— Разве ж я могу с тобой спорить? — грустно усмехнулся Шакловитый. — Пойду распоряжусь.
— Вот и хорошо, а я пока прикажу Верке баньку приготовить. Негоже царевне ехать в затрапезном виде, ты не находишь?
— Да ты и так хороша. — Он прижался губами к ее губам с такой страстью, будто в последний раз.
— Ну что ты так, право слово!
С трудом отдышавшись, она ласково взлохматила его густую черную шевелюру и ахнула.
— Ой, Феденька, у тебя седые волосы появились! Да сколько! Тяжела доля государыниного аманта?
— Не говори глупостей, Сонька, — перехватил он ее руку. — Сам выбрал такую долю и не жалею ни о чем. А теперь иди, а то пока Верка приготовит баньку, то да се, ляжешь спать поздно, а тебе завтра надо быть раскрасавицей. Погоди, я сейчас ее позову.
Когда за Федором закрылась дверь, Софья сразу обмякла и, с трудом добравшись до ближайшего стула, грузно села на него, прижав кулак ко рту, чтобы не завыть в голос. Если ее еще может защитить царская кровь, то что нарышкинский выродок в случае победы сотворит с Федором — и подумать страшно. Вася, наверное, легко отделается, если, конечно, провалил поход на хана в сговоре с братом, но Федя… Феденька…
Она не знала, что, едва выйдя за порог и плотно притворив дверь, Шакловитый долго стоял, прижавшись спиной к стене. Если бы он только мог! Зубами бы загрыз любого, кто подойдет к Соньке. Но сейчас против нее поднялась такая сила, что зубы сломаешь, а не возьмешь. Остается только делать вид, что все идет хорошо. Пусть Сонечка до последнего верит, что может еще что-то изменить.
ГЛАВА 10Кровь за кровь
Утром, во время последних сборов в дорогу к Софье попросился на прием командир стрелецкого полка Патрик Гордон. Изрядно удивленная ранним визитом шотландца, она велела пригласить его в кабинет. Получавший последние наставления Шакловитый отошел к печке, привалившись плечом к ее изразцам.
После обязательных расшаркиваний старый вояка сразу приступил к делу.
— Великая государыня, — начал он прокашлявшись, — я верно служил тебе, твой брат и твой отец. Теперь царь, которому я сказал присягу, призывает меня к себе. Я зольдат. Повиноваться приказ мой долг. Мой полк идти сегодня в Троице-Сергиев монастыр. Мне очень жалеть.
С этими словами он шагнул вперед и протянул Шекловитому указ Петра, приказывающий стрельцам явиться в Троицу, грозя в случае его невыполнения всевозможными карами. Софья вопросительно стрельнула глазами на главу Стрелецкого приказа, но тот чуть заметно пожал плечами, мол, выбирай, царевна, сама свою линию поведения.
Велишь казнить изменника — отрубим на Лобном месте голову, отпустишь — пусть идет с Богом. Софья побарабанила пальцами по мраморной столешнице резного, с львиными лапами, стола.
— Чем я обидела тебя, Петр Иванович, что ты бросаешь меня в трудную минуту?
Внезапно Гордон опустился на колено и склонил седую голову.
— Великий государыня, — проговорил он глухо, — в моем роду нет изменник, и я не буду первым. Мой клятва требует, я повиноваться Петр Лексеич. Да и не хочу я быть без голова на старости лет. Но свой внук я сказать, что видеть много король и служить много король, но лучшим из король был русский царевна Софья Лексеевич.
От волнения старый шотландец, много лет проживший в России, совсем запутался в сложном русском языке и замолчал, ожидая решения своей участи. Софья милостиво махнула рукой, с трудом сдерживая набежавшие на глаза слезы:
— Иди, Петр Иванович! Не сомневайся, царь будет к тебе милостив.
Гордон поднялся и, отвесив прощальный поклон, вышел с гордо поднятой головой.
Шакловитый скрипнул зубами.
— Побежали крысы. Всю ночь в Москве скрипели ворота, бояре, окольничие и вся прочая шушера под покровом темноты к Петру бежит. Днем боятся, сукины дети, так во мраке свои дела проворачивают. Так и тянет остановить какой-нибудь рыдван, до прибить для острастки всех его пассажиров! Сегодня в Грановитой палате, дай Бог, половина думных людей собралась. Роды первой статьи — Одоевские, Шереметевы, Черкасские, Репнины, Прозоровские, Шеины уже удрали.
Уверен, что и у остальных кареты да колымаги запряженные стоят, да кишка тонка в бега кинуться. А теперь и стрельцы побегут. Это первому страшно, а в толпе-то — милое дело!
До этого царевна еще держалась, но тут из ее глаз хлынули слезы, и она упала на стул, закрыв лицо руками.
— Не поеду я никуда! Вели карету распрягать! Не желаю я позориться, ехать среди холопов к Петьке на поклон! А попробует нарышкинский выродок в Кремль сунуться — взорву, но ему не отдам! Пусть катится к чертовой матери, прости меня Господи! Я Великая государыня, а он саранча неграмотная! Федя, пиши указ: кто из Москвы поедет в Троицу, будет считаться изменником и казнен на месте. А то ишь, Петьку боятся! Меня будут бояться тоже!
Но грозный окрик царевны уже не мог остановить повального бегства. Ежедневно то один, то другой полк, кто с развернутыми знаменами и барабанным боем, кто тишком покидали город. Софья часами стояла у окна, наблюдая, как пустеет Москва. Ее томило ощущение надвигавшейся катастрофы, как бывает в страшном сне, когда чувствуешь, что надвигается нечто ужасное, но не знаешь, откуда его ждать.
Федор, целыми днями метавшийся по стрелецким слободам и солдатским казармам, тоже стал все больше времени проводить во дворце. Однажды Софья застала его за сожжением бумаг. Около ног Шакловитого еще лежала небольшая стопка писем и каких-то записок, а в пламени костра уже корчились черные остовы того, что еще недавно было секретами Стрелецкого приказа.
Подняв глаза на царевну, он ничего не сказал, а, только взяв кочергу, ожесточенно принялся шевелить ею в печи. Постояв рядом с тем, кто остался ей верным до конца, Софья ненадолго отлучилась, и спустя несколько минут вернулась, неся большую стопку исписанной бумаги. Протянув ее Шакловитому, она устроилась в кресле у него за спиной, завороженно глядя на огонь. Все было ясно без слов.
— Федя, — наконец, кашлянув, нарушила молчание Софья, — я тебе собрала деньги, какие есть под рукой, и драгоценности. Уезжай сегодня же. Петька тебя убьет, как когда-то я Хованского. Сон был мне сегодня вещий, страшный. Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится. Не мучь меня, Феденька, не заставляй оплакивать до конца своих дней. Третьего дня в Смоленск ушел Сильвестр, и ты уходи. Нас с Марфой тронуть не посмеют, а тебе — смерть.
— Сонька, ты дура! — беззлобно огрызнулся на нее Шакловитый, не отводя глаз от затухающего огня. — На кого я тебя брошу? Да и бежать мне некуда. Это ты у меня умная, а я по-иноземному говорить не научился. Так что придется тебе меня потерпеть. Мне твоя постель слишком нравится. Не смогу я после нее на постоялых дворах ночевать, а то и того хуже — в лесу на коряге ворочаться.
На глазах Софьи заблестели слезы. Никогда не позволявшая себе подобной вольности царевна последнее время плакала по нескольку раз на дню, видимо, сказывалось нервное напряжение, не отпускавшее ее ни на минуту. Стараясь, чтобы голос предательски не дрогнул, она скороговоркой пробормотала:
— А если я прикажу?
— Не стоит, свет очей моих, потому как придется тогда мне изменить Великой государыне ради некоей Софьи Алексеевны, которая когда-то во времена оны устроила такой скомороший балаган на похоронах собственного брата, что Москва потом полгода обсуждала ее непотребное поведение.
— Так и полгода? Чего так мало? — Невзирая на трагизм ситуации, вместо слез в темных глазах женщины заплясали бесенята.
— Так того… Другие сплетни пошли… Царевна Софья Алексеевна умела подбросить пищи для разговоров. Весело с ней было… Так что, Сонька, где ж я такую, как ты, бабу найду? И коли уж про это разговор зашел, не пройти ли нам в опочиваленку? Раз уж править некем, так, может, того, просто жизни порадуемся?
Но Шакловитому с Софьей было не суждено «потешить беса», потому что прибежала перепуганная Верка и, дрожа то ли от страха, то ли возбуждения, доложила, что в дворцовых сенях стоят стрельцы и требуют, чтобы к ним вышла государыня.
— Требуют? — вскинулся Шакловитый. — Да я им сейчас…
— Не смей! — в голосе Софьи прозвучал металл. Никогда она не позволяла себе разговаривать в таком тоне с Федором с тех пор, как он пересек порог ее опочивальни, но сейчас не было другого выхода. — Оставайся здесь. Верка, скажи им, что Великая государыня сейчас выйдет.
Подобострастно кивнув, Верка опрометью кинулась выполнять поручение, а Софья, подойдя к Шакловитому, нежно обвила его шею руками.
— Феденька, поклянись мне самой страшной клятвой, что ты будешь ждать меня, сидя в этой комнате. Пообещай, что не выйдешь к стрельцам, что бы там ни произошло. У меня еще есть сила с ними справиться.
— Сонька, ты дура!
— Пообещай. — Ее губы прижались к его губам со страстью первых дней любви.
— Хорошо, — с трудом отозвался Шакловитый, когда она разжала, наконец, объятия. — Клянусь собственной жизнью.
Не очень доверяя обещанию Федора, она все-таки спустилась по лестнице на первый этаж, где ее ожидало несколько бояр, не пожелавших или побоявшихся переметнуться на сторону Нарышкиных. Сделав знак следовать за ней, она прошла в сени к двум десяткам хмурых стрельцов. При виде государыни они нехотя опустились на колени, демонстрируя всем своим видом, что делают это только согласно обычаю.
— Государыня перед вами, — надменно произнесла Софья, распрямив и без того прямую спину. — Что вам надо, стрельцы? И как вы смеете меня тревожить по пустому делу?
В ответ на это непрошеные визитеры поднялись с колен, и бывший среди них полковник Сергеев протянул ей какую-то бумагу.
— Указ пришел от царя Петра Алексеевича, чтобы, значит, шли в Троицу и доставили к нему вора и изменника Федьку Шакловитого для розыска про царское покушение. Сама можешь указ прочесть, коли сумлеваешься. Так что ты того, государыня, вели нам его выдать.
Кровь прихлынула к щекам Софьи и зашумела в ушах, забилась на висках. Да как они смеют требовать от Великой государыни, чтобы она выдала своими руками им на пытки и смерть своего Федю! Да кто они такие, предатели, переметнувшиеся к брату, стоило тому только пальцем поманить. От ярости ее глаза засияли холодным огнем, и царевна стала похожей на приготовившуюся к броску тигрицу.