«медведица» со своим ублюдком хвосты подожмут. Не нравятся мне Петькины забавы. Затребовал в Пушкарском приказе шестнадцать пушек, а подлец Зоммер пообещался научить его из них палить.
Тоже мне, огнестрельных дел мастер! Набрал из Конюшего приказа охотников, обрядил в иноземное платье и устроил форменное безобразие. Вчера впервые стреляли из пушки. Чуть не насмерть зашибли какого-то холопа, а Петька и доволен. Вырос с версту коломенскую, а ума как не было, так и нет. Слава богу, что это была репа, а не картечь. Мужик Богу душу отдает, а этот ржет, как стоялый жеребец, да еще ругает пушкаря, что, мол, плохо целился. Хорошо хоть прислуга прибежала, помогла бедняге в себя прийти. Говорят, что если что не по нем — совсем бешеным становится, дергается, точно припадочный. Припадочный, наверное, и есть. Может и прибить под горячую руку. В кого он только такой уродился? Не в отца же! Небось «медведица» за его спиной с кем-то сошлась да и родила на грех такого выродка. Вчера Федор Леонтьевич снова предупреждал об угрозе от Нарышкиных. Говорит, берегись «волчонка», царевна, как бы он тебя не загрыз. Может, мне его самой прежде загрызть, а, Васенька?
— Софьюшка, что ты говоришь! — едва пришел в себя от изумления князь. — Как только у тебя язык повернулся такие страшные вещи произносить! Помнишь, чего стоила для Руси смерть царевича Дмитрия? А ведь Годунов, не в пример тебе, гораздо крепче на троне сидел… Что-то Шакловитый много себе позволять начал. Надо бы тебе, ласточка моя, его построже держать, а то Федор Леонтьевич стал место свое забывать. Заслуги его перед тобой, конечно, велики, но он должен помнить, что судья Стрелецкого приказа всего лишь царский холоп, прах от праха.
Даже князья первых родов и те не могут себе позволить того, что говорит этот худородный выскочка.
У Софьи удивленно изогнулась бровь. Что-то раньше князь не позволял себе таких речей в защиту Петра. Интересно, с чего бы это он так разволновался? Подойдя к висящей на стене кабинета карте, она пробежалась глазами по рубежам Московского государства. Со всех сторон ее царство окружали враги, терпеливо выжидавшие момент, чтобы вцепиться ему в горло. Даже в далекой и непонятной Сибири и то шли какие-то стычки то с местными князьками, то с запредельными китайцами.
— А что ты, Васенька, так горячишься? — поинтересовалась она вкрадчиво и вдруг, резко обернувшись, заглянула ему в глаза. — Неужто Петькины интересы стали тебе так важны?
Многоопытный царедворец Голицын почувствовал, что над ним начинают собираться грозовые тучи. Софья умела гневаться не хуже Петра, но только ярость ее была иного рода. Если младший царь крушил все вокруг, то царевна только бледнела и начинала говорить тише и раздельнее, но под этой внешней невозмутимостью клокотали такие страсти, что Софья была гораздо более опасным противником, чем ее буйный, но отходчивый младший брат. Другое дело, что Петр вспыхивал при малейшем сопротивлении, а Софья никогда не горячилась по мелочам. Гнев — плохой советчик, как говорил ее отец, и был совершенно прав.
В свою очередь, Голицына насторожило, что неизменно преданная ему царевна впервые заступилась за другого мужчину. Не судью или думного дьяка, а именно мужчину. Было отчего смешаться князю.
— Да нет же, Софьюшка, ты меня неправильно поняла, — пошел он на попятный. — Я только хотел сказать, что убийство претендента на престол может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Хоть игры Петра Алексеевича весьма предосудительны, но ведь это только игры. Вырастет, жениться, образумится, и все успокоится. Поверь мне, лапочка, все образуется. Посуди сама, в государстве тишь и благодать, Иоаким притих, бояре ведут себя благопристойно, Нарышкины сидят безвылазно в Преображенском. Что ты сама себя стращаешь?
— Твоими устами да мед пить, Васенька, — усмехнулась печально Софья. — Но успех твоей кампании в Крыму нужен мне как воздух. Завоюем его — Петька может со своими живыми игрушками до старости баловаться, авось какая пушка рядом с ним разорвется. А вот если конфуз выйдет, то этот волчонок в меня вцепится. А если не он, то уж «медведица» точно. Ладно, время еще есть. А теперь пойдем со мной… Сколько можно о делах говорить. Не старики, чай.
Протянув мягкую, унизанную перстнями руку, она взяла Голицына за рукав и легонько потянула в направлении опочивальни. Князь безропотно поднялся, подавляя тяжелый вздох. С каждым разом Софья становилась все требовательнее и ненасытнее в постели, а ему хотелось почитать старинные манускрипты или поговорить с кем-нибудь из иностранных дипломатов о возможности проведения реформ в государстве. Его сил уже не хватало на то, чтобы удовлетворить молодую женщину, и Голицын уже не раз подумывал обратиться к бабке за возбуждающим снадобьем. Намек на Шакловитого заставил князя насторожиться, и он дал сам себе зарок постараться ублажить царственную любовницу, чего бы ему это ни стоило.
Зайдя в полутемную душную опочивальню, он сжал в объятиях Софью и ласково опустил ее на постель. «Не лежать Шакловитому на этих перинах», — мелькнуло у него в голове.
«А Васенька-то напугался, родимый. Ишь как старается», — усмехнулась про себя Софья, отвечая на его жаркий поцелуй.
Как Василий Голицын не сопротивлялся своему назначению на роль фельдмаршала и воеводы Большого полка, командовать русской армией ему все-таки пришлось. Зима и весна прошли в подготовке к походу, и второго мая 1687 года, после пышного богослужения, стотысячная русская армия выступила из украинского городка Коломак. Тридцатого мая к ней присоединилось войско украинских левобережных казаков, и вся эта огромная людская масса двинулась в направлении Перекопа.
Сначала кругом было спокойно, только вдали иной раз мелькали татарские дозоры, но стоило рейтарам поскакать им навстречу, как они мгновенно растворялись в июньском мареве. Русские воины, не привыкшие к жаре, с трудом переносили летнее пекло. Под солнечными лучами быстро жухла еще недавно зеленевшая трава. С каждой новой верстой становилось все меньше источников живительной воды, нехватку которой первыми ощутили лошади.
Вскоре передовые русские отряды подошли к реке, которую казаки называли Конкой, а турки — Илкысу.
За ней начинались чужие земли, таившие для пришельцев угрозу. С другой стороне реки за передвижением русских наблюдал большой отряд татар.
Голицын приказал поставить шатер и созвать на совещание воевод, полковников и атаманов. Надо было решать, что делать дальше. Всегда высказывавшийся против войны с татарами гетман Войска Запорожского на Левобережной Украине Иван Самойлович на сей раз молчал, печально слушая, как жаждавшие славы военачальники наперебой рвутся в бой. Кто, как не он, знал, какая сложная задача стоит перед ними.
Решено было начать переправу на рассвете следующего дня, и, поставив шатры, а то и просто лежа у костров, сделанных из найденного плавника и тростника, уставшее войско отошло ко сну.
А в это время в Москве царевна Софья не находила себе места в ожидании вестей от Голицына. Это было невыносимо — находиться в бездеятельности, когда где-то решалась ее судьба. Хотелось что-то предпринять, кого-нибудь куда-нибудь послать, казнить, в конце концов… А вместо этого приходилось сидеть и ждать у моря погоды. Единственным занятием, отвлекавшим царевну от дурных мыслей, было открытие Славяно-греко-латинской академии. Она была счастлива, что хоть этим немногим может отплатить своему учителю Симеону Полоцкому за те годы обучения, что он был с ней, помогая, наставляя, ограждая от нападок Иоакима, который всячески отговаривал Алексея Михайловича от обучения дочери, видя в этом подрыв «Домостроя».
Еще больше был рад открытию академии еще один ученик отца Симеона — Сильвестр Медведев — один из немногих, кого Софья считала своим другом и кому безоглядно доверяла. Того, что царевна предала его, отдав преподавание в академии ставленникам патриарха, оба по молчаливому соглашению старались не вспоминать. А что оставалось делать хозяйке Кремля, если Иоаким, прослышав о том, что обучение в академии, готовившей людей для высших государственных и духовных должностей, будет доверено «папежнику», пришел в такую ярость, что Софье пришлось пойти на попятный и доверить эту миссию патриаршьим ставленникам братьям Лихудам. Первое, что сделали закоренелые враги Медведева, — это в пику изгнанным из Московии иезуитам исключили преподавание в академии латыни — международного языка дипломатов, сосредоточившись на греческом языке, риторике, пиитике, грамматике, логике и физике.
Софья с Сильвестром, стиснув зубы, наблюдали, как выхолащивается идея Полоцкого, но что могла поделать царевна супротив всемогущего Иоакима, власть которого была не намного меньше царской? Оставалось радоваться тому, что получилось, втайне надеясь, что после победы в Крымском походе амбиции патриарха можно будет слегка подсократить.
«Сему нашему от нас, великого государя, устроенному училищу бытии общему, и всякаго чина, сана и возраста людем, точию православныя християнския восточныя веры приходящим ради научения, без всякаго зазора свободному, в нем всякия от церкви благословенныя благочестивыя науки да будут… — перечитывала в который раз Софья оставленную ей Федором «Привилегию» для будущей академии.
— Аще же которые люботруднии отроцы, сего предрагаго сокровища, то есть мудрости, по грамматической хитрости, и прочих наук свободных, аки из недр земли злата, из различных диалектов писаний, наипаче же Спавенского, еллино-греческаго, польскаго и латинскаго потщатся изыскивати пилежно; и оным за их в науках тщание, за свидетельством училищ блюстителя и учителей, от нас великаго государя, имати быти достойное мздовоздаяние…»
По просьбе Софьи Медведев составил ей гороскоп Голицына, который не сулил ничего хорошего, и молодая женщина окончательно приуныла. По всему выходило, что ее надеждам не суждено сбыться: звезды сулили князю неудачи во всех начинаниях, происки врагов и дальнюю дорогу. Но если два последних пункта могли означать неизбежные бои с врагом и поход в Крым, дело обыкновенное на войне, то неудачи князя могли привести к весьма неприятным последствиям, и сердце царевны томилось от ожидания беды.