— Здравствовать вам, дети Гвидовы, — поприветствовала Настасья девушку и парня, что ожидали во дворе. — Отпущу с вами Злату, но Святозар, ты как старший, обещай за моей дочерью приглядеть. Она у меня в городе выросла, не знает тропинок, дорог.
— Не беспокойтесь, глаз с неё не спущу.
Настасья еле улыбку сдержала, он и так от неё глаз не отводил, да поди сам не замечал. Эх, не увидит Балда, как к его дочери свататься женихи будут! Всегда говорил, что не допустит к ней ни худого, ни рябого, ни бедного. Любимицей его дочка была, даже более сына.
— Мама, я тоже пойду! — ухватился за юбку Богдан.
— Что ж с тобой поделаешь, иди. Сестру слушайся, беспрекословно, ни на шаг от неё не отходить, — пригрозила она пальцем.
— Не буду, — счастливо улыбнулся сынок. — Я за лукошками!
Со спокойной душой она проводила детей в лес, помниться, сама в детстве также ходила. А клюква к зиме дюже неплохо, пригодиться, коли хворь нападёт. Продолжила заниматься хозяйством, надоила Марфушу, сбила масло и творог, в середине кулебяк налепила, творог переделала в сыр. Подумала, что этой зимой надо хорошенько задуматься о приданном. Хотя чего там думать: семь сундуков с добром из терема, вдоль стен расставлены, набитые полотенцами и перинами, одеждою и утварью разной. Для деревни завидной невестой станется. Надо только будущей свекрови Златино мастерство показать да одарить всё семейство рушниками. Поправила себя в мыслях, что этой зимой надо бы Злату к вышиванию приучить.
Текли её мысли тихо, неспешно. Сходила к соседке на чай, за пирогом поболтать, да о дровах договориться попутно. Когда домой собралась, солнце уже за полдень перевалило, глядь, а со стороны леса золотая головушка несётся, рядом Святозар, Любава едва за ними поспевает. Так, у неё корзинка с гостинцами из рук и выпала, сердце пробила болезненная игла. Кинулась она к ним навстречу.
— Мама! Мама! — дочка кричит, не отдышится.
— Где Богдан? — с ходу всё поняла, задрожала всем телом.
— Он в лесу… в лесу потерялся.
— Я ж тебе говорила, смотреть за братом! — от безысходности гаркнула мать.
— Да он рядом был, оглянулась и нет его. Мы весь лес обыскали, — со слезами на глазах дочь оправдывалась.
Схватилась Настасья за голову. Что делать? Не видит, не слышит, что со сторон к ним люди торопятся, догадавшись о том, что что-то случилось.
4. ТЫ УСЛЫШИШЬ ИХ, СЛОВНО ГОЛОС РОДНОЙ
Всей деревней искали Богдана. Охотники старались отыскать следы, но всё было напрасно: они внезапно обрывались ещё на пути к болотам. Даже собак нюх подводил, и те лишь ходили по кругу.
— Будто сам леший водит! — в сердцах воскликнул Бальд, когда и его пёс вернулся на то же место, откуда они начали.
Уж, а кликали сколько, бабы голоса посрывали. Всё без результата. Уже начало вечереть, и они заговорили о том, что пора возвращаться, а утром продолжить поиски. Кто-то предложил:
— Надо к Голубе идти. Она хоть скажет, чего с ним.
— Верно. И почему сразу не пошли? — отозвался другой.
— Ты же знаешь, после смерти дочери к ней по мелочи какой не обратишься.
Настасья от отчаянья согласилась. Небольшой гурьбой подошли они к дому ведуньи, что был строен на окраине Липны, ближе к опушке леса, где установлены кумирни богов, и замерли. Тын, окружающий дом, то там, то сям украшали черепа домашних животных, поэтому никто из пришедших не решился первым ступить во двор. Голуба сама вышла к ним. Видно, она отдыхала: на ней была серая рубаха, а на плечах — большая пуховая шаль. Седые волосы свободно струились по плечам.
— Почто заявились, не запылились? — шагнула она на крыльцо.
— Голуба, ты чего люд пугаешь? Зачем кости по забору развесила? — подал голос староста.
— Защита, как чего? А то ты не знаешь! В городе какая-то чертовщина завелась ко мне наведывалась, — ответила та.
Люди испуганно вздохнули. Руки некоторых так и потянулись к амулетам с одолень-травой на кушаках. Хоть Голуба к старости и сварливой стала, но к её мнению до сих пор прислушивались.
— Так чего вам понабилось в час завершения дня? Давай, быстрее сказывай, холодно, — бросила ворчливо она.
— У Настасьи сын в лесу заплутал, помоги сыскать, попроси силы мальца вывести.
Голуба босой ногой шагнула с крыльца на землю и к ним направилась:
— Настасья? Та самая, что женою Балды была? Любопытно в твои очи взглянуть. И как тебе живется?
Люди покосились на Настасью, уловив в голосе ведающей недобрые нотки. У Настасьи желудок скрутило, сжалось внутри всё. Ни капли не поблёкшими за прошедшие годы глазами смотрела на неё Голуба и будто в душу заглядывала. Знала та, о чём Настасья умолчала. Сглотнула она вставший ком в горле, да вымолвить ничего так и не смогла.
— Чего молчишь? Почему людям не скажешь, что колдуном твой муженёк стал.
Люди так и ахнули, от неё отступили.
— Ты ошибаешься… Это не так… — забормотала она бессвязное.
— Не так, так не так. Но детям Балды я помогать не буду! — громко Голуба объявила и обратно к дому пошла.
Никто не посмел возразить, да и Настасье слова не сказали, кроме старосты:
— Иди домой, Настасья, — притронулся к её руке старичок. — Ночью никого не пущу в лес. Завтра поутру снова пойдём, не волновайся.
Слова Голубы посеяли в душе Настасьи тревогу, что не увидеть ей любимого сыночка живым более. Побрела она в сторону дома, повесив голову, слёзы по щекам ручьём побежали…
— Матушка, а наш тятя, правда, колдун?
Настасья так и вздрогнула, совсем о дочери позабыв.
— Не знаю я ничего, — прорыдала она. — Знаю только, что лучше за братом смотреть надо было! — снова дочь попрекнула.
А потом её, как осенило: она спросит помощи у Марьяны. Есть у той и власть, и люди. Она подхватила юбки и побежала к дому, чтобы оседлать Буяна. Этот конь и ночью найдёт дорогу до города.
5. И НЕ ДУМАЯ ДОЛГО, ТЫ ПОЙДЁШЬ ВСЛЕД ЗА МНОЙ
Марьяна все глаза выплакала. Третий день сыночка сестры-лиходейки мучили, словно мало ей было того, что происходило с ним. Первыми пришли Дутиха с Черевухой, лицо Милана опухло так, что глаз видно не стало, затем Желтея, Хрипуша и все остальные друг за дружкою. Ни один знахарь, ни одна травница Новограда не могли разгадать, какая хворь терзает юного княжича. Ни настойка, ни заговор, ни шепоток чудодейственный не помогали снять жар, наведённый Огневицей. Не помня себя, Милан метался в бреду. В тайне от мужа, занятого очередными заботами, она всё-таки пригласила волхва, а тот ей совсем безрадостные слова сказал:
— Прости, княжна, но за него видно Навея взялась, — он помолчал, давая понять, что смерти не избежать, и тихо добавил: — Я тут бессилен.
Нежданно двери в комнату распахнулись. Мышебор поспешил вернуться к больному сыну и застал волхва в комнате. Брови его вмиг сошлись на переносице, а рассерженный взгляд отыскал жену:
— Я же тебя предупреждал… — начал он.
— Наш сын умирает! — выкрикнула она недослушав.
Поумерило это гнев мужа.
— Ладно, отец, спасибо тебе, что пришёл. Иди, попроси у богов здоровья для княжича, — без лишних слов волхв из покоев выскользнул, шелестя одеяниями.
Для Марьяны это словно приговором сталось, не в силах себя сдержать, зарыдала навзрыд. Мышебор к ней кинулся, обнял, сам еле слёзы удерживает:
— Да что ж ты его раньше времени в землю укладываешь.
Внезапно со двора донёсся топот копыт. Снизу раздались голоса громкие, а через мгновение в покои ворвался Ратмир:
— Прости, княжна, — почти прокричал он, и тут же голос понизил: — Мышебор, там Щука примчал, несёт невесть что. Тебя требует.
— Щука? Пастух? Как же они мне все надоели, — простонал Мышебор, поцеловал Марьяну в лоб: — Я быстро.
Они вышли, прикрыв дверь. Крик Ратмира, словно в чувства привёл, разорвав оковы страданий, опутавшие душу княжны. Марьяна шмыгнула носом, убрала влажную прядь волос со лба сына. Материнское сердце подсказывало, что не переживёт Милан ночь, но холодный рассудок, уже взявший вверх, говорил, что знает, как его спасти. Она кликнула няньку и направилась вниз, к мужу. Хочет, не хочет Мышебор, но никто и ничто не остановит её на пути.
— Мы гнали стадо, как вдруг коровы разделились. Одни к городу пошли, а другие к реке. Я возвратить отбившихся вызвался. Пытался их остановить, но они не слушались. Ну одну, две коровы я бы ещё удержал, но два десятка. Как, Мышебор?! — пастух нервно мял шапку в руках.
— Это же коровы, а не кони с норовом.
— Вот именно! Они просто вошли в реку и утопли. Я не знаю, что произошло… клянусь Велесом, их будто кто-то вёл прямо в реку! Кто-то, кого я не видел.
Каждое слово Щуки подтверждало мысли Марьяны о проклятии. Мышебора же, наоборот, только злило. И злости его не понимала она. Он с силой ударил руками по столу, но сказать ничего не успел. К ним влетел один из дворовых, кто за скотиной смотрел:
— Мышебор! Ты должен это увидеть!
— Да что там ещё?! — воскликнул он.
Они высыпались во двор, погружающийся в вечерние сумерки.
Лучи заходящего солнца ещё озаряли высокие бревенчатые стены, придавая им тёплый золотистый оттенок. Обычно в эти часы княжеский двор казался особенно уютным и гостеприимным. Люди в услужении зажигали факелы и свечи, создавая уютные островки света среди наступающей темноты. В воздухе витал аромат жареного мяса и свежеиспечённого хлеба — на кухне уже готовили ужин. По двору сновали люди, занятые своими делами. Кто-то торопился в конюшню, чтобы позаботиться о лошадях, кто-то нёс в терем дрова для очагов, из открытых окон доносились голоса…
Но не сегодня. Сегодня весь люд спешил к коровнику. У Марьяны волосы на голове зашевелились, как только она переступила порог. Картина была просто невероятной: на каждом соске висел гусь. Коровы мычали от страха, но не пытались избавиться от гусей, которые высасывали молоко из их вымени.
— Откуда тут гуси?! — поразился Мышебор.
— По-похоже, тут все гуси города, — дрожащим голосом ответил один из скотников.