другой стороны – погнутая в коленке нога с подвязанной культяпкой.
Все эти принадлежности я приобрел в нейтральной местности у калеки-пастуха, дав ему компенсацию в виде старой николаевской рублевки, которой он был несказанно доволен.
– Милостыню, что ли, подстреливать хочешь? – спросил меня любопытный старикашка.
– Угадал, дедушка! Хочу походить, посбирать. Калеке-то скорей подадут!
Старый Георгиевский крест я нашел как-то в избе, еще давно, и он все время валялся у меня. Теперь, нацепив его, я еще крепче законспирировал себя инвалидом мировой войны.
Я знал, что в Тайгинске существовала до сих пор наша не проваленная организация еще с 17 года. Центром организации являлась пекарня на главной улице города, пекарями и хозяином которой были наши товарищи-коммунисты. Из этой пекарни шли красные щупальца по всей белогвардейской округе. Здесь собирались все сведения, составлялись листовки, отсюда шли прокламации. О существовании красной организации в Тайгинске, конечно, знали все – прокламации нет-нет да появлялись в стенах города. Власти искали «гнездо большевиков», но найти не могли. Тайну пекарни знали немногие даже из нас, партийных. Я лично узнал о пекарне только от нашего начальника Особого отдела, который как-то в докладе упомянул об этом в связи с побегом из белогвардейской тюрьмы нашего разведчика.
Сам я в Тайгинске не бывал никогда и потому мне приходилось спрашивать дорогу.
Дошел. Вот вывеска пекарни. Наконец-то я среди своих!.. Но выработанная привычка к конспирации сразу заставила взять себя в руки с того самого момента, как я очутился на враждебной мне почве. Я сразу подобрался, заставил себя почувствовать калекой, согнулся и тихо постучал в дверь пекарни.
Ведь я не знал наверняка, встречу ли там своих. Может быть, уже был провал…
Отворил дверь. Там уже шла работа. Пекарня была полна работающих пекарей. Я пошел и попросил калачика калеке-инвалиду.
– Подожди, братишка, пока не готовы. Отдохни, покури!..
Я присел. На меня за работой никто не обращал внимания. Закурив собачью ножку, я присматривался к пекарям.
Вдруг я чуть не закричал от радости. Петька Мазепа! Петька, мой старый миляга-приятель еще по петербургской пекарне. Еще мальчишкой мы дразнили его Мазепой. Он стоял теперь у печи и фехтовал подсадком так, как самый опытный фехтовальщик.
Еще секунда – и я бы его окликнул. Но опять благоразумие взяло верх. Надо выждать. Вот Петька отставил подсадок и направился к выходу. Поравнялся со мной.
– Милый, – бросил я, – мне бы до ветру. Проводи, родимый!
– Пойдем, кавалер, пойдем!
Когда мы очутились на дворе, когда я, внимательно оглядевшись, убедился, что мы совершенно одни, – я тихо бросил ему:
– Петька! Мазепа! Помнишь лиговский трактир?
Он присел, хлопнул себя по ляжкам и заорал:
– Дружище!..
Но тут я бросил костыль и единственной свободной рукой зажал ему рот, а затем, потеряв равновесие, покатился на землю.
– Ну и история с географией!.. – бормотал он, поднимая меня, а я наставительно ему названивал:
– Не ори, Мазепа!..
– Ну и Васька, ну и Пинкертон! Что отмочил?!
Напомнил он мне мою старую мальчишескую кличку, которой меня дразнили в детстве в пекарне, когда я постоянно таскал с собой книжки этих романов и однажды запек целую страницу Пинкертона в калач… После этого мальчики меня прозвали Пинкертоном.
– Брось! Где говорить-то будем?
– Слушай да запоминай! Записывать долго… Возьмешь сейчас у нас горячий калач: и для видимости, да и к чаю с дороги пригодится. Потом пойдешь по этой главной улице. Отсюда налево, да по левой стороне. Увидишь большой дом, № 23 – запомни. Войдешь во двор. Там в полуподвале будет дворницкая. Постучись. Выглянет такой седенький старичок. Скажи ему: «Я к барину Ивану Ефремовичу». Поведет он тебя наверх к самому купцу Ивану Ефремовичу. Высокий, белобрысый такой. Пробор до затылка и морда бритая. Если знакомого в нем не опознаешь – скажи, что ты «пекарь». Этот самый Иван Ефремович – наш как есть. Через полчаса и я там буду. Понял?
– Готово! Давай калач-то…
– Эх ты, ковыляга, иди уж!
V. Не глаз, а золото
Отыскать 23‑й дом, найти седенького старичка-дворника и попросить его проводить к Ивану Ефремовичу не доставило мне много труда, зато я измучился со своей культяпкой, взбираясь по лестнице на второй этаж.
– Что, кавалер, чай, не привык еще с костылем-то?
– Привык-то привык, дедушка, да больно расхворался. Совсем ходить не могу…
– Наш барин Иван Ахремыч посочувствует… Он всем помощь оказывает, кого в больницу, кому деньгами. Сколько к нему народу приходит… Хотя и по заграницам жил, но простыми не гнушается. Вот недавно гошпиталь на свой счет оборудовал. Тоже благодарность от начальства получил…
Я слушал и мотал на ус. Добрались на второй этаж. Пошли на кухню. В дверях нас встретила кухарка, женщина лет сорока.
– Вы к барину Ивану Ефремовичу?
Опытное мое ухо сразу уловило интеллигентские нотки, но очень, очень незаметные.
– Да. Доложите. Лично к Ивану Ефремовичу…
Старик, сдав меня, отправился в дворницкую. Кухарка ушла с докладом. Я сел в ожидании на скамейку…
– Просят вас обождать!.. Он только что встает… Не налить ли вам чашку… – она внимательно взглянула на меня… – Или кофе? Может быть, вы устали?
– Приятно иметь дело с умным человеком, – пробормотал я и, смотря ей прямо в глаза, отчеканил: – Да, товарищ, я бы с удовольствием выпил стакан кофе!
– Я сразу почувствовала, что вы «пекарь». Здравствуйте, товарищ! – Протянув мне руку, она прибавила: – Будьте спокойны: здесь все свои, – и я, и Иван Ефремович, и лакей, и кучер, и дворник.
Чем я мог ей ответить, как не крепким товарищеским пожатием?
– Берите ваш костыль. Я проведу вас в кабинет.
И я зашагал по апартаментам одного из самых шикарных особняков города Тайгинска. Единственная «вольная» нога моя утопала в мягком пушистом ковре.
Пока все шло прекрасно. Но вот мысль, которая сразу навязалась и засверлила мой мозг: «Как это так? Я пробыл “инвалидом” больше суток, меня видели сотни людей и ни у кого не явилось ни малейшего сомнения в моем инвалидном естестве, – и вот теперь в одну секунду эта женщина, этот товарищ, сразу раскрыла весь мой маскарад».
– Простите, товарищ, – обратился я к ней, – вы понимаете, что этот вопрос не простое любопытство, этот вопрос для меня чрезвычайно важный: как вы открыли, что я не инвалид, а «пекарь»? Что меня выдало?
Она остановилась, проходя через гостиную.
– Я вам сейчас продемонстрирую. Посмотрите на себя в зеркало, да всмотритесь повнимательней. Ну, видите?
– Ничего решительно не вижу… Лицо как лицо, обросшее бородой!
– Плохо смотрите! Видите значки от пенсне? Вы носили всю жизнь пенсне и только недавно сняли. Инвалиды пенсне не носят, а партийные работники сплошь да рядом.
Я посмотрел.
Она была права: два красных, едва заметных шрама красовались у меня по бокам переносицы.
– Вот так конспирация!.. – пробормотал я.
– Сейчас выйдет товарищ Иван Ефремович. Я вас проведу в комнату, где вы будете, как дома. Он придет туда же.
Она подняла портьеру, открыла незаметную маленькую дверь и пригласила меня следовать за собой.
VI. В красном тайнике
Я вошел и осмотрелся.
Простая обстановка этой комнаты была полной противоположностью всему остальному дому. Стол, крытый клеенкой. Простые клеенчатые кресла, рукомойник, шкаф и кровать.
– Здесь, товарищ, сможете отдохнуть, как хотите. Это самое безопасное место в городе Тайгинске для каждого коммуниста. Я сейчас принесу вам кофе.
Отдохнуть!.. Я меньше всего думал об отдыхе… Дорога была каждая минута…
Когда я отпустил ремни на прикрученной ноге, то к своему ужасу почувствовал, что нога совершено онемела. Неужели вместо работы мне придется действительно отдыхать и лечить ногу?..
– Вы ко мне, товарищ? Здравствуйте!..
Занятый своей ногой, я так и не слыхал, как в комнату вошли.
Я оглянулся.
Сегодняшний день был для меня, очевидно, днем сюрпризов. Перед мной стоял товарищ Ефремыч, мой сожитель по комнате в Париже еще в 16 году. Он жил эмигрантом, учился в Высшей Школе, а я бегал печь хлебы в одну булочную на Монмартре. Не раз кормил его своими произведениями.
Мы расцеловались и… перешли прямо к делу. Ведь мы встретились не для воспоминаний…
– Ну, рассказывайте, в чем дело? Откуда и зачем вы к нам пожаловали? – спросил меня Ефремыч так просто, как будто мы расстались с ним вчера.
– Я приехал сюда, товарищ Ефремыч, чтобы сделать вам, всем здешним коммунистам, хороший нагоняй за вашу работу, верней, за пробелы в вашей работе, – полушутливо, полусерьезно заявил я.
– Не понимаю… Объясните точней, в чем наша вина, в чем ошибка?
– Ошибка ваша, то есть всех вас, здешних товарищей-коммунистов, в том, что вы, действуя во всех отношениях выше похвал, развив изумительно работу, сохраняя полную конспирацию и войдя в курс всех белогвардейских не только выступлений, но даже и замыслов, проморгали одно важнейшее явление. От вас и от вашей организации мы вправе требовать большего и требуем.
– Точнее, дорогой товарищ!
– Точнее? Кратко: у нас в штабе Красной Армии завелся шпион, который уже недели две как дает сведения сюда, в главный штаб белых, и вы, стоящие в курсе всего того, что делается в штабе белых, вы до сих пор не узнали – от кого, каким образом и какие сведения даются из штаба нашей армии в здешний белогвардейский штаб.