— Сонечка, что случилось? — затараторила она с порога, быстро осматривая комнату. — На площади полно стрельцов. Я слышала там голос Федора Леонтьевича. Весь дворец в панике. Я только собралась спать, а тут такое светопреставление!
— Да ничего страшного, — махнула рукой Софья, успокаивая не только сестру, но и себя. — Петька с ума сошел. Говорят, к нам Преображенский полк марширует. Кто-то бросил подметное письмо, вот Федор Леонтьевич и поднял стрельцов от греха подальше. Уверена, что завтра мы станем смеяться над сегодняшними страхами.
— Не сомневаюсь, — уже более спокойно улыбнулась Марфа, приходя в себя. — А ты, значит, от скуки гадала, наверное. Только знаешь, чтобы гадание было верным, бумагу перед сожжением комкать надо, а не складывать неряшливой стопкой… Сонька, Сонька, кого ты обмануть решила? Давай-ка я с тобой лучше посижу. И мне спокойнее, и тебе не скучно будет.
— Не уверена, что это хорошая мысль, — пожав плечами, откликнулась хозяйка покоев. — Если слухи окажутся ложными, то будет обидно, что ты из-за них не выспалась, а если верными — будет лучше, если ты окажешься от меня подальше.
— Не говори глупостей, — отрезала Марфа, устраиваясь в таком же, как у Софьи, кресле. — Легкая встряска мне не помешает, а если сюда явятся Петькины потешные, то я тем более хочу быть рядом с тобой. Представляешь, столько мужчин зараз! А ты хочешь меня лишить такого удовольствия.
Софья почувствовала к сестре такую любовь, что на глаза навернулись слезы. Слишком мало было вокруг нее преданных людей, и слишком редко получала она поддержку.
— Спасибо! — сами собой прошептали ее губы, и одинокая слезинка тихо скатилась по ее щеке.
Стрельцы в полном вооружении жгли костры до утра, карауля весь периметр Кремля и главные дороги, ведущие к Москве, но все было тихо. К утру вернулись лазутчики, посланные Шакловитым в Преображенское, с весьма странными новостями. Посреди ночи там вдруг началась паника, раздались крики, заметались люди с факелами и фонарями. Толком разузнать ничего не удалось, но только доподлинно известно, что к царю прибежали какие-то люди в одежде стрельцов и, истошно вопя, рассказали, что по Софьиному наущению в Москве ударили в набат, и толпа стрельцов идет в Преображенское, чтобы убить царя, царицу и ближних бояр. После чего Петр Алексеевич в исподнем кинулся вон из дворца и спрятался в кустах. Туда ему принесли одежду и привели лошадь, после чего он ускакал в сопровождении нескольких слуг во главе с Апексашкой Меншиковым неведомо куда, возможно, в Троицу.
Шакловитый и Софья изумленно переглянулись: что за стрельцы бежали к Петру и что за чушь ему наговорили? Кто стоял за ночной паникой?
— Вольно же Петьке дураком себя выставлять! — пожала плечами царевна и направилась в опочивальню, но Шакловитый ее остановил.
— Погоди, Софья Алексеевна, тут, похоже, дело посложнее будет. Слишком уж все складно получается: у нас паника, в Преображенском паника. Неспроста это. А что, если кто специально хочет стравить тебя с братом? — Он задумчиво дернул себя за ус и повернулся к утомленным стрельцам: — А не заметили ли вы чего еще? Может, там кто из бояр был и странно себя вел? Или что еще? Подумайте хорошенько.
— Да нет, Федор Леонтьевич, ничего такого не заметили. Да и трудно в такой суматохе понять, что обычное, а что нет. Никому ни до чего не было дела, и мы совсем близко подошли, чтобы лучше видеть. Все бегали, чего-то кричали, и если бы не князь Голицын, так, наверное, все со страху совсем с ума сошли.
При упоминании о Голицыне Софья вздрогнула и еще раз переглянулась с насторожившимся Шакловитым.
— Василий Васильевич?
— Нет, Великая государыня, Борис Ляксеич. Он там всем командовал, а потом за Петром Ляксеичем куда-то поскакал. Видать, знал, куды ехать. Там еще двое наших осталось посмотреть, что дальше будет, а мы сюды скорей побегли.
— А как был одет князь? — немного подумав, спросил со значением Шакловитый.
— Дык как? Как обычно. Все кое-как, а он обнаковенно.
— Ех ungue lеоnеm [18], - пробормотала Софья, стиснув перед грудью руки. — Федор Леонтьевич, думаю, что ты можешь отпустить стрельцов по домам. Похоже, Петька сидит сейчас в Троице и трясется как заяц, — добавила она вполголоса. — А этим добрым людям дай по рублю за верную службу.
— Как скажешь, Софья Алексеевна. — С этими словами он отвесил царевне легкий поклон и, сделав знак стрельцам следовать за собой, отправился отменять тревогу, а Софья беззвучно зашла в опочивальню, где на ее постели прямо в одежде спала не выдержавшая ночного бдения Марфа.
Рядом с ней прикорнула на стуле Верка. Софья легонько потрепала сестру по плечу.
— Просыпайся, соня. Гроза миновала.
Та с трудом разлепила ресницы и удивленно огляделась по сторонам.
— А? Что? Это твоя опочивальня? А как я здесь очутилась?
— Федя ночью тебя сюда перенес. Вставай, все прошло. Никаких потешных в Москве и в помине не было, а напуганный Петька сам из Преображенского полуголый посреди ночи удрал. По правде сказать, Марфуня, ничего я пока не понимаю, но чую, что здесь замешан Борька Голицын. Он всегда на меня аспидом смотрел. Так что можешь спокойно идти домой или остаться со мной завтракать. Сейчас Федя придет, и будем кушать.
На стуле завозилась Верка и тут же вскочила, увидев рядом государыню.
— Матушка Софья Алексеевна…
— Иди-иди… Все хорошо. Присмотри, чтобы завтрак на три персоны принесли сюда, и побыстрее.
Верка тут же исчезла, а Софья присела на постель рядом с приподнявшейся сестрой.
— Боюсь, Марфуша, что кто-то хочет меня с Петькой окончательно рассорить. То-то мне говорили, что царицын брат последнее время с Борькой Голицыным стали не разлей вода и к патриарху в гости зачастили. Кир-Иоаким вряд ли захочет войны между мной и нарышкинским ублюдком, но эти два татя на все способны ради захвата власти. Вот такое дело получается… Когда выясним, что случилось ночью в Преображенском, и куда подевался мой братец, пошлю к нему кого-нибудь из бояр. Может, удастся образумить «волчонка».
Расторопная Верка доложила, что завтрак накрыт, а Федора все не было. Пришлось сесть за стол без него. Сестры, словно сговорившись, болтали о том, о сем, обходя стороной тему ночной тревоги, но при этом все время прислушивались в ожидании стремительного перестука каблуков. Шакловитый так и не научился, да и не сильно хотел учиться шествовать важно, животом вперед, как все уважающие себя окольничие.
Вернулся он, только когда Софья с Марфой заканчивали пить клюквенный кисель со свежими булочками. Лицо главы Стрелецкого приказа было задумчиво, однако при виде встревоженных женщин он сразу повеселел, изобразив на лице если не улыбку, то ее подобие.
— Ну, в общем, все на так плохо, — сообщил он, усаживаясь за стол и надкусывая расстегай с осетриной. — В Преображенском все затихло. Другое дело, что и людей там почти не осталось. Все его обитатели под охраной преображенцев и семеновцев отправились в Троицу. Не могу сказать, чтобы этот исход мне нравился, но и пугаться пока рано. Мои ребята порасспрашивали оставшихся слуг, и те рассказали довольно странные вещи, что, якобы, на Петра Алексеевича за последнее время было несколько покушений. То бочонок с отравленным квасом на кухне нашли, то люди какие-то с ножами вокруг ходили… Соня, клянусь, — перехватил он вопросительный взгляд царевны, — это не моя работа. Богом клянусь, что я туда никого не посылал и ничего не подбрасывал. Да и странно все как-то выходит: столько раз покушались на твоего брата, а достать не смогли. Мои ребята не сплоховали бы, поверь, тем более что убить Петра по дороге в Немецкую слободу проще пареной репы, а этот несчастный бочонок с квасом неизвестно кто мог отведать.
Якобы налили собаке, и она сдохла. Чудеса, да и только! Сдается мне, что это происки Бориса Голицына и Льва Нарышкина. Ты обратила внимание на слова моих ребят о том, что князь был одет так, словно ждал паники?
— Обратила. Он мой давний враг. Одного в толк взять не могу — неужели и Василий Васильевич с ними в сговоре? Как уехал в Медведково, так там и пропал. Неужели я пригрела у себя на груди змею?
— Что ты говоришь, Сонечка?! — вмешалась в разговор обескураженная таким предположением Марфа. — Василий Васильевич не может быть изменником. Он очень тебя любит… Извини, Федор Леонтьевич.
Шакловитый задумчиво дернул себя за ус, вспомнив, как легко согласился князь предать Самойловича.
— Не знаю, что тебе сказать, Марфа Алексеевна. Василий Васильевич очень умный и хитрый боярин, но у него слишком мягкий характер, а Серей Алексеевич весьма напорист. Трудно сказать, какими побуждениями руководствовался князь, но то, что он — хороший дипломат — устранился от своих обязанностей, говорит о многом. Я часто наблюдал за тем, как он играет в шахматы. Василий Васильевич всегда просчитывает несколько шагов вперед.
— Уж не ревнуешь ли ты, Федор Леонтьевич, Сонечку? — стрельнула на него глазами царевна.
— Марфа! — сердито одернула забывшуюся сестру Софья. — Не знаю, Феденька, прав ты или нет, но то, что Василий Васильевич много сделал для меня хорошего, не подлежит сомнению.
И пока у меня на руках не будет неопровержимых фактов, я не поверю, что он мог стать предателем. Errare humanum est [19].
— Соня, отстань от меня со своими покойниками, — сердито фыркнул Шакловитый. — Когда ты переходишь на латынь, мне все время кажется, что ты хочешь подчеркнуть мою безграмотность. Но кое-что из их тарабарщины я успел выучить, и отвечу тебе на том же языке. Хочешь понять, что происходит, ищи cui prodest?[20]
Судя по последним делам князя Василия, можно предположить, что он переметнулся к Нарышкиным. Недаром он покровительствует Мазепе, который без ума от Макиавелли.
— Федя! — в голосе Софьи появились стальные нотки, и она сердито сдвинула брови.