– Я сейчас же напишу текст… Вы разрешите прочесть? Может быть, вы внесете какие-либо изменения: «Во что бы то ни стало ликвидируйте Лисичкина в случае обратного приезда. Себя берегите безусловно. Необходимы и ценны. Неужели не надеетесь на свои данные». Так и отправлю два документа.
– Теперь все, я еду, – сказал генерал, – надо сделать доклад Верховному, а потом всю ночь готовить бумаги князю Багратиону. Вылетает он завтра утром. Будет сделано все совершенно секретно. О его отъезде знаете только вы, я и он сам. Только трое. Уже дано распоряжение в эскадрилью, чтобы был готов аппарат. Князь Багратион приедет туда один, на автомобиле с бумагами.
– Князь Багратион? Я его совершенно не знаю.
– Мой племянник. Только вчера он приехал из-за границы. Отчаянная голова! Упросил, чтобы я дал ему самое интересное поручение. Уговорил. Тем более, что здесь его никто совершенно не знает. Сделать все посредством его – полнейшая конспирация. Да и посудите, что у нас, в самом деле, за чертовая контрразведка! Только вы и выручаете. Кругом шпионы, черт их возьми! Любой рабочий, любой солдат, любой проводник – все продадут и выдадут, ни в одном человеке нет уверенности. Я нарочно племянника никуда не выпускаю. А то опять какая-нибудь каналья разнюхает.
– Он поедет завтра в отряд? Там у меня есть приятели-летчики, французы. Я к ним недавно ездил в Киньково…
– Теперь уже отряд перевели. Он находится на станции Ланская, там лучше аэродром, а главное, до самого отряда шоссе. Удобно для автомобилей. Ну, до свиданья! Я еду. До завтра!
Генерал стал искать свои перчатки и фуражку.
ХХV. Генерала знакомят c «Лисичкиным»
Пока француз возился с ключом у двери, я уже сидел в дальнем углу столовой и читал газеты.
Когда в столовую вошли генерал с французом, я встал и поклонился…
– Вот вам, генерал, и сам Лисичкин.
– Что? Лисичкин?! – опешил генерал.
– Ха-ха-ха! Сам Лисичкин, – засмеялся француз, – или, вернее, его двойник. Это, генерал, тот князь, который сегодня был арестован контрразведкой как Лисичкин. Позвольте вас представить!
– Ох уже эта контрразведка, – вздохнул генерал. – Вот она у меня где, проклятая, сидит!
Я пробормотал что-то по-турецки.
– Он турок, но говорит и по-французски.
– Ах. Очень приятно! Так вы Лисичкин? Ха-ха-ха! Ну, я спешу! До свиданья!
Мы обменялись рукопожатиями. Француз пошел провожать генерала до автомобиля…
Кто-кто, а уж я завтра полечу к своим. Это наверняка. Надо только сначала предупредить товарища Ефремыча. Придется просить по телефону машину. Я взялся за трубку аппарата, который стоял тут же, в столовой…
– Ну, князь, я очень рад быть вам полезным, – сказал француз, возвращаясь в столовую.
Я держал пока руку на аппарате.
– Чем, мсье?
– Вы сегодня же можете ехать. Один американский лейтенант едет сегодня в Приморск. У него отдельных два купе в международном вагоне. Я уже с ним говорил. У него едет целая компания. И он, конечно, оказался рад еще одному такому очаровательному спутнику…
– Очень вам благодарен! – Я сделал вид, что страшно обрадован. – Это меня так устраивает!.. Когда отходит поезд?..
– Сегодня в десять вечера. Ваш спутник-лейтенант приедет ко мне часов в девять. Я должен буду передать ему письма за границу, и уже отсюда мы отправимся вместе на вокзал. Меня известит по телефону с вокзала комендант станции о точном времени отхода поезда.
Он подошел к столу, позвонил и велел подавать чай.
Я взялся за трубку и вызвал квартиру товарища Ефремыча.
– Алло! Кто? Да. Вы? Наш общий друг мсье устроил мне место в купе. Я в восторге. Сегодня же еду. Хотел бы заехать к вам проститься и поблагодарить вас за вашу любезность, за гостеприимство. Вы сейчас будете дома? Если можно, пришлите мне ваш авто. Да!.. Забыл. Я спешу. Если я поеду к вам, я не успею собрать свой багаж. Пришлите человека. Жду. До свиданья!..
А теперь выпьем за компанию с французом чаю…
Когда я возвратился от товарища Ефремыча, француз с каким-то морским офицером собирались уезжать. Из моей комнаты вышел человек и доложил, что мой багаж весь собран.
Велели выносить вещи. Товарищ Ефремыч обещался быть на вокзале.
XXVI. Под откос!
Поезд тронулся. Мы с американцем стали разбирать свои вещи. Завязался разговор на французском языке.
– Расскажите подробно, князь, что это сегодня с вами произошло? Я слышал об этом в городе, а вот сейчас ротмистр снова подтвердил, что с вами вышел какой-то казус.
Я подробно передал картину ареста. Из-за сходства с каким-то бандитом.
Лейтенант хохотал.
– Вообще я не вижу здесь ничего путного. Каждому здравомыслящему иностранцу ясно, что у них, то есть у наших союзников, ничего хорошего не выйдет. Посудите: ведь они окружены людьми, в которых ни в ком нельзя быть уверенным, главное, в солдатах. Разве это солдаты? Я не говорю уже о рабочих и мужиках. Те только и ждут прихода красных. Я сам американец, но я хорошо говорю и понимаю по-русски. Я слышал часто разговоры среди населения.
– Ну и что же? Я мало знаю, так как по-русски почти ничего не разбираю.
– Все ругают власти и ждут красных. За положение власти я не дам ни одного фартинга. Это лично я. Но есть фантазеры даже из одной со мной нации и одного класса, которые верят в это пропащее дело.
– Я удивляюсь всему тому, что вы говорите. Неужели это так?
– Конечно так! Положение властей здесь ненадежное, и я уверен, что красные знают о здешнем развале. И вот, повторяю, есть фантазеры, которые верят белой армии, белой власти. Я знал многих таких психопатов. Знаю даже, что одна молоденькая американка, дочь миллиардера, мисс Дудль…
Послышался стук в дверь. Ввалились все остальные лейтенанты.
Черт бы их подрал!.. Начался картеж. Переодеться, чтобы удобнее затем удрать, нельзя было и думать. Сплавить их тоже не представлялось возможным…
Шел второй час ночи.
Я стал одеваться. Вынул дорожную кепку и одел пальто. Все необходимое было, конечно, со мной.
– Вы куда, мистер?
Ко мне обратился кто-то из играющих…
– Хочу пройти в конец поезда – в вагон-ресторан. Хочу есть. Разбужу буфетчика и прикажу мне приготовить что-нибудь холодное.
– Олл-райт!..
Пусть подождут. С какой-нибудь станции дам телеграмму, что отстал. Попрошу сохранить вещи, догоню, мол, к отходу парохода.
Когда я подходил к концу поезда и вступил на площадку, отделяющую последний вагон, раздался страшный треск… Площадка вылетела у меня из-под ног, и я почувствовал, что теряю сознание!
– Приехали! Слезай!
XXVII. На волоске!
Когда я пришел в себя – я огляделся. От луны было светло, как днем.
Я лежал в какой-то канаве с водой около высоченной насыпи. Рядом неслись крики и стоны. Слышалась стрельба.
Сразу стало все ясно…
Скорый поезд потерпел основательнейшее крушение. Только два последних вагона были похожи на что-то. Одни из них валялся на насыпи боком, другой, перевернутый колесами вверх, распластался под откосом.
Далее – картина полного разрушения. Видны были груды щеп.
Я уцелел только потому, что открытая площадка, очевидно, сыграла роль трамплина. При первом страшном толчке она подбросила меня, как мяч, и я этим избег того, что меня не сплющило между вагонами…
Я попробовал пошевелиться. Конечности действуют… Ощупался. Нигде крови нет… Попробовал встать; немного кружится голова и трясутся ноги.
– А ну-ка, барин! Выкладывай монету! Може, и пистолет хороший имеешь? Пригодится!..
Свои. Партизаны. Под откос поезд спустили, сообразил я. Новое дело. Как быть? Открыться им? А вдруг если кто-нибудь из оставшихся в живых рядом со мною пассажиров узнает меня, беседующего с партизанами? Опять неудобно. В городе Тайгинске узнают, что я принят был партизанами как свой. Туда давать нельзя ни малейшего шанса. Пока надо себя не выдавать.
Я бросил партизанам несколько слов по-французски. Они захохотали.
– Иностранный гость, значит! Ну, нам все единственно. Разоблачайся, милый.
Я пробовал было отговариваться, но меня схватили. Стали обыскивать. Нашли пакет с моими документами – мое сокровище. Отобрали.
Находят револьвер.
– Эге, братцы, да это офицер! Вишь – браунинг. Офицер! Ну, тогда шабаш, ваше благородие.
Двое партизан направили на меня винтовки.
– Ну-ка, Митрич, отведем-ка его к сторонке. Там сподручнее. Здесь ему мокро лежать будет. Чай, простудится.
Что делать? Сказать им, открыться – рядом, видимо, лежат раненые пассажиры.
Решил им повиноваться. Сделал вид, что согласен, идем, мол.
Повели, наставив винтовки в спину. Отвели шагов на сорок. Остановились.
– Ну, раздевайся, ваше благородие, господин иностранный офицер. Не лазай другой раз белым на подмогу. Не мешайся в чужую кашу.
– Будя, – сказал я. – Брось, братишка! Я свой. Только не орите больно. Я переодетый. Я не белогвардейский иностранец…
Ребята опешили…
– Ишь ты! Сразу по-нашему заговорил! Чего ты мелешь? Не офицер, говоришь? А свой? А по-французски лопочешь? Врешь, брат!
– Да постой, постой, – перебил его второй. – Может быть, взаправду… Чего зря патроны портить? Поведем его к матросу. Тот живо разберет…
Когда мы остались один на один с матросом, оказавшимся предводителем партизан, я ему сказал:
– Даю вам слово революционера, что я здесь по важнейшему революционному делу и что мой маскарад действительно вынужденный.
– Ладно! Попробую вам поверить, что вы переодетый коммунист. Но как вы можете это доказать? Вы в Тайгинске наших никого не знаете?
Я посмотрел на него в упор и отчеканил:
– Кого-нибудь из «пекарей»?
– Есть! Братва!.. Давай поцелуемся… Эй, товарищи, стол ковались! Ступайте к поезду да смотрите, чтобы об этом окромя вас да меня никто! Понимаете? Ни одна душа! А тебе, товарищ, чем сейчас помощь требуется?