Почему не получалось, Глеб осознать не мог. Сам не понимал, а спросить у кого-то не решался. Стал покупать умные книжки, вникать. В них было написано, что любовь сродни мистическому озарению, что любить – это значит отдавать, что законы любви не познаны и непонятны, что на протяжении веков люди пытались описать их, но в результате человечество развело руками – увы! Недосягаемо, недоступно пониманию, неуловимо… Сплошные «не». И еще одно важное замечание вычитал он. О том, что любовь – не контракт. И если один любит, то это вовсе не означает, что другой любит тоже. Нет такого порядка. Ошибается Глеб в своих представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной.
Глеб запутался еще больше. Как же так? Ведь есть же любовь на свете, этого же никто не отрицает. И чувство это поглощает людей, ломает, испепеляет, возвышает, спасает, губит, уничтожает, возрождает… То есть имеет над людьми такую власть! А понять его не получается. Почему оно возникает подчас вопреки желанию самого человека, почему угасает порой против его воли?
Глеб натыкался иной раз на попытки систематизации законов счастливой любви, но все же это являлось, скорее, популяризацией новых психологических технологий и методами манипулирования, чем истинной подсказкой к вопросу: как обрести счастье в любви. Еще попадались советы, как оживить, сохранить и улучшить существующие взаимоотношения. Это было полезно, но речь шла уже о тех, кто нашел свою любовь, и о тех, кто очень дорожит отношениями и хотел бы их гармонизировать.
Глеб, хотя и не получил четкие ответы на свои непростые вопросы, все же был удовлетворен своими поисками истины, поскольку глубоко погрузился в интересующую его тему и несколько по-другому стал смотреть на свою жизнь.
Надежда собиралась на встречу с Вадимом с двойственным чувством. Вроде бы предполагается деловой разговор о ее дочери, об обучении, о поступлении. И в то же время женское чутье ее подсказывало – нет, не это, вернее, не только это. Что-то еще… Есть какой-то подтекст в его предложении встретиться.
Оделась нарочито скромно, чтобы, не дай бог, он не заподозрил в ней женского интереса. Но какая-то струна внутри почему-то пела, дрожала, вибрировала… Непонятно, каким мотивом. Скорее, волнительным, трепетно-выжидающим, предвкушающим, обнадеживающим мотивом звучала струна.
Чего она подспудно ждала? Ей и самой это пока было неясно. Мысль об измене мужу ее не посещала. Мечты о флирте или о романе на стороне были ей чужды. Она была вполне удовлетворена своими взаимоотношениями с Глебом, правда в последнее время он все больше времени проводил за компьютером и все реже разговаривал с ней вечерами, но она не обижалась. Тем более что предпочитала сериалы. Поговорить же можно за завтраком, за ужином. Зачем тратить вечер на разговоры.
Утром, когда провожала дочь в школу, обратила внимание на Анино настроение.
– Дочь, ты какая-то вялая сегодня? Или грустная?
В ответ та только махнула рукой:
– Да так, ничего особенного. Уроки достали! До каникул еще далеко…
Не очень-то поверила Надежда в такое объяснение, потому что кроме усталости в глазах дочери было нечто другое. Такое, чего не хотелось бы особенно касаться, в чем не хотелось копаться, потому что любая грусть имеет основание, имеет причину, а уж доискиваться их Надежда сегодня никак не стремилась. Она была погружена в себя, в свои собственные сомнения и переживания, и все действия по дому выполняла, скорее, механически, чем осознанно. Накормить семью завтраком, проводить мужа на работу, дочь в школу, привычными движениями убрать кухню, полить цветы, протереть пыль. Что еще? Накрасить ресницы, выбрать неброскую помаду и наряд поскромнее.
В какой-то момент Надежда заметалась по квартире, не зная, что предпочесть: легкие сапоги или ботильоны, темную сумку или яркий клатч, длинное пальто или полушубок. Она носилась от гардероба к зеркалу, бегала из ванной в коридор пока, наконец, обессиленная не рухнула в кресло. «Господи! Да что ж это такое? – с колотящимся сердцем застонала она. – Что это со мной? Надо успокоиться!»
Она заставила себя отвлечься, решив выпить чай с печеньем. Любимые ею бисквиты Надежда всегда употребляла с ограничением. Она следила за фигурой и понимала вред лишних калорий. Сегодня за завтраком она уже съела положенные две штуки, но теперь сняла с себя запрет и позволила лишнее, чтобы прийти в себя и принять рациональное решение.
В тот день рациональными она сочла сапоги, привычную сумку и пальто. Сапоги имели более спокойный, чем у ботильонов, каблук. Это было важно, потому что кроме встречи с Вадимом ей предстояли еще разъезды по городу, а на каблуках Надежда стала уставать. Сумка также была предпочтительнее клатча, поскольку вмещала в себя гораздо больше предметов. Ну а пальто… Пальто было сшито по фигуре, что очень ее стройнило.
Аня сидела на уроках и не могла сосредоточиться. Вместо формул и определений мозг был сконцентрирован на внутренних переживаниях. Она механически списывала что-то с доски, не задумываясь о смысле записей и не давая себе труда хоть что-то понять и запомнить.
Накануне вечером она изводила себя сомнениями: позвонить ли Вадиму? Пусть в последний раз, но поговорить. И голос его услышать, и слова хорошие ему сказать. Не глупые полудетские намеки, а поистине хорошие слова, какой он человек хороший, как много он значит в Аниной жизни, как важно ей знать, что он живет на свете… Эмоции захватывали ее, и предполагаемая речь выливалась в бесконечное признание, в нескончаемый словесный поток любви…
Продумав и проговорив все эти слова про себя, Аня поняла, что нет, звонить она не будет. Решила для себя прекратить отношения. Значит, все, достаточно! Если вдруг он сам когда-то позвонит… Если сам… Ох, если бы! Дальше мысль не шла, потому что дыхание сбивалось, слезы подступали к глазам, сердце замирало. Об этом мечталось, грезилось и даже верилось. Не до конца, с оглядкой, но все же. Ведь возможно же такое, чтоб сам позвонил. Ну ведь это вполне реальная мечта. Ну да, конечно, если он сам позвонит ей, тогда… Что будет тогда, Аня уже не придумывала, поскольку внутренние ее силы (или ум, подсознание или что-то еще, бог его знает, как оно называется) все же останавливали поток грез и возвращали в действительность. Решение было принято. Непростое, но очень серьезное решение, и Аня, прервав с Вадимом внешние отношения, постепенно пыталась заглушить и внутренний диалог с ним. Пока это давалось с трудом, но у природы свои законы: не подкрепляясь извне, чувство, тем более незрелое, юношеское, постепенно утихает, гаснет, перебивается новыми впечатлениями, в избытке присутствующими в молодости.
Но пока во всех этих премудростях Аня не имела возможности убедиться на практике, и все помыслы и порывы ее души были направлены на собственные ощущения, а отнюдь не на учебный процесс.
Снижение успеваемости не заставило себя ждать, но Аня, собрав волю в кулак, заставляла себя сидеть вечерами над учебниками, бесконечно перепечатывала из Интернета рефераты, пересдавала какие-то контрольные, закрывала «хвосты». Она даже обратилась за помощью к отцу, и они вдвоем вечерами читали параграфы по истории, географии, обществознанию, анализируя, рассуждая, отвечая на вопросы в конце главы, тем самым решая двойную задачу: собственно обучения и дочерне-отцовского сплочения. Мать, и без того занятая собственными переживаниями, поневоле отодвигалась на второй план. В помощи по учебе она не участвовала, Аниных девичьих переживаний не разделяла, поскольку дочь с ней после того памятного разговора делиться перестала. С отцом было как-то проще, естественней. Да, он тоже не знал ничего о сердечных переживаниях дочери, но это, видимо, и хорошо. Их отношения получались вполне доверительными, естественными и доброжелательными именно в рамках взаимоотношений «отец-дочь». Ничего лишнего, все так и должно быть.
Последнее время Глеб стал чаще звонить старшим детям. Если раньше общение ограничивалось двумя-тремя звонками в месяц, то постепенно он перешел на еженедельные разговоры, а потом и вовсе начал общаться то с сыном, то с дочерью, то с обоими сразу чуть ли не каждый день. Стали возникать общие дела, обсуждения, рождались совместные проекты с сыном по работе. Дочь прониклась к отцу доверием, делилась переживаниями и сомнениями по поводу своих ухажеров. Ее интересовал мужской взгляд на отношения полов. «Пап, а почему молодой человек ведет себя так-то? А как бы ты поступил в такой ситуации? Па, ну почему он такой странный? Пап, ну объясни ты мне! Скажи, что ты думаешь про Виктора? А про Сашку?»
Все эти отношения развивались, захватывая Глеба и занимая все большую часть его времени, эмоций, мыслей, пока он, наконец, не признался сам себе, что, несмотря на его, казалось бы, всепоглощающий интерес к детям, они вторичны. Да, они вроде бы на первом плане, да, они волнуют его абсолютно искренне, и он реально и полноценно вовлечен в их жизнь, но… Все-таки главный предмет его интереса – первая супруга. Странно, необъяснимо, чудно, но тем не менее. В разговорах с детьми то и дело мелькала тема матери. Он передавал приветы, дети передавали приветы ему. Глеб буквально хватал мельчайшие подробности о Жене, впитывал их, поначалу сам не отдавая себе отчета в том, что его интересует эта женщина. Он и сам периодически звонил ей, якобы поговорить о детях, а на самом деле просто насладиться ее голосом, услышать знакомые интонации, уловить где вздох, где улыбку. Назвать свое отношение к ней словом «любовь» ему не приходило в голову. Тогда что? Что влекло его? Зачем он рвался туда, в прошлую жизнь, в давно изжившую себя и, казалось бы, законченную связь?
Сближаясь со своей дочерью Аней, он, как ни странно, еще больше окунался в воспоминания о прошлой семье. Нереализованность, недолюбленность, незавершенность. Сплошные «не», которые все чаще стали настойчиво и болезненно напоминать о себе. И вроде никто не виноват в разрыве, и некому предъявить претензии, а как же так тогда получилось? Не смогли, не выдержали, не простили, не справились. Опять одни «не».