— Как тебя зовут? И как ты сюда попала?
— Мария я. Попросила солдат пропустить меня к тебе.
— Что? — У Софьи даже горло перехватило. — Ты понимаешь, что с тобой теперь сделают?
— Значит, такова Божья воля, — опустила ресницы девушка. — Ну, я пойду, а то меня сестры ждут.
И видение растворилось за дверью, зато в комнату заскочила возбужденная Верка:
— Ой, матушка-государыня, чуть сейчас не попалась! Иду, значит, я с корзиной от Марфы Алексеевны, а тут князь-кесарь: «Дай-ка посмотреть, что ты там несешь». Хорошо, что его окликнули, а я опрометью к вам побежала.
— Давай письмо сюда! — Она протянула руку. — Кстати, ты не знаешь, что за девушка от меня сейчас вышла?
Копавшаяся в корзине в поисках письма Верка изумленно посмотрела на хозяйку.
— Отсюда никто не выходил, Софья Алексеевна. Я пока шла, никого не видела. Да и кто пойдет сюда, если инокиням строго-настрого запрещено с нами разговаривать? Кстати, на рынке говорят, что скоро Петр Алексеевич приедет. Через неделю или около того.
Софья еще раз повертела в руках записку и перечитала шесть написанных в ней слов. Не привиделась же ей юная монахиня! Но Верка стояла на своем: никого не было, никого не видела.
Так Софья и не поняла, кого же она принимала у себя в гостях.
Петр примчался из-за границы как Ангел Смерти: злобный, решительный, не знающий милосердия. Всех сосланных стрельцов вернули из тюрем и монастырей для новых пыток. Софье было запрещено сношение с внешним миром, а Марфа посажена под домашний арест в своем тереме.
Москва замерла от ужаса, передавая шепотом из уст в уста страшные рассказы о том, что делалось в Преображенском. Рассказывали, что там бичевали людей, сдирая с них кожу вместе с мясом, а тех, кто выдерживал нечеловеческие муки, клали на раскаленные угли. И часто среди палачей видели царя, самолично занимавшегося допросами несчастных.
Спустя несколько дней в Софьины палаты вдруг ввалилась толпа преображенцев и увела всех ее слуг, включая Верку, которая, не желая добровольно идти на мучения, брыкалась так, что с ней едва справились шесть здоровенных преображенцев. В конце концов, ее торжественно вынесли за дверь, держа за руки — за ноги, четверо дюжих молодцев, а она ругала их такими словами, о которых царевна даже не слыхивала.
Софья осталась одна, глядя в раскрытую дверь, как ветер гонит по дорожкам жухлую листву. Опять осень, и опять сердечная боль за близких людей. Как там Марфа? Что с ней сделал живодер-братец?
С трудом переставляя ноги, она закрыла дверь, чтобы не выдувалось последнее тепло. Спасибо отцу Симеону, который заставил ее учиться готовить, а то теперь некому ей приготовить еду. Подойдя к стоящему у окна столу, она налила себе стакан воды и выпила его залпом. Странно, но вместо того, чтобы впасть в отчаяние, она испытывала чувство душевного подъема.
Наконец ее память может выйти из летаргического сна, в который она погрузила ее усилием воли. Федя, ее Феденька поможет ей выстоять в борьбе с Петром и не сломаться. Она была готова к любому исходу, потому что это была жизнь, а не душевная смерть.
Но царевне пришлось прождать несколько дней, пока к ней в светелку не ввалились два человека, которых она ненавидела больше всех на свете: ее сводный брат Петр и князь-кесарь Ромодановский.
При виде незваных гостей Софья оторвалась от вышивания, к которому пристрастилась, чтобы убить время, и поднялась, не опуская глаз.
— Что вылупилась?
Пододвинув к себе стул, Петр плюхнулся на него, широко разведя ноги в разные стороны. «Преет у него там, что ли?» — мелькнуло у Софьи в голове. Эта мысль была так некстати, что царевна чуть улыбнулась, глядя в круглые глаза своего брата. «Ну точно, кот. Недаром его так прозвали!»
При виде улыбки Петр совсем вышел из себя и грохнул кулаком по столу.
— Я тебя спрашиваю, чего вылупилась? Думала, раз царевна, так я тебя пальцем не трону, сука Милославская.
— Романова, — поправила она его спокойно. — Но и Милославская, конечно, тоже. И не кричи так, горло сорвешь.
У Петра задергалась левая щека, что свидетельствовало о крайней степени его волнения. «Может, помрет?» — со слабой надеждой пронеслось в голове.
Но нет, все обошлось, хотя Петр орал как сумасшедший и тряс у нее перед лицом листами с показаниями стрельцов, которые якобы видели написанные ею письма.
— Ни о каких письмах я не знаю, — холодно пожала она плечами. — И к бунтовщикам никакого отношения не имею. А если б ты их кормил, то и к тебе бы они хорошо относились.
— Знаю я, как ты их кормила! Помню, все помню! На твоих руках кровь моих дядьев!
— А на твоих моего мужа невенчаного!
— Это Федьки, что ли? Ты бы еще попа-расстригу Медведева сунула к себе в постель!
— Федор был умным и верным человеком. Не чета твоим бабам из немецкой слободы!
— Сука!
— Мартовский кот?
— Государь! Государь! Петр Алексеевич! — пытался вклиниться в словесную перепалку Ромодановский, но его никто не слушал.
— Повешу, змея, вместе со стрельцами твоими!
— Побоишься царскую кровь пролить!
— Это ты, ты привела сюда стрельцов! У меня есть показания твоей прислуги. У меня палачи очень хорошо умеют выбивать показания двумя-тремя ударами бича.
— У меня же спальница была беременная! — похолодела Софья. — Ты ее тоже посмел бить?
— А что? Она лучше других, что ли? Смотри, и тебя выдеру с ними за компанию!
— Попробуй только, трус паршивый! Молодец среди овец. Воевать с бабами — это как раз по тебе, а как только услышал, что стрельцы идут, аж в исподнем деру дал!
— Государь! Государь! — надрывался Ромодановский, пытаясь вернуть Петра к предмету, ради которого они явились в Новодевичий монастырь.
Неимоверным усилием воли царь взял себя в руки, поглядывая на сестру налившимися кровью глазами.
— Можешь забыть о своей прислуге, а тебя я здесь сгною. Сегодня же станешь инокиней, да не под своим именем, чтобы и духу от тебя не осталось! И никто о тебе никогда больше не вспомнит. Что, нравится? И сестрицу твою ненаглядную к ногтю прижму!
— Что ты собираешься сделать с Марфой? Она-то здесь совсем ни при чем.
— Ни при чем? А кто тут с корзиночками бегал?… Говорил же я тебе, что за этой гадиной следить в шесть глаз надо, — набросился он уже на князь-кесаря, но тот и ухом не повел.
— Собирайся, царевна, идти пора, — проговорил он утробным голосом. — Уже все готово к пострижению. Да и нам обедать пора.
Невзирая на Софьино сопротивление, она была пострижена в монахини под именем Сусанны. Теперь ей предстояло жить и умереть в стенах монастыря, за которые инокинь, никогда не выпускали и только в дни праздников позволяли пройти по верху стены, чтобы с высоты посмотреть на жизнь, текущую за стенами этого склепа.
Жизнь оборвалась, наступило безвременье. Петр категорически запретил любые посещения и передачи инокине Сусанне, и она узнавала новости с большим опозданием.
В монастыре же, только в Успенском, что в Александровской слободе, оказалась царевна Марфа.
Постриженная под именем Маргариты, она скончалась там от скорбута и голода спустя девять лет.
Софья покинула этот мир на три года раньше. Незадолго до смерти она приняла схиму под именем Софьи, так что ей удалось перехитрить Петра и оставить о себе память.
Но все это будет позднее, а пока Петр сводил счеты со стрельцами, заставляя всю Москву участвовать в массовых казнях. На Красной площади, в Белом городе и на болоте за Москвой-рекой людей десятками вешали, четвертовали, рубили им головы. Особенно зверствовали в Преображенском, где кровь лилась потоком. Чтобы повязать всех кровавой порукой, царь заставил стать палачами всех вельмож и служилых чинов, и сам тоже не погнушался отрубить пятерым стрельцам головы. Москва содрогнулась от ужаса и, покорно склонив голову, наблюдала, как по Тверской едет в компании пьяных и довольных приятелей русский Калигула.
Внезапно среди стоявших по сторонам улицы зевак появился юродивый. Приплясывая на месте, он вдруг встретился глазами с царем и, отшатнувшись, закрыл лицо руками.
— Что случилось, Алешенька? — спросила его сочувственно стоящая рядом боярыня.
— Антихрист идет, Антихрист! — завопил вдруг юродивый и кинулся бежать по Столешникову переулку.
Меншиков дернулся его догнать, но насмотревшийся на кровь царь махнул рукой, и Алексашка придержал коня. Компания поехала дальше, только царь больше не улыбался, а перед ним уже катилась молва:
— Антихрист идет, Антихрист…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что история, за немногими исключениями, — всего лишь сборник сказок, мало чем отличающихся от мифов Древней Греции или «Илиады» Гомера.
Почитайте любое письменное свидетельство далекой от нас эпохи. Сразу же возникает множество вопросов. Почему летописец рассказал о событии так, а не иначе? Хорошо ли он знал описываемый им факт или кое-что напутал, страдая старческим склерозом? Был ли он беспристрастен или оболгал князя, который накануне отказался выделить его монастырю дрова на зиму? Да и сам князь, мечтающий остаться в истории благодетелем Отечества, скорее всего, внимательно следил за творчеством своих «писарчуков», уничтожая компрометирующие его факты и выпячивая недостатки противников.
А потом на эти «ошибки» накладывались трактовки образов исторических личностей, принятые учеными в соответствии с собственным пониманием истории или требованиями современного им исторического момента.
После сидения в Троице все архивы Милославских и их сподвижников достались Нарышкиным, которые не отличались большой щепетильностью, когда дело касалось семейных интересов. Что из документов было истинным, а что сфальсифицированным? Где в показаниях, полученных под «гестаповскими» пытками, правда, а где оговор? Что правдивого рассказали Петру в Троице прибежавшие из Москвы стрельцы и бояре, а что измыслили, чтобы втереться ему в доверие? Ведь не секрет, что проще всего подольститься к негодяю, сказав, что вокруг него одни мерзавцы.