Затем я приступил к выполнению своей основной задачи. Обежал глазами стол. Роковой листок лежал тут же, залитый вином…
Я подошел и, не беря его в руки, наклонившись, всмотрелся… Первый раз за всю свою жизнь я почувствовал, что у меня галлюцинация. Я так сжал руками свои виски, что чуть не потерял сознание от боли…
Рука командарма, рука товарища Петрова!..
Его почерк я узнал бы среди тысячи, миллионов почерков. И этим почерком была написана предательская записка:
«18‑го, четверг. Сегодня мой помощник т. Лисичкин отправился в гор. Тайгинск в штаб белогвардейского фронта».
Я впился глазами в белый квадратик. Размер документа – размер игральной карты. Плотность – картон или толстая бумага. Вид с блестящей поверхностью… Да это фотография!..
Фотографический снимок!.. Это не оригинал!
Вихрь мыслей, предположений, решений, планов закружился в моем мозгу.
Взять?.. Оставить?..
Да разве фотография с чего-нибудь есть доказательство? Разве нельзя снять фотографию с фальшивого почерка?.. Знаменитое дело Дрейфуса[1]…
Но раздумье – гибель всего дела. Довольно! Решено!
Оставляю этот документ на столе. Буду искать еще.
Я побежал к письменному столу. Горы наваленных бумаг. Ни один ящик не заперт на ключ.
Быстро, но не изменяя положения ни одной бумажки, я просматривал кипы документов. Названия мелькали перед глазами. Вот конверт с пометкой: «Сводки красного штаба». Наши сводки!..
Беру конверт, вынимаю бумаги. Целая колода карт-фотографий, как две капли воды похожих на роковой документ, лежащий на столе…
Да. Здесь все. И о «транспорте», и о «покушении на мост», и извещение об операции тов. Щеткина…
И вот последний документ, документ, послуживший причиной гибели тов. Щеткина, я решил взять. Достаточно будет мне и одного этого документа. Исчезновение одной бумажки из такой кипы, безусловно, будет незаметно.
Если проверка – ясен вопрос: почему взята одна? Если брали бы – взяли бы все. А одна, одна просто могла затеряться, быть заложена в другой конверт. Тем более, что все фотографии не перенумерованы. Наверное, и описи нет. По крайней мере, здесь ее не было.
XIV. Что же делать?
Я вынул роковой документ, запрятал его, а остальное сложил в конверт и сунул на прежнее место в самый нижний ящик стола.
Пошел к себе в купе… Опустился на диван.
…Два раза в жизни испытывал я страх смерти, два раза был в секундах от казни, но и тогда, я отлично это помню, не переживал такого ужаса, как в эти мгновения.
Где же то, что называется правдой?
Тов. Петров, краснознаменец, старый партийный работник – предатель революции!..
Как и кому я должен теперь сообщить об этом? Сообщить необходимо немедленно, каждую секунду его работа несет гибель делу Великой Революции. Неужели каждая буква, написанная им, несет новые потоки крови рабочих и крестьян, которые слепо верят каждому слову своего командира, слову, взгляду, жесту?
А что, если тов. Петров не виновен?
А если нельзя будет доказать его виновность? Ведь фотография – не доказательство! Она не может служить поводом, чтобы сказать ему приговор:
– Предатель!..
Нет, нет и нет! Надо искать! Искать еще. Надо до мельчайших подробностей выяснить все дело и только тогда сказать, объявить, обнародовать…
Предатель или не предатель?
Этот документ будет первым камнем большого здания, которое или задавит тов. Петрова, или будет построено не для него.
И руках у меня отправная точка. Генеральский вагон больше мне не нужен. Мне в нем делать больше нечего.
Надо вести расследование дальше… Но… Как уйти отсюда?
Бежать? То есть можно даже не бежать, а уйти. Собрать свой проводниковский сундучок, отворить дверь и спокойно и бесследно потеряться во мраке ночи.
Нет! Нельзя! Уйди я сию минуту, сейчас, при такой ситуации, то белые сразу догадаются, что что-то неладно…
Сон. Исчезновение проводника. Сопоставят факты. Пришел, опоил сонным зельем. Так, наверное, ему было нужно. Что-то, очевидно, делал в то время, когда вредные ему лица спали, а затем скрылся, боясь ответственности.
Будут тщательно осматривать салон. Проверять и просматривать все документы. Могут обнаружить и исчезновение одного документа. Может явиться подозрение… и вот здесь, наверное, последует извещение предателя, извещение того, от кого они получают красные секреты.
Результат – предатель скроется безнаказанно и необнаруженный…
Нет. Уходить рано.
Я остаюсь. Остаюсь пока! До завтра, до послезавтра. Когда пройдет первая горячка, скажусь больным и уйду в госпиталь…
А там…
Там снова за работу, за свое расследование…
XV. У белых в лапах
Я прилег и задремал. Усталость давала себя чувствовать…
Где-то стучат. Сильнее, сильнее. Барабанят в наружную дверь. Просыпаюсь. Иду отворять.
В вагон вваливается пьяная компания.
– Что ты, мерзавец, пьян, как стелька? Стучались целый час!..
– Что тебе, уши заложило, дубина этакая?
Вся свора набросилась на меня с безобразной руганью…
Хорошенько не проснувшись, я не понимал, в чем дело, и что-то буркнул в ответ…
– Как? Разговаривать еще? Скот! – кто-то злобно толкнул меня кулаком в лицо…
Я, не думая о последствиях, что есть силы хватил стиснутым в руке вагонным ключом первого от меня стоявшего в дверях вагона белогвардейца. Он кувыркнулся с подножки вагона и шлепнулся о землю.
Трое, стоявшие рядом со мной, схватили меня сзади и стали наносить удары…
– Постойте! Постойте! Пустите! Я его сейчас застрелю, как собаку, – лез в вагон с окровавленной мордой мой «крестник».
– Нет! Это уже оставьте!.. – схватил его, как потом оказалось, генеральский адъютант… – Стрелять, застрелить… Подождите! Это еще успеют с ним проделать завтра! А сейчас это уже глупо. Во-первых, стрельба, ночью, в генеральском вагоне! Рядом вагон главнокомандующего. Вы понимаете? Затем, конечно, и наш взбесится. Расстрелять, не доложив ему? Без его распоряжения? А потом, подумайте: пачкать вагон кровью этого прохвоста! Отдайте револьвер. Завтра все разберем. А пока его надо куда-нибудь посадить. Не вызывать же ночью патруль к генеральскому вагону из-за пьяной драки…
Вносились предложения, куда меня посадить, чтобы я не мог скрыться.
– Сюда в уборную!..
– Нет, в отопление! В отоплении нет окна!..
Я очутился в совершенно темном отделении, где стояла только угольная печь. Снаружи меня заперли задвижкой, шпингалетом.
XVI. В ожидании расстрела
Только пробыв здесь несколько минут, я стал приходить в себя. Стал мыслить логически.
Этот глупый случай вдребезги разбивал весь задуманный мною план. Вся моя работа сводилась к нулю. Я должен был погибнуть, и предатель оставался безнаказанным. Продолжал вредить.
Смерть? Смерть. Для меня, много раз сознательно рисковавшего своей жизнью, смерть была только концом работы, концом моей борьбы за то, чем я жил, ради чего боролся, что считал единственной целью жизни…
Борьба за счастье и за свободу трудовых мозолистых рук… И вот теперь конец жизни, конец борьбы…
Я даже не успел добиться намеченной мною лично цели!.. Предатель остается необнаруженным! Предатель будет продолжать вредить! Предательство останется неотомщенным!
А завтра, завтра я доставлю всей этой белой сволочи огромное удовольствие. Будет устроена комедия суда, будет с хохотом вынесен приговор.
Неужели дать им возможность восторжествовать лишний раз?
Нет…
В моих руках есть средство лишить их этой радости. Надо только мне самому решиться. Решиться предупредить их. Здесь же, сейчас.
Браунинг в потайном кармане всегда со мной. Я потянулся за ним. Там же я нащупал и злосчастную бумагу – документ.
К черту минутную слабость духа! Я революционер. Я человек идеи. Человек долга. Наш девиз – борьба и борьба до конца!
Могу ли я уничтожить всякую возможность сохранить, передать документ кому-нибудь из своих? Ведь мои товарищи завтра же узнают о моем аресте. Завтра же, без сомнения, приложат все старания войти со мной в контакт.
И тогда я передам им этот документ. Пусть другой продолжит мое дело. Пусть белые за удовольствие натешиться моей казнью заплатят хорошую цену. Заплатят все-таки разоблачением своего наемника, заплатят все-таки лишением себя ценных услуг предателя!..
Сна не было. Мозг усиленно работал. Придумывал разные комбинации. При каких обстоятельствах придется завтра передавать записку относительно продолжения дела? Что писать в этой записке? Какие упомянуть обнаруженные факты? Как передать документ?
Без суда, значит, не расстреляют. А суд – это значит, в моем распоряжении до расстрела минимум 24 часа. За это время можно сделать многое…
У меня опять начинаются галлюцинации. По стене мелькнул светлый кусок.
Луна! Откуда это?
Я взглянул наверх…
XVII. Побег
Среди пассажирских вагонов по российским линиям ходило и ходит до сих пор много особого вида вагонов старой конструкции с пристройкой вдоль крыши. Вагон показывает вид, как будто бы он с гребнем, с какой-нибудь нашлепкой. В этом продольном гребне вагона проделаны узкие окна…
В этом салон-вагоне, оказывается, такая же надстройка, и вот в отделении, где я нахожусь, проходит кусок этой надстройки с крышей, в стенах надстройки с обоих сторон окна, узкие, продолговатые…
Я смерил глазами пролет окна.
А ведь, наверное, у вагона, да и вдоль всего состава генеральского поезда стоят часовые. Полезу – увидят. Рискну…
Весь окровавленный и изодранный концами недовыбитых стекол я выдрался на крышу вагона.
Действительно – по обеим сторонам вагона мерно ходили часовые.
Когда набежало облако, нашла тень, я пополз по крыше… Спустился по гармонии, соединяющей вагоны состава. Нырнул под вагон и огляделся. Один из часовых стоял от меня очень близко. Шагах в двадцати…