Француз смотрел на нас, вылупив глаза, а ротмистр сделал совершенно дурацкую морду…
– Дорогой друг! – заговорил я по-турецки, затем перешел на французский: – Какими судьбами? Ты здесь? Давно? Ну, – поцелуемся!
Я сделал ротмистру полное «турецкое» приветствие, и, будучи уверен, что ни один из них в жизни не видал никаких турецко-мусульманских приветствий, не стеснял своей фантазии в этом направлении.
Только подойдя к ротмистру вплотную и прикоснувшись к нему, я сказал по-французски же:
– Неужели я ошибся? Какое поразительное сходство! Но, очевидно, вам незнакомы черты моего лица? Значит, и я тоже не имел чести быть знакомым с вами раньше? Но я клянусь бородой Аллаха и всеми гуриями Магометова рая, что вы похожи на моего друга шейха Уль-Расида, сына султана Мароккского, как одно и то же лицо. Мы с ним охотились в Белуджистане…
Ротмистр, очевидно, хотя и совершенно не понимал смысла моих слов, но делал чрезвычайно сладкую улыбку. Выражение его хари стоит у меня перед глазами и до сих пор, когда я пишу эти строки.
Снова несколько мгновений паузы… Прервал ее француз:
– Князь, очевидно, принял вас за своего хорошего близкого друга, – по-русски сказал он ротмистру, а затем, уже обращаясь ко мне, по-французски спросил меня, могу ли я говорить с ротмистром на его родном языке.
Я кивнул головой и ломаным русским языком бросил:
– Понимаю все. Немного говорю, но вообще очень не люблю этот ужасный язык.
Началась церемония знакомства. Француз назвал меня ротмистру по-русски, а его мне представил по-французски.
Я пробормотал несколько слов по-турецки, а затем продолжал по-французски:
– Очень, очень извиняюсь, но все-таки я не могу без волнения видеть черты вашего лица, полковник. Они так много напоминают мне хорошего из моей прежней дружбы с похожим на вас человеком. Для того, чтобы показать вам, как дороги мне черты вашего лица, я сейчас же попрошу вас принять от меня скромный подарок… Я сейчас вернусь, а вас, – обратился я к французу, – прошу подробно перевести этому прекрасному господину все, что я сказал здесь, и прошу предупредить его, чтобы он не смел и думать отказываться от того пустячного подарка, который я ему сейчас преподнесу. Пусть он знает, что этот подарок, эту вещь я несколько лет тому назад получил от человека, похожего на него, – моего дорогого друга в горах Белуджистана.
Я важно отправился в свою спальню и, промедлив там несколько минут, вынес в столовую найденный мною на чердаке кинжал и с опять-таки церемонным поклоном «по-турецки», держа подарок почему-то на согнутых ладонях, поднес его ротмистру.
Ротмистр, выслушав перед этим от француза полный перевод моего предисловия, боялся от восторга дышать…
Я снова зафранцузил:
– Пусть этот кинжал будет для вас памятью, как был памятью мне о моем друге. Теперь мы кунаки. Пусть это мое стремительное желание одарить его, – сказал я, обращаясь уже к французу, – не покажется вам странным. У нас в Турции есть обычай одаривать всех друзей, которые нам очень понравились. Хотя бы встреченных и в первый раз…
– Прошу, князь! – пододвинул мне стул француз…
Ротмистр все еще стоял, как статуя, теперь уже с кинжалом в руках. Очевидно, не знал, куда его деть.
Я продолжал смотреть на него приветливыми радостными глазами, но абсолютно не говорил ему ни слова, чтобы вывести его из дурацкого положения «стояния с кинжалом».
На помощь ему пришел француз и усадил его за стол, положив кинжал рядом с прибором.
Начался ужин и, конечно, с выпивкой. Ввиду того, что в этот вечер в вино не было подсыпано никаких пакостей, мы досидели ужин благополучно и никто не заснул.
Ротмистр надрался до положения риз и только присутствие высокого гостя, то есть меня, заставляло его держаться с фасоном.
Ввиду того, что разговор за ужином велся только на темы, не входящие в круг моих заданий, и не имел никакого отношения к моей основной задаче, я приводить его не буду.
Итак, все шло мирно, тихо, как в хорошем доме.
Несколько раз француз и ротмистр закидывали удочку насчет желательности приглашения женского пола, но я обходил эти намеки или молчанием, или заявлением, что эту ночь я хочу спокойно поспать и ни на какие авантюры с женским полом не согласен.
К концу ужина француз и ротмистр определенно решили ехать в город к женщинам. Был вытребован из штаба автомобиль.
Повторяю, что все шло тихо, мирно. К концу ужина француз заметил, что давно не видит своего соотечественника-камердинера. Спросив у разносившего блюда лакея-русского, что с его слугой случилось, он услышал ответ:
– Так что Леон заболел. Животом мается. При гостях сказать неудобно. Блюет его… Часов с девяти схватило…
– Ик!.. Уж не холера ли? – сфантазировал спьяну ротмистр.
Француз схватился как подстреленный:
– Что? Холера? Это страшно заразительно! Разве есть случаи?
– Единичные. Хотя и молниеносные, – мычал успокаивающе ротмистр.
Я хотя и знал, что холера здесь ни при чем, что Леон, проблевавшись, завтра же будет опять здоров, не захотел вмешиваться в чужие дела и лезть с своими советами и предположениями.
В результате на пришедшей уже машине бедняга Леон был отправлен во втором часу ночи в больницу, а для гуляк был выслан другой автомобиль, на котором двое горе-контрразведчиков укатили в город на разведку по женской части…
XXI. Второй обыск
Пробило два часа. Как и в генеральском вагоне, я временно стал полным хозяином. Даже в комнату соседа-француза я получил свободный доступ при помощи привезенных товарищем Ефремычем ключей.
Полезно всегда иметь воск для слепка замочной скважины, так как по слепку можно очень быстро выточить любой ключ. Это правило я знал, хотя был пекарь, а не слесарь.
В комнате у француза меня ждала «нечаянная радость»… Конечно, не икона, а… огромная связка ключей от письменного стола, оставленная вместе с карманной цепью…
Француз, доставая гостю свои парижские коллекции, сунул ключ в замок ящика, хотел сделать все побыстрее, ключ заел, и он, отцепив от брюк цепочку со связкой ключей, ушел в гостиную, затем перешел в столовую, а затем уехал в город…
А ключи остались висеть у стола и, конечно, очень облегчили всю мою дальнейшую работу.
Желая оставаться правоверным турком даже наедине с самим собою, я вошел в комнату француза, сняв предварительно в своей спальне ботинки, а у самого входа французовой спальни я сменил даже носки, надев совершенно новые, не бывшие в употреблении. Ни на полу, ни на ковре чужой комнаты не должно было остаться ни пылинки.
Мне никто не мешал работать.
В седьмом часу утра я окончил осмотр всего того, что мне было интересно. Комната была обследована так, что лучше нельзя. Больше делать здесь мне было нечего.
Забрав все то, что впоследствии могло пригодиться и иметь какой-нибудь значение для моей дальнейшей работы, я вышел, запер дверь и только тогда вспомнил, что я почти не ложился спать ровно двое суток, то есть с момента моего приезда в Тайгинск.
Забытье-сон в генеральском вагоне и часа полтора отдыха в доме у товарища Ефремыча, конечно, не шли в счет.
Я принял душ и лег спать…
Разбудил меня стук в дверь. Товарищ Ефремыч просил разрешения войти.
– Дверь не заперта. Входите, – сказал я намеренно громко, – я давно уже проснулся и просто не хочу вставать. Лежу. Все равно делать нечего…
Товарищ Ефремыч, входя в комнату, громко поздоровался со мной и, не захлопывая дверь, тихо бросил:
– Вы не в претензии, что я вас разбудил?
– Спасибо! – Я пожал ему руку. – Конечно. Правильно. Я не мог пересилить сна, и если бы не вы, то я проспал бы не столько, сколько должен был бы проспать человек, легший во втором часу ночи.
– Да. В нашей жизни, жизни неустанной борьбы, бессонные ночи подряд по несколько суток – чепуха, вещь, не стоящая внимания.
Затем снова, намеренно громко он продолжал:
– Так вы поедете?
– Конечно, еду с удовольствием.
– Помните. Сегодня в час дня. Вместе приезжайте. До свиданья.
Он протянул мне руку. В моей руке осталась записка. Он вышел.
В столовой слышался кашель и отфыркивание француза. Тот, очевидно, вместо утреннего кофе отпивался сельтерской…
Я развернул записку:
«Я, вы и француз сегодня завтракаем в “Эльдорадо” (лучший ресторан в городе). Время – час дня. Форма одежды парадная. Француз пригласил меня и вас. Видно, хочет отплатить торжественным завтраком мне за любезность и гостеприимство, вам в знак особого расположения к вашей персоне. Наверное, будет и кто-нибудь из высших военчинов. Прибудьте вместе с французом на его машине. Кстати, сообщаю: Леон здоров уже сегодня, но его еще дня два подержат. Я говорил с докторами. Если нужно, то можно и дольше. Пусть полечится. Это ему невредно. В городе уже есть слухи о розысках Лисичкина. Будьте осторожны…»
XXII. Опознан шпиком
– Виноват, господин, разрешите предложить вам пройтись в контору…
Сказано по-русски.
– Что нужно этому болвану?.. – был французский вопрос.
– Я, именем закона, еще раз прошу вас пройти со мной в контору, в противном случае я вызову стражу. Вас выведут силой.
– Что это, дурак или сумасшедший? Что ему надо? Скажите ему, что я вовсе не желаю с ним разговаривать.
– Послушайте. Вы обращаетесь не по адресу, – обратился мой сосед по столику, француз, к подошедшему ко мне типу. Я сразу, конечно, почувствовал в нем сыщика.
– Что вам нужно? – продолжал говорить француз. – Князь никуда не пойдет и не желает вовсе с вами беседовать! Князь мой гость! Мы приехали сюда завтракать…
– А я все-таки прошу вас, и в последний раз, следовать за мной в контору, иначе я арестую вас в зале!
– Меня это страшно бесит! – продолжал я французу. – Эта каналья мешает нам завтракать и портит мне аппетит. Очевидно, в этой стране такие порядки! Переведите ему, что я отправлюсь с ним, только не в контору, а к начальнику контрразведки, а вы, конечно, не откажете воспользоваться вашей машиной?