Дед делал иначе. Подойдёт бывало утром к кадке и скажет:
— Сколько тут вёдер до верху не хватает? Как ты полагаешь, Ванюша?
— Шесть вёдер, — ответит он, заглянув в кадку.
— А по-моему, восемь.
— Шесть!
— Плохо считаешь, друг! Глазомер у тебя плохой!
Поспорят, поспорят, и Ваня начинает доказывать. Вот уж тогда он набирает полные вёдра и старается их не расплескать. Живо принесёт шесть вёдер и кричит деду:
— Дед, иди смотри, у кого глазомер плохой…
Дед подойдёт и усмехается.
— У тебя… Неполная кадка. До верху ещё уйдёт два ведра.
— Ну уж и два! Полведра не уйдёт!
И они весело спорят, пока дед, поторговавшись, не признается, что Ваня прав.
Ваня на всю жизнь запомнил, что труд приятен только тогда, когда решается какая-то задача или известны цель и результаты этого труда.
Каждую весну приходится работать на огороде, копать землю. Что делать? Надо! И Ваня принуждает себя. Пушистая жирная земля легко поддаётся заступу и, перевёрнутая, сама рассыпается на мелкие комочки. Однообразие работы скоро начинает утомлять. В голову лезут непрошенные мысли. „Ребята, наверно, смолят лодку…“ Но Ваня заставляет себя думать о другом, о том, как будет выглядеть огород.
Вот они вскопают землю, сделают ровные грядки и граблями разрыхлят их поверхность. Красиво! Везде прямые ровные линии.
Затем начнётся главное: маленькие семечки разных овощей они будут раскладывать в приготовленные бороздки. Ваня любил сеять. Он испытывал при этом какое-то особое, волнующее чувство.
Вот семечко. Оно лежало год или два без изменений. Но Ваня положил его в землю, и через какое-то время в нём проснётся жизнь. Скорлупка лопнет, и вылезет росток. Кверху потянутся готовые листочки — семядоли, а вниз полезет корешок. Разве это не фокус, похожий на чудо? Здесь, на огороде, Ваня и фокусник и зритель одновременно. Вот, например, несколько совершенно одинаковых семян. Их трудно отличить одно от другого. Разве что некоторые немного крупней, а другие чуть помельче. Посеять их — и начинается удивительный фокус: из одного семечка вырастает капуста, из другого брюква, из третьего репа, из четвёртого редька. Одна капуста может быть красной, другая цветной или кольраби. Репы тоже разных цветов и форм, как и редька. А семена были как будто одинаковые, и если случайно смешать их, то разобрать на глаз невозможно.
Так начинает думать Ваня, и работа уже не кажется однообразной и утомительной.
Размышления Вани прервал знакомый свист за окном. Свистел Саша, и свистел как-то необычно, тревожно. Отложив готовый ящик, Ваня подошёл к окну и чуть не ахнул. Под глазом у Саши темнел синяк, а правая щека была в крови. Ване показалось, что у друга всё лицо окровавлено. Схватив шапку и полушубок, он выскочил из дому.
— Кто это тебя? — спросил Ваня.
Ничего страшного не оказалось. Синяк небольшой, а кровь шла из носа и рукавом была размазана по щеке.
— Ты подрался, что ли?
— Подрался, — мрачно сказал Саша, вытирая припухший нос.
— С кем?
— С Федькой.
— Из-за чего?
— Он жерлицу обрезал.
— А почему ты думаешь на Федьку? Ты видел?
— Больше некому.
— А он что говорит?
— Отпирается. Ты, говорит, картофельник, иди к своей картошке…
— А ты что?
— Я размахнулся и стукнул.
— А он?
— Он — сдачи…
— Та-ак! — протянул Ваня.
Остальная картина ему была ясна. Дело обычное. Подрались, и попало, конечно, Сашке. „Но что теперь делать? — подумал Ваня. — Пойти на тот берег и вздуть Федьку?“ Он хотел быть справедливым. Ничего обидного в прозвище „картофельники“ Ваня не видел, а Сашкин синяк — это не причина, чтобы Федьку бить.
Все ребята прекрасно понимали, что дракой спора не решить, что подравшийся пионер накладывает позорное пятно на весь отряд, что драться стыдно, нехорошо, некультурно… И всё-таки, разве удержишь себя…
Самое неприятное в драке — это её последствия, вроде Сашиного синяка. Сам по себе синяк — пустяки, но вот расспросы взрослых… Ни один настоящий мальчик не сознается и не пожалуется.
— Ну так что? Пойдём в колхоз? — спросил Ваня после некоторого раздумья.
— Федька на озере, — пробубнил Саша.
— А откуда он про картошку знает?
— Я сам рассказывал.
— Ну и дурак! — рассердился Ваня. — Сам рассказывал, сам первый начал, а жалуешься!
— Так я не жалуюсь. Я просто так… Если будет ещё дразниться, тогда другой вопрос.
— А ты раньше времени про картошку никому не рассказывай, — нравоучительно закончил Ваня. — А не то я еще прибавлю!
18. Ненаписанное письмо
У Зины только что происходила задушевная беседа с подругами. Она снова рассказала о своей поездке в Ленинград и о знакомстве с городскими пионерами. Девочки слушали, затаив дыхание. Зина и сама удивлялась, не понимая, почему с каждым разом рассказ становился всё увлекательней. Откуда берутся всё новые и новые подробности, на которые раньше она даже не обращала внимания?
Домой Зина возвращалась в прекрасном настроении, с твёрдым намерением написать замечательное письмо шефам. По пути придумала множество хороших слов и всяких красивых выражений, какие даже во время сочинений на уроках русского языка не приходили в голову. Чем больше думала Зина об этом не написанном еще письме, тем радостней становилось на душе. Она мечтала о замечательной дружбе, которая будет продолжаться долгие годы, о том, как они вырастут и будут вместе работать.
Марии Ивановны дома не оказалось. Отец сидел за столом над сводками. Пройдя в свою комнату, Зина достала новую тетрадку и принялась за письмо. Но странное дело: как только перед ней появилась бумага и чернила, так сразу исчезли из головы все замечательные слова. Радость продолжала бурлить в душе, но слов для выражения этого чувства не было.
„Здравствуйте, Серёжа и Светлана!
Мы хотели писать друг другу письма, и я надумала писать. Доехали мы хорошо и благополучно.
В Ленинграде мне…“
Перечитав написанное, Зина поморщилась, зачеркнула, затем вырвала страницу, скомкала её и бросила на пол.
На новой странице она начала по-другому:
„Здравствуйте, Светлана и Серёжа!
Пишет вам Зина Нестерова из колхоза „Дружный труд“. Мы с вами познакомились в Ленинграде, когда приезжали вместе с Ваней Рябининым в пионерский дом. Мне очень понравилось у вас, и я часто вспоминаю про вас и рассказываю нашим девочкам-пионеркам…“
Нет, не так надо… На третьем листе Зина успела написать два слова и поставила жирную кляксу. На четвёртом она написала так:
„Здравствуйте, Светлана и Серёжа!
Вы обещали первые написать нам письмо, а всё не пишете. Если вам не интересно с нами дружить, то вы прямо так и скажите…“
Опять не то…
Этот листок был не только скомкан, но и разорван на несколько частей…
Каждый вечер, возвращаясь домой, Мария Ивановна мысленно подводила итоги дня и намечала план на завтра. Это уже превращалось в привычку.
Как-то Николай Тимофеевич сравнил её с полководцем, который готовится к штурму крепости. Это сравнение ей понравилось. На самом деле приближался день, когда две полеводческих, одна тракторная, кормовая и овощная бригады, вооружённые плугами, боронами, сеялками, выедут на поля, и разгорится сражение. Комсомольцы, или, как их уже называли, „скороспелая бригада“, и пионеры — это разведчики. Они уже действуют.
И каждый вечер Мария Ивановна думала о том, как расставить силы, куда и что завезти, чтобы победить в возможно более короткий срок.
Правда, в этом сражении был один крупный недостаток: отсутствие врага. Нельзя же землю считать врагом. А если врага нет, — значит, не будет ни яростного сопротивления, ни тяжёлых потерь. И всё-таки это сравнение ей нравилось.
Зина сидела в своей комнате за столом перед раскрытой тетрадкой, но не писала, а смотрела в окно. По щекам девочки катились крупные слёзы. Кругом было набросано много вырванных из тетрадки и скомканных листков бумаги.
— О чём ты плачешь?
Девочка вздрогнула, оглянулась и, застигнутая врасплох, закрыла лицо руками. Мария Ивановна нагнулась, подняла и расправила один из листков.
„Здравствуйте, Светлана и Серёжа!
Завтра кончаются каникулы, а вы ничего не написали. Потом вы будете заняты уроками, и тогда некогда писать. Наши колхозные пионеры очень ждут от вас письма, потому что мы с Ваней про вас рассказывали, какие вы хорошие, что даже обещали быть шефами…“
— По-нят-но! — протянула Мария Ивановна. — О чём же ты всё-таки плачешь?
— Ничего не выходит… — еле слышно созналась Зина.
— Это я вижу, — с улыбкой сказала девушка, собирая скомканную бумагу. — А может быть, ты написала бы сначала черновик, посоветовалась с Ваней?..
— А ну его! — сердито сказала Зина. — Он не хочет.
— Почему?
— От гордости… — всё так же сердито продолжала Зина, вытирая слёзы. — Мы, говорит, напрашиваться не будем. Пускай сначала сами напишут. Они обещали первыми написать.
— А это правда? Они обещали? — серьёзно спросила девушка.
— Да.
— Тогда я с ним согласна, — сказала Мария Ивановна, но сейчас же поправилась: — Во всяком случае, торопиться не надо. Времени прошло немного, и следует подождать.
Зина не возражала, хотя в душе и не соглашалась ни с Ваней, ни с Марией Ивановной. Она считала, что если ждать, то дружба может оборваться. „А что, если Серёжа со Светланой просто забыли своё обещание или потеряли адрес и ждут от нас письма?“
— А ты думаешь иначе? — спросила Мария Ивановна, словно угадав её мысли.
— Ну ладно, подождём, — неохотно согласилась Зина.
Мария Ивановна достала из кармана блокнот, устроилась за столом и стала приводить в порядок свои дневные заметки. Зина сунула в печку испорченную бумагу, подошла к окну и уткнулась лбом в холодное стекло.
Ясный морозный день подходил к концу. Последний день каникул, — завтра в школу. Солнце спустилось совсем низко. Перед домом росла берёза. Правый бок её был ослепительно жёлтый. Сверху над окном вытянулась длинная сосулька. На кончике её дрожала и переливалась разными цветами капелька. Вот она сорвалась и сверкнула перед глазами.