Со временем стало ясно, что визиты свои воскресные Вадим не отменит, а ездить туда Наталье нет никакого смысла. Иногда он брал с собой сына, но с возрастом тот все чаще высказывал признаки раздражения, и Вадим охотно отказался от компании ребенка, продолжая свои еженедельные визиты. Отца к тому времени уже не было в живых, поэтому Вадим брал на себя все мужские обязанности по хозяйству – рынок, помощь в уборке и прочие дела, с которыми, по его мнению, мать одна ни за что бы не справилась.
Семейная жизнь вполне его удовлетворяла. Супруга его была научным работником, у них были приняты содержательные беседы на философские темы, обсуждение политических вопросов, анализ собственных воззрений… Досуг был организован однобоко. Но это, скорее всего, с точки зрения Натальи, поскольку ей хотелось бы больше бывать в обществе. Она любила искусство фотографии, ее привлекали вернисажи, выставки, галереи. Но чаще всего она отправлялась туда одна или с подругами, поскольку идеальный досуг в понимании Вадима выглядел иначе: вечер за чаем, новости у телевизора, краткая беседа с сыном. Изредка выезд на природу. Но это если кто-то из друзей пригласит. Впрочем, никаких антагонизмов, серьезных разногласий и противоречий по каким-либо основополагающим вопросам организации семейной жизни у них не было. Что касается любви, то Вадим никогда не задумывался над этим. Спроси его внезапно: любишь ли ты свою жену? Он, не сомневаясь ни секунды, ответил бы: конечно. А как это – любит? – он самому себе не смог бы объяснить. Скучает? Думает? Стремится домой, чтобы побыть рядом, поговорить? Ну да, наверное. Только при приближении к данному вопросу уверенность пропадала, и он быстро уходил от подобных раздумий.
Вниманием женщин он, можно сказать, был избалован, поскольку девичья молодежно-институтская тусовка не могла не замечать столь интересного молодого человека, каким являлся Вадим, и всячески оказывала ему знаки внимания и делала определенные намеки. Он успел привыкнуть к этой энергии интереса и желания, которой был окружен. Но пребывал в ней постольку-поскольку… Глубоко его милые девушки не задевали, не тревожили и не вызывали той грусти и томления, по наличию которых можно было судить о влюбленности или хотя бы о нежных флюидах, каким характеризуется любой флирт.
Нет, он не был ни влюбчивым, ни ветреным, ни гулящим. Так… Что-то трепетало где-то в тайниках его сердца – ожидание ли страсти или любовной неги – но никогда он не отдавал себе отчета в этом затаенном трепете. Все его амбиции и мечты были сопряжены с работой: научные конференции, публикации, монографии, лекции, подготовка к написанию докторской диссертации. Именно защита докторской открывала доступ к более высокому статусу профессора и даже, возможно, к заведованию кафедрой, что очень даже грело и влекло. Пусть не сейчас, в перспективе… Но тем не менее.
Когда перед ним возникла Надежда, он никак не мог взять в толк, о чем она говорит. Какая-то девочка Аня, временная его ученица, детская влюбленность… Он-то здесь при чем?
– Постойте-постойте! – остановил Вадим словесный поток Надежды. – Пожалуйста, еще раз сначала. Я ничего не понял.
Она замолчала, отчего-то тяжело вздохнула и как будто даже засмущалась:
– Вы извините, я, наверное, отвлекаю вас… Но я волнуюсь за дочь.
– А что с ней? – ошеломленно переспрашивал он, так до конца и не поняв, о ком идет речь.
В какой-то момент Надежда поняла, что ситуация выглядит комично. Наверное, она и вправду что-то напутала. Или Аня напридумывала гораздо больше, чем есть на самом деле, или этот преподаватель что-то скрывает. Но вроде нет, не похоже. Слишком искренне он удивлен, естественен и правдоподобен в своем изумлении. Она вдруг сникла, оборвав саму себя чуть ли не на полуслове, и отвернулась.
– Надежда… Простите, забыл ваше отчество?
– Федоровна, – подсказала она.
– Надежда Федоровна! Я припоминаю вашу дочь. Я действительно несколько раз с ней занимался… в начале учебного года… И что? Ну позанимались и разошлись. В чем проблема?
– Вы простите меня… Наверное, я не права. Девичьи грезы и фантазии приняла всерьез.
– А я-то при чем? Вы можете мне объяснить?
– Просто я испугалась – вдруг у вас с ней возникли отношения… вы взрослый мужчина, она – ребенок. Хотела поговорить, выяснить. Знаете, материнское сердце волнуется. Она у меня единственная дочь.
– Я вас понял. Говорю вам совершенно ответственно: у меня с вашей дочерью отношений нет! Да, она бывает и на кафедре, и на институтских мероприятиях. Мы здороваемся, разговариваем, но это все в самых обычных рамках. Многие девушки здороваются со мной, общаются, звонят. Возможно, что кто-то из них и влюблен. Но поверьте, это не повод для волнений.
– Значит, будем считать, что она все себе напридумывала, – не очень уверенно, но все же воодушевленно произнесла Надежда.
– Скорее всего, именно так, – отреагировал Вадим и сам удивился своему внезапно наступившему спокойствию. Он ведь только что куда-то бежал, торопился, у него ведь были какие-то неотложные дела..
А эта женщина… Она прервала его движение, вырвала из бурлящего потока факультетской жизни, а он вместо раздражения и нетерпения вдруг испытывает покой.
Вадим смотрел на нее и не понимал, что с ним происходит. Уже вроде бы все сказано, выяснены все недоразумения, уже и разговор логически подходит к прощанию, а он вдруг осознает, что прощаться ему совсем не хочется, и что тот вопрос, по которому он только что куда-то спешил, совсем даже не важный и не срочный, и что ему почему-то хорошо здесь и сейчас… Стоять, разговаривать с этой незнакомой, встревоженной, но очень милой женщиной.
Вадим сказал вдруг:
– Я хочу угостить вас кофе. Пойдемте! У нас в буфете такие вкусные десерты…
И заговорил про кофе, сладости, про то, что после ремонта у них и столовая преобразилась, и банкетный зал открылся. А буфет, в который раньше брезговали заходить даже вечно голодные студенты, стал совсем другим: свежайшие продукты, большой ассортимент. Казалось, он говорит без остановки, чтобы не дать ей возможности отказаться, вставить слово, задать ненужный вопрос. Надежда сама не заметила, как оказалась втянута в это его движение, в этот кажущийся абсурдом разговор, в водоворот его ничего не значащих слов: «Вам с сахаром? С молоком? Какой десерт предпочитаете?»
Она пришла на разговор в душевном смятении, она встревожена и по вполне объяснимым причинам взволнована за дочь, а тут… Человек, к которому у нее заочно были сформулированы претензии и слова недовольства, вдруг тянет ее по лестницам и этажам, ведет в какой-то буфет пить кофе. И при этом говорит бесконечно, возбужденно и явно заинтересованно. Ничего не понятно!
Уже потом, дома вечером, когда муж плотно углубился в компьютер, а дочка ушла в свою комнату читать, Надя, сидя на диване и бездумно листая журнал, вдруг вспомнила сегодняшнее событие – визит к преподавателю – и какими-то другими глазами посмотрела на него…
…Они сидели в шумном буфете, среди громогласных студентов, среди непрерывно снующего потока и в то же время будто бы в изоляции… Сейчас, когда она видела их беседу со стороны, ей показалось, что их столик был словно островком, которого не касалось бурлящее вокруг людское море.
Он принес кофе, несколько мини-пирожных, какое-то ванильное суфле, многослойное желе. Она взирала на все эти лакомства в изумлении. И это ее удивление в большей мере относилось к ее внутреннему состоянию, нежели к тому, что стояло перед ней.
Он нахваливал десерты, угощал, она послушно пробовала, говорила, что, да, очень вкусно. В какой-то момент у нее получилось расслабиться. Как-то сразу, по-настоящему. Ушли напряжение, тревога. Внутренне волнение рассеялось, растворилось как-то само собой, и она вдруг ощутила и аромат кофе, и тонкий вкус пирожных, и нежный запах корицы, и едва-уловимый привкус лимонной кислоты… Она осознала себя в этом незнакомом пространстве и, главное, увидела перед собой мужчину. Не преподавателя, не репетитора своей дочери, не постороннего молодого человека, а именно мужчину. Да, он явно моложе, но он с ней здесь, сейчас. И не как случайный знакомый. Совсем нет. От него веет силой, от него исходит энергия, и он как-то странно напряжен и расслаблен одновременно.
Надежда, вспоминая их разговор, погружалась именно в ощущения, а не в слова. Тем более что ни тем бесед, ни каких-то отдельных фраз досконально припомнить она не могла. Просто общий тон разговора – незатейливый, легкий, как принято выражаться в подобных случаях, ни о чем. Но именно в этом «ни о чем» и заключался целый мир ощущений. Она абсолютно явно осознала, что мужчина, сидящий перед ней, очень сексуален. Причем не нарочито, не напоказ, нет. Это не плейбой, не гуляка, который запросто и не слишком разборчиво идет на интимный контакт. Совсем другого рода сексуальность почувствовала она в нем. Глубоко затаенную, неосознанно оберегаемую им, но столь энергетически сильную, что не скрыть ее, как ни старайся…
Еще она безоговорочно и моментально признала, что в него запросто можно влюбиться. И очень даже поняла свою дочь. Да, действительно, вполне реальная картина девичьей безоглядной влюбленности…
И еще… Еще… Было очень странно и не очень верилось, но интерес этого человека был направлен на нее, на Надежду. И не только как на собеседницу, а именно как на женщину. Причем опять же не агрессивно, не явно, и тем не менее. Вряд ли каждую мамашу он угощает кофе. Вряд ли так долго держит взгляд на лице случайной спутницы…
Надежда находилась в каком-то незнакомом для себя состоянии: некой томности, внутреннего смятения, легкого волнения и еле уловимого трепета. Но было ясно, что все эти движения души связаны с сегодняшней встречей, с тем молодым мужчиной, к которому она пришла с каким-то глупым вопросом. Сейчас ей на самом деле казался абсолютно нелепым сам повод обращения к нему. Зачем она ходила? Чего думала добиться? Ну, конечно же Аня все напридумывала, намечтала. Понятное дело, что никаких отношений между ними нет и быть не может. Другое дело, как эту вымышленную связь выбить из головы дочери? И чем перебить эту ненужную влюбленность? Та, похоже, и в самом деле влюблена. Только бессмысленно это и не нужно.