– Давайте репетировать! Третья сцена второго действия. Леночка, Михаил, на сцену!
И Майя осталась. Как потом выяснилось, к счастью. И первое впечатление, оказавшееся обманчивым, быстро сменилось другим…
Она наблюдала репетицию и приходила в себя от невольно нахлынувшего воспоминания.
– Ой, Андрей Григорьевич! – сказали со сцены. – Мне кажется, кто-то есть в зале.
Андрей Григорьевич обернулся. Майя привстала, извинилась.
– Я зашла по объявлению.
– А! Это хорошо! Подойдите поближе, давайте знакомиться!
Она подошла, присела рядом.
– Перерыв пятнадцать минут, – объявил режиссер артистам и полностью переключился на разговор с Майей.
Артисты недовольно зашептали: «Ну вот, не успели начать, уже перерыв!», но послушно покинули сцену.
По прошествии пятнадцати минут Андрей Григорьевич сказал Майе:
– Давайте продолжим после репетиции. Если вы располагаете временем, конечно…
– Да, да… Я подожду…
За репетицией Майя наблюдала не просто с интересом. Скорее, с упоением. Настолько сцена захватывала ее, настолько будоражила кровь, что она готова была сыграть все роли, представляя себя на месте то одного, то другого героя. Причем ей было неважно: женская роль, мужская… Ей казалось, что она сумеет прожить на сцене любую историю, показать чувства любого персонажа. Да, ближе ей были позитивные герои, но и отрицательные персонажи, которых она наблюдала, вызывали интерес и желание влезть в их шкуру.
После репетиции они довольно долго беседовали с режиссером. Все давно разошлись, а эти двое продолжали неспешный разговор, который давно уже вышел за рамки театральной темы.
Андрей Григорьевич был человеком зрелым, лет, наверное, пятидесяти пяти-пятидесяти восьми. Одинокий, не слишком ухоженный и совсем не модный, он целиком был погружен в свое театральное царство. Книги, сценарии, репетиции, наброски, творческие вечера занимали все его время и пространство. Казалось, что о самом себе, как о существе анатомическом и физиологическом, он практически не думал. Питался кое-как, одевался небрежно. Его подопечные в буквальном смысле взяли над ним шефство: подкармливали в театральном буфете и на все праздники дарили что-то из одежды. Так, у него появились светлые сорочки, несколько пуловеров, шарф и даже зимняя куртка. К очередной премьере артисты уговорили его пойти на примерку нового костюма. Андрей Григорьевич сопротивлялся поначалу, а потом вынужден был согласиться. Его старый костюм служил ему уже более десяти лет и выглядел совсем уж плохо.
Зато он настолько заботился о своем детище, настолько ценил своих артистов, мог так душевно и эмоционально поучаствовать в судьбе каждого, что актеры отвечали ему взаимной любовью и уважением. Непонятно, как ему удавалось привлечь спонсоров, без которых вряд ли были бы возможны сложные декорации и яркие костюмы, без которых не видать бы артистам вознаграждений за свое творчество, но тем не менее спонсоры были, и театральная студия если не процветала, то держалась на плаву стабильно уже много лет.
Майя попросилась выйти на сцену.
– Разумеется! – режиссер сделал приглашающий жест. – Что будете читать?
– Можно я вам свои стихи почитаю?
– Свои? Ну читайте.
Ей показалось, что его не слишком заинтересовало это предложение. Как правило, на прослушивании принято читать классику, но, видимо, он был в благостном расположении духа, никуда не спешил и потому сказал:
– Читайте смелее!
Майя вздохнула и, опять ощутив невесть откуда взявшийся ком в горле, безвольно опустила руки. Потом закрыла глаза и осипшим, словно бы потрескавшимся, голосом начала:
На свадьбе чужой он куплеты играл,
Но как-то надрывно уж очень и нервно.
Похоже, невесту давно уже знал
И даже влюблен был немного, наверно…
Он должен веселое был бы играть,
Но что-то его на романсы тянуло.
И взгляд бы ее хоть разочек поймать,
Но нет. Избегала его, не взглянула.
Он голову очень держал высоко,
Почти запрокинул, надеясь на волю,
Но слезы-предатели – Боже, за что? —
Текли по щекам, не спасая от боли.
Закончилась песня, сломалась струна…
Да что там струна? Душа вся разбита.
Невеста, теперь уж чужая жена,
Слезу утирала платочком расшитым.
Майя глаза держала закрытыми. Когда закончила читать, по-девичьи вытерла ладонью слезы и почти без перерыва продолжила:
Не для денег, не для славы,
Только боль бы утолить.
Вне корысти. Так, забава —
Что-то делать, как-то жить.
Со слезами и со стоном,
С перечеркиваньем строк,
То со скрипом, то с подъемом,
Что-то с плюсом, что не в прок.
Чаще грустно, чем со смехом,
Реже радость, ярче боль,
И какого ждать успеха,
Если вымерла любовь?
Если голая пустыня,
Если ветру выть и выть…
Вряд ли слава, вряд ли имя…
Что-то делать, как-то жить…
– Читайте еще! – режиссер погрузился в сентиментальное настроение и, похоже, не хотел выбираться из него.
Она много читала в тот вечер. И хотя некоторые стихи были надрывны, тяжелы и вызывали душевную муку, Майя испытывала удовольствие от сцены. Пусть нет зрителей, пусть она пока не играет в спектакле, а только декламирует собственные поэтические сочинения, пусть пока не ясно, сложится ли ее сценическая история, не важно. Важно то, что именно сейчас она искренна в своем душевном порыве, именно сейчас ей внимает пусть один, но очень важный и благодарный слушатель и именно сейчас, в этот момент, она счастлива!
Под впечатлением услышанного Андрей Григорьевич произнес:
– Майя, вот что я вам скажу! Вы – человек искренний. Я считаю в актерском мастерстве искренность главным качеством. Да, есть такие понятия, как талант, способности, дар… Не знаю, есть ли нечто подобное в вас. Пока не знаю… Но даже и это неважно. Я вас беру! Вы очаровательны даже в своих переживаниях. Вы полны любви, горечи, обиды, и, что самое главное, вы не стесняетесь выражать все эти чувства!
Он немного помолчал, обдумывая конкретное предложение. Майя спустилась со сцены.
– Давайте сделаем так… Для начала попробуйте себя в детских спектаклях. У нас в репертуаре две сказки и один мюзикл. Мы посмотрим, какие роли вам подойдут. А потом… Потом видно будет…
У режиссера давно лежал готовый сценарий, и название имелось подходящее: «Роман в письмах». Сначала мелькали какие-то варианты типа «Любовные послания» или «Письма о любви», но они казались ему избитыми или, как иной раз говорят, затертыми.
«Роман в письмах», возможно, тоже не отличался оригинальностью, но все же избегал слова «любовь», что казалось ему правильным. Слишком уж затасканно и выхолощено звучало оно в последнее время. «Счастье», «любовь», «ангел» – красивые слова, но чем реже они произносятся, тем большую смысловую нагрузку несут. Поэтому Андрей Григорьевич старался избегать подобных слов в названиях спектаклей, и в афишах его театра они практически не встречались.
В конце концов уговаривал он себя, размышляя над сценарием, еще есть время подумать о названии. Дело не в этом, а в том, что почему-то спектакль этот Андрей Григорьевич никак не решался поставить. То ли волновался, что не под силу это его молодому коллективу. Никак не мог подобрать главных героев таким образом, чтобы они энергетически и эмоционально соответствовали друг другу.
Так или иначе сценарий лежал в зеленой пластиковой папке в третьем ящике его рабочего стола и ждал своего часа. С приходом Майи Андрей Григорьевич вернулся к своим мыслям насчет постановки «Романа в письмах».
Он наблюдал за поведением новой актрисы в детских спектаклях. Оказывается, это очень показательно, – работа актера в сказках. С одной стороны, роль кажется несерьезной, неинтересной, подчас даже скучной. И можно вроде бы позволить себе быть на спектаклях усталым, без настроения и иметь намерение поскорее отделаться от этой глупой работы. Отыграл, отскакал зайцем или прокаркал вороной – и домой! С другой стороны, перед детьми не соврешь. Обмануть ребенка невозможно. Если Баба Яга не выглядит угрожающей и вредной, считай, спектакль насмарку. Если какая-нибудь лягушка или комарик вяло прыгает или неубедительно пищит, то зачем вообще тогда нужен этот персонаж в постановке? Ни уму ни сердцу!
Майя играла с упоением. Будь она злой волшебницей или пригорюнившейся старушкой, у которой пропала внучка. Показательны в этом отношении были и детские аплодисменты. Ребята хлопали самозабвенно и не хотели уходить, вызывая артистов на поклон чуть ли не по три раза! И именно Майе чаще других актрис второго плана или эпизода перепадали нечастые на детских спектаклях цветы.
А однажды… Однажды давали благотворительный спектакль для детей из детского дома. Были какие-то спонсоры, оплатившие детишкам буфет, подарившие по книжке и по большой шоколадке.
Ребята были настолько захвачены действием, что, когда в антракте загорелся свет, даже не поняли, что это перерыв. Воспитатели объявили, что можно выйти, перекусить в буфете, зайти в туалет, а потом вернуться на место – смотреть продолжение. Казалось, дети с каким-то сожалением покидают зал и недоумевают, а почему же им сразу не показали сказку до конца.
В конце спектакля был шквал оваций. Мальчишки кричали в голос: «Еще! Еще!», девчонки в восторге аж подпрыгивали. Воспитатели их одергивали. От спонсоров артистам преподнесли по букету цветов. Можно было закрывать занавес.
И тут какой-то мальчик из середины зала заторопился к сцене. Ему даже пришлось расталкивать кого-то локтями, чтобы суметь протиснуться. Воспитательница крикнула: «Боря, вернись!» Но Боря уже стоял под сценой и робко протягивал Майе шоколадку, ту самую, что подарили спонсоры.
Майя, игравшая в том спектакле роль Бабы Яги, была сражена наповал. Как взять у ребенка столь редкую для него сладость?! Как можно не взять то, что предлагается от души?! На всякий случай она переспросила: