Он садится в машину, выбрасывает кейс, трогается, взметнув гравий — и уезжает.
Пассажир ошалело стоит в опустевшем «кармане».
Машина Сергеева подъезжает к шлагбауму. Сергеев нетерпеливо сигналит. Безответно. Выйдя, Сергеев заглядывает в незапертую дверь сторожки. Сторож храпит, и пьяный сон его непробуден. Сергеев сам нажимает кнопку.
Шлагбаум открывается.
Машина подъезжает к особняку.
С крыльца приветливо виляет Сергееву хвостом возвратившаяся странница — белая собачка. Улыбнувшись ей, Сергеев подхватывает собачку на руки и входит в дом.
С собачкой на руках Сергеев быстро идет по коридорам особняка, взбегает по лестнице. Секунду задержавшись у порога, чтобы справиться с улыбкой, непривычно разгулявшейся на губах, Сергеев открывает дверь в квартиру.
Никого. Сергеев опускает собачку на пол, выходит на балкон. Пустые Шезлонги. Пустынная площадка с флагштоком перед домом.
Он возвращается в комнату. И теперь, уже более внимательным взглядом, замечает, что застелена кровать, всюду чисто прибрано. Здесь все, как было ДО… Никаких ее вещей, никаких следов пребывания Анны…
Сергеев трясет спящего Радиста. Тот с трудом разлепляет глаза, поднимает голову.
С е р г е е в: Где она?..
Радист дико смотрит на Сергеева и, похоже, плохо понимает, о чем речь.
Спят, кто где, вповалку Возница, Фотограф и Официант. Пустые бутылки на столе.
Сергеев отпускает Радиста и выходит из рубки.
Безмолвны набережная… пляж… танцплощадка… пепелище костра…
Пробиваясь сквозь толпу, сквозь переплетенные хвосты очередей на автобусы, троллейбус и такси, Сергеев оглядывается вокруг с отчаянной надеждой. Но Анны здесь нет…
…нет ее и на перроне, где состав готовится к отправлению; не видно в окнах вагонов, куда безуспешно заглядывает Сергеев…
…и в толкучке зала ожидания аэропорта.
В этом месиве людей и багажа, среди какафонии голосов, музыки с телеэкранов, радиообъявлений, он нашел бы ее, непременно нашел бы — потому что желал этого так, как ничего и никогда не желал на свете… Если бы только она была в аэропорту.
Но Анны не было и здесь.
Сергеев сидит в машине, уже бесцельно, бессмысленно, словно закоченев.
Снова, как два дня назад, моросит дождь.
Снова расплывается в нем свет фонаря. Но пуст сегодня этот ореол, и никакая тень с зонтиком в нем не возникает. Холодное световое пятно на мокром асфальте…
Жезл милиционера загорается перед подъезжающей к посту ГАИ машиной.
Сергеев останавливается, устало опускает стекло.
М и л и ц и о н е р (с обычным радушием): Доброго здоровьечка!
С е р г е е в: Я без пассажира.
М и л и ц и о н е р: Это как раз то, что и нужно. Секундочку…
Он машет бритоголовому качку, тот заходит в кафе и тотчас снова выходит. Вслед за ним появляется Хозяин перевала, ведя за собой двоих мужчин в плащах и с чемоданчиками в руках.
Предупредительно забегая вперед, он подводит мужчин к машине.
Х о з я и н (узнав Сергеева): А! Москвич! Оба глаза еще целы? (Он наклоняется к окну, говорит тихо, непререкаемо.) Возьмешь двоих, понял? Отвезешь, куда скажут. Хорошие деньги получишь. И забудешь. Ты очень хорошо понял?
С е р г е е в: Понял.
Пассажиры садятся на заднее сиденье, качок — на переднее. Почти не пряча от Сергеева, поправляет ствол короткого автомата под курткой.
Никакого выражения на лице Сергеева, ни удивления, ни страха. Он трогает машину, оставляя позади светлый перевал и проваливаясь в ночь.
Они едут. Полное молчание в машине. Неподвижны пассажиры на заднем сиденье.
Впереди, в сером полумраке, обозначаются редкие огоньки. Мелькнул голубой указательный знак. Один из пассажиров трогает Качка за плечо.
К а ч о к (Сергееву): Свернешь на Алушту.
Сергеев поворачивает машину. Дорога, ведущая вниз. Развилка. Вопросительный взгляд Сергеева.
К а ч о к: Направо.
Дома с еще черными, спящими окнами, узкая петляющая под гору улочка старого города. Домик с палисадником и одним горящим окном.
К а ч о к: Стой.
Он выходит из остановившейся машины и скрывается за калиткой. Сергеев тоже хочет выйти.
1-й п а с с а ж и р: Куда?
С е р г е е в: Фары протереть.
1-й п а с с а ж и р: Сиди.
Сами пассажиры по-прежнему сидят неподвижно, как изваяния. Освещается крыльцо, в двери появляются две черные тени. Бросив на них равнодушный взгляд, Сергеев вдруг застывает.
К машине в сопровождении Качка со своей дорожной сумкой и сложенным зонтиком идет Анна.
Лишь на мгновение Анна замедляет шаг, неожиданно увидев знакомую машину и Сергеева. И — как будто не было этого мгновения. У нее уверенные, властные движения и жесткое, незнакомое лицо. Она садится на заднее сиденье. Зато для Сергеева это оглушительное мгновение растянулось в вечность…
К а ч о к: Заснул? (Сев рядом с Сергеевым, хлопает дверью.) Поехали.
Ниже шоссе уже замелькали кипарисы, дорога стала оживляться, засветилось тусклое море.
Сквозь пелену оцепенения до Сергеева временами доносятся тихие обрывочные фразы с заднего сиденья:
— …и нет связи. Уже хотели дать отбой.
— Не вышло. Здесь «борода» кружил.
— Он вас узнал?
— Смутно. Хотел убедиться.
— И как?
— Ушла… в сторону моря.
И снова молчание и дорога.
1-й п а с с а ж и р: Задали вы нам нервов…
А н н а: У вас нервы не слабые.
1-й п а с с а ж и р: Но — целых два дня неизвестности…
Анна глядит на бегущую впереди дорогу и затылок Сергеева, и голос ее мягчает, снова становится знакомым.
А н н а: Имеет женщина право хоть два дня прожить так, как не смогла прожить всю жизнь…
Пассажиры молчат, не уяснив смысла фразы.
И одному Сергееву понятно, что эти слова обращены не к ним, а к нему.
Качок велит остановиться, недоезжая причала.
У причала стоит красавец теплоход, тот самый, встреченный в море. Его труба тихонечко дымит; горят, несмотря на утро, все огни, с палуб доносится тихая музыка. У трапа — пограничники в зеленых фуражках.
Все сидят в машине. 2-й пассажир смотрит на часы. Тянутся минуты.
2-й п а с с а ж и р: Пора.
Пассажиры выходят разом, с обеих сторон машины. Анна задерживается — снова на мгновение. Ровно настолько, чтобы встретиться глазами с Сергеевым, и в глазах ее — немой вскрик любви и отчаяния, благодарности и невозможности, прощания и прощения… И лицо Анны исчезает.
Три фигуры быстро идут к теплоходу. Проходят через оцепление, подходят к трапу.
Напряженно глядит Качок, держа руку под курткой.
Но все трое уже поднимаются по трапу.
Матросы готовят трап к подъему.
Три фигуры — на палубе. Голова Анны, а может, это показалось Сергееву, повернулась в его сторону — и скрылась.
Трап идет вверх. Грянул марш. Провожающие и просто любопытные в толпе машут с берега. Теплоход отчаливает, и все шире полоса вспененной воды между ним и причалом.
Качок, облегченно расслабившись, достает сигареты.
Теплоход удаляется, сияя огнями, отраженными в воде, — как светящийся НЛО из далеких миров.
Сергеев с собачкой, присевшей у его ног, стоит на набережной лагеря, глядя в море. Море пустынно. Звучит под гитару песня Визбора:
Лето село в зарю,
За сентябрь, за погоду,
Лето пало на юг,
Лето кануло в воду.
От него лишь следы
К небу, ввысь, убегают —
Фиолетовый дым,
Наше лето сжигают…
Песня звучит из динамика над танцплощадкой.
А внизу — рокочущая суета техники: бульдозеры, краны, экскаваторы. Обломки сметенных строений, свежевзрытая земля.
Сергеев с дорожной сумкой идет по лагерю. Собачка семенит за ним.
Лысый Шеф, окруженный рабочими в фирменных касках, командует работами. Подняв отвал, бульдозер движется к танцплощадке.
Сергеев останавливается, обернувшись, смотрит.
… словно два журавля
По небесному морю,
Словно два косаря
По широкому полю,
Мы по лету прошли,
Только губы горели,
И над нами неслись…
Взревев, бульдозер налегает на конструкции, и эстрада танцплощадки медленно обрушивается — вместе со смолкшим динамиком.
Почему они все такие разные?
Как-то раз за рюмкой у нас случился разговор с одним из моих режиссеров.
В числе прочего говорили о «своей теме», «своем направлении» в искусстве. Что художник, который из произведения в произведение, несет свою, особую, сквозную тему, — это настоящий художник. А тот, кто пишет (снимает, рисует) сегодня эдак, а завтра так, сегодня про одно, а завтра про другое, — всего лишь профессионал. Даже если и высококвалифицированный. И я после этого разговора озадаченно задумался: кто же я, если вроде бы и не несу во всех своих сценариях какой-то одной, сквозной темы, не держусь одного направления, — просто «профи»? Ремесленник, пусть даже высокого разряда?
В «большое» кино я попал, успев до того, будучи еще студентом, повертеться в кинопроизводстве. В качестве «негра» меня позвали переписывать сценарий одного, в свое время популярного приключенческого фильма о гражданской войне. Я неотлучно дежурил при сценарии, который то и дело давал сбои, жил в киноэкспедициях и вкусил ту их особую атмосферу, о которой двумя словами не расскажешь. Я даже написал текст песни к фильму, необходимость которой вдруг почувствовал режиссер.
В благодарность за мою работу режиссер (а он был мастит и уважаем) порекомендовал меня в качестве автора короткометражного фильма (о Ленине!), который планировался студией к какому-то юбилею. Режиссера послушали, и меня позвали. Сценарий был написан, одобрен в ЦК КПСС (про Ленина окончательно одобряли только там) и запущен в производство. Назывался он «Личный знакомый» и рассказывал о том, как Ленин приехал к детям на елку в Сокольники. Но вдруг был производством прекращен, наверняка решением того же ЦК, который менял свои решения по тайным, непостижимым нам причинам.