Загадка: «Где Мозжухин? Где Гари?»
После революции Иван Ильич эмигрировал из пылающей, бунтующей России во Францию и добился огромной популярности и там. Он стал артистом с европейской, даже мировой известностью. Его сгубил звук, пришедший в кинематограф. Из-за очень сильного русского акцента Мозжухина перестали снимать. И в годы Второй мировой войны он умер во французской больнице, всеми забытый, в безвестности и нищете. Гари всегда относился к Мозжухину с огромным пиететом, с почтением. В детстве он не знал, что Иван Ильич – его предполагаемый отец. Став взрослым, возможно, догадывался, но никогда не был уверен в этом до конца. Уже став знаменитым писателем, он часто приходил в парижскую синематеку, заказывал фильмы с участием Мозжухина и смотрел их один в пустом зале. А на его письменном столе парижской квартиры на рю дю Бак, как я уже говорил, стояла фотография Ивана Ильича в красивой рамке…
…Матушка Романа была женщиной предприимчивой. Для улучшения материальных дел она решила провернуть довольно крупную аферу, притом весьма дерзкую. Ей нужно было как-то поразить воображение модниц города Вильно, и она разослала всем приглашения, где говорилось, что в такой-то день на улице Большая Погулянка, 16, откроется «Новый дом парижских мод Поля Пуаре» в присутствии самого маэстро. Проблема состояла в том, как и где раздобыть этого самого маэстро. Но с фантазией у Нины Борисовской было всё в порядке. Сидя в своем салоне на розовом диване и куря одну папиросу за другой, она вынашивала наступательные планы. Кстати, если бы ее авантюра раскрылась, матушке Романа грозила бы тюрьма. И он стал бы круглым сиротой. Нина послала в Варшаву приглашение актеру Алексу Губернатису (Шолом-Алейхем и Самуил Маршак недаром утверждали, что любое слово может быть еврейской фамилией!). Это был третьестепенный артист, который в провинциальных захолустных театриках выступал с французскими шансонетками. Он знал французский язык, что было очень важно для роли, которую ему поручалось сыграть. Теперь он прозябал в варшавском театре. Но уже не играл, потому что был сильно пьющий человек, а шил парики для артистов. Ему было послано не только приглашение, но и железнодорожный билет от Варшавы до Вильно. Тем временем у входа в подъезд, где жили Роман с матерью, появилась вывеска, где золотыми буквами было написано: «Новый дом парижских мод месье Поля Пуаре». На торжественном открытии, или, как сказали бы сейчас, на презентации, мэтр Поль Пуаре из Парижа выглядел сногсшибательно. Узкие штаны обтягивали его тощие ягодицы, на плечах красовалась немыслимая клетчатая крылатка. Месье курил одну сигарету за другой и сыпал какими-то древними байками из парижской светской жизни. Он упоминал знаменитостей 20-летней давности. Дамы были очарованы, маэстро превзошел себя. Он даже прочитал монолог из пьесы Эдмона Ростана «Орленок», однако постепенно всё больше и больше хмелел, а под конец начал «клеить» жену дирижера местного оркестра. Тут мама Романа не выдержала, решительно уволокла его в комнату Аньелы и там заперла. А на следующий день отправила обратно в Варшаву. Алекс Губернатис был очень обижен и оскорблен, что ему не дали развернуться в полную силу. Но самое поразительное, что эта махинация прошла успешно и принесла плоды. Дела пошли хорошо. Борисовская наняла нескольких мастериц-швей. Теперь шили не только шляпки, но и платья. И Роман, которого мать с детства старалась приучить к женскому обществу, всегда присутствовал на примерках. Однажды произошла такая история. Местная певица, выступавшая под псевдонимом Ля Рар, была практически раздета, мать и мастерицы ушли куда-то, а Роман, которому было тогда лет девять, стоял в примерочной и ел рахат-лукум. При этом очень внимательно разглядывал мадемуазель певицу. Ей это не понравилось, и она спряталась за зеркало. Он обошел зеркало с другой стороны и, жуя рахат-лукум, продолжал разглядывать ее прелести. Когда мама вернулась, певица разразилась гневной филиппикой в адрес маленького наглеца. На этом первая часть сексуального образования мальчика закончилась… С самых ранних лет Роман слышал невероятную сказку о Франции. Франция была неизменной любовью матери. Она замечательно говорила по-французски, правда, с легким русским акцентом, и Роман унаследовал этот акцент на всю жизнь. Иногда он спрашивал у матушки: откуда ты знаешь французский язык? Она всегда отвечала уклончиво. Почему-то в голове у матери Романа создался образ совершенно невероятной сказочной страны. Где всегда весна. Где все благородны. Где живут исключительно великие люди. Она произносила такие имена, как Сара Бернар, Проспер Мериме, Гюстав Флобер, Ги де Мопассан. Ги де Мопассан был ею особенно любим. Роман знал наизусть басни Лафонтена, пел «Марсельезу». У мамы была мечта, главная цель ее жизни – приехать во Францию, выучить Романа «на француза», чтобы он стал великим человеком. Эта бурная, кипучая натура посвятила поставленной цели всю себя. Она читала сыну биографии великих французских королей, деятелей культуры, полководцев. Он знал о Жанне д’Арк, о принце Конде, о Мазарини. Выдуманные литературные персонажи перемешивались с настоящими, с подлинными. «Дама с камелиями» соседствовала с Эмилем Золя, Наполеон Бонапарт с мадам Бовари, Жорж Бизе с д’Артаньяном. Мать всегда представляла Романа в роскошных костюмах, на раутах, на парадах. Для нее не было никакого сомнения в том, что он сделает потрясающую карьеру. Правда, она не знала точно, какую, но это и не имело значения.
Чуть не с пеленок она учила его галантности.
Она говорила: лучше прийти к женщине с маленьким букетом самому, чем прислать с большим букетом рассыльного.
Она говорила: никогда не ухаживай за женщиной, у которой много шуб, такая женщина потребует у тебя еще одну.
Она говорила: Роман, ты должен мне поклясться, что никогда не будешь брать денег у женщины.
И девятилетний малыш клялся.
Она показывала ему много французских открыток. Открытки изображали, как правило, парады, рауты, знаменитых людей. И мальчик, живущий в польско-литовской глуши, отлично знал интерьер самого модного парижского ресторана «Максим». А когда в Вильно, в это захолустье, приезжал из Варшавы театр, мать наряжала Романа в бархатную блузу с бантом. И они отправлялись смотреть оперетты. Шла или «Сильва», или «Веселая вдова».
Мальчик, затаив дыхание, раскрыв рот, смотрел на сцену и учился тому, как он должен жить впоследствии: пить шампанское из туфелек дам, красноречиво вздыхать и бонтонно ухаживать… Конечно, жизнь мальчугана была невероятной фантасмагорией. Роман, когда он был уже Романом Гари, французским классиком и богатым человеком, на склоне лет, живя в Париже, говорил о том, что очень хотел бы попасть в эту самую Францию, волшебную, сказочную, немыслимую. В страну, которую он полюбил с детства и о которой так упоительно рассказывала ему мать…
Но вот наступил период, когда благополучию семьи пришел конец. Роман заболел. Сначала это была скарлатина, потом осложнение на почки. Мать подняла на ноги лучших врачей Европы. Лечение стоило бешеных денег, но ее это не останавливало. Болезнь была какая-то страшная. И врачи приговорили мальчика к смерти. Здесь я хочу привести цитату из книги Романа Гари «Обещание на рассвете». Он пишет, почему ему удалось тогда выжить.
«Когда сознание возвращалось ко мне, я очень пугался. У меня было сильно развито чувство ответственности, и мысль оставить свою мать одну, без всякой поддержки, была мне невыносима. Я знал, чего она ждала от меня, и, лежа в постели и захлебываясь черной кровью, больше страдал не от своей воспаленной почки, а от мысли, что уйду таким образом от ответственности. Скоро мне должно было исполниться десять лет, и я мучительно сознавал себя неудачником. Я не стал ни Яшей Хейфецем, ни посланником, у меня не было ни слуха, ни голоса, и в довершение всего мне приходится так глупо умирать, не добившись ни малейшего успеха у женщин и даже не став французом. Еще сейчас я содрогаюсь при мысли, что мог тогда умереть, так и не выиграв чемпионата по пинг-понгу в Ницце в 1932 году.
Думаю, мое решение не сдаваться сыграло главную роль в предпринятой мною борьбе за то, чтобы остаться в живых. Каждый раз, когда страдальческое, постаревшее мамино лицо со впалыми щеками склонялось надо мной, я старался улыбнуться ей и сказать несколько связных слов, чтобы показать, что мне стало лучше и что всё не так плохо.
Я старался изо всех сил…»
А тем временем мать боролась за жизнь ребенка. Из Германии прибыл знаменитый профессор, который сказал, что нужна операция, иначе – смерть. Но мать от операции отказалась. Она хотела, чтобы в будущем ее сын был полноценно сексуальным. Ей объяснили, что он будет нормальным. Однако «нормальный» – это не тот критерий, который ее устраивал. Она мечтала, что сын будет донжуаном, сердцеедом, короче, сексуальным террористом. И мать заявила, что сама спасет ребенка. Обиженный немецкий профессор вернулся в Берлин.
А мать забрала Романа и повезла его в Италию, к морю. Там он впервые увидел теплую морскую стихию и полюбил ее. Средиземноморская природа и страстная воля к жизни матери и сына свершили чудо. Роман выжил.
Кстати, в 1942 году в госпитале в Дамаске он был еще раз приговорен к смерти. Его уже соборовали, а у тела был выставлен почетный военный караул. Но Роман обманул ожидания смерти и на сей раз. Опять выжил, назло всем докторам…
…Когда Роман окончательно выздоровел, они вернулись в Вильно. Там их ждал финансовый крах.
Заведение мадам Борисовской дало трещину. В отсутствие хозяйки руководила фирмой Аньела, но она была недостаточно опытна. Уйма денег ушла на лечение Романа и на Италию. В общем, пришлось объявить себя банкротом. Приходили оценщики, которые описывали мебель, потом вещи выносили из дома… Это была настоящая катастрофа. Те люди, которым мать снисходительно кивала головой из желтого кабриолета, теперь снова злорадно смеялись над ней. Надо было уезжать. Следующей остановкой на пути во Францию стала Варшава, столица Польши. Там жили родственники и знакомые. Мать надеялась, что ей удастся перебиться. Чем только не занималась Борисовская в Варшаве: и рекламой, и перепродажей всяческого старья, и продажей подержанных челюстей, где содержались крупицы драгоценного металла. Житье было очень скверное. Приют им дал родственник-стоматолог. Мать ночевала в комнате, где посетители ждали приема. А Роман спал просто-напросто в кабинете, в зубоврачебном кресле. Утром надо было срочно вставать и приводить помещения в порядок, как будто никто здесь не ночевал.