— Друзья, помогите мне выбраться, — попросил он. — Сам я сделаю неуклюже и упаду еще, не дай бог.
— А ты через дверь попробуй дом покинуть, — сказал ему Сема. — Как все нормальные люди.
— Не хочу привлекать внимание полиции.
— Совесть нечиста?
— Моя — кристальна.
— Куда ты собрался? — поинтересовалась Лена, шагнув к окну.
— Я должен найти Тайру.
— Зачем?
— Чтобы помочь. — Евгений выбросил из окна костыли, затем рюкзак. — Пименов обещал хорошо заплатить ей за работу, но он умер, значит, денег ей не видать. Я дам ей, сколько смогу.
— По мне, так ты просто убегаешь, — заметил Сема.
— Чего я делаю? — Ляпин пыхтел, перекидывая ноги через подоконник. Причем здоровая тоже была не очень-то подвижна. Женек не отличался спортивностью.
— Тикаешь. Драпаешь. Линяешь. Рвешь когти. Я могу еще кучу синонимов вспомнить.
— Намекаешь на то, что я как-то причастен к смерти Сергея Сергеевича?
— Или Фила. У полиции уже нет сомнений в том, что его убили.
— У нас с тобой взаимная неприязнь, и все же она не повод подозревать друг друга в преступлениях. Уверен, ты не думаешь на меня. Как и я на тебя. Хотя о твоей ссоре с Пименовым я рассказал полиции. Это мой гражданский долг, знаешь ли…
— А мой — привлечь внимание полиции к тому, что один из фигурантов дела об убийстве сейчас пытается сбежать.
— Ладно, настучи на меня.
— Я так и поступлю… — И сделал вид, что собирается кричать.
На самом деле Сема желал оставаться в стороне. Помогать Ляпину не думал, но мешать тоже. Однако Елена не знала этого, поэтому схватила Ткачева за руку и зашипела на него:
— Замолчи. Пусть уходит. — И уже Жеке: — Забор ветхий. Найди две доски, которые отходят, раздвинь и пролезь.
— Я именно так и собирался сделать. Но спасибо.
Ляпин довольно резво поковылял к забору. А меньше чем через минуту скрылся за ним.
Глава 2
Виталя валялся в траве и смотрел на небо. По нему медленно плыли облака, похожие на клубки сахарной ваты. Он обожал ее в детстве. Не столько за вкус любил, сколько за вид. И процесс приготовления Виталю завораживал. Его можно было оставить у тележки со сладкой ватой и не беспокоиться — мальчик никуда бы не ушел. Стоял бы весь день и смотрел, как сахарная паутина наматывается на палочку. А когда продавцы ее позволяли Витале сделать это самому, он чувствовал себя невероятно счастливым. В парижском Диснейленде ему особенно запомнилось именно это, а не крутые аттракционы.
«Почему я не стал продавцом ваты? — подумал вдруг Виталя. — Зачем я вкладывал бабки в масштабные проекты, когда мог бы купить аппарат для приготовления сахарной паутины, тележку и место в парке?»
Пименов перевернулся на живот. Уронил лицо в согнутые руки. Зарыдал.
Оказалось, без слез. Когда его нос защекотала трава и он стал его чесать, не почувствовал влаги. Тронул глаза — они тоже сухие. Выходит, он только думал, что плачет? Без соплей и слез какой плач? Одно притворство…
И все же Витале было жаль отца. Не самым поганым человеком он был. В аду будет жариться не вместе с Гитлером или Чикатило. Но что именно туда ему дорога, сомнений нет.
— Ты бы поберег одежду свою брендовую, — услышал он. — Не скоро себе новую позволишь.
— От тебя не спрятаться, не скрыться, — ответил он Семе, который вырос из-за раздвоенного березового ствола. — И так всю жизнь.
— Я всегда хотел держаться от тебя подальше, но судьба сводит нас вновь и вновь, так что терпи.
— Нас сводили отцы. Сначала оба, потом только мой.
— Сейчас та же ситуация. Мы два главных подозреваемых в убийстве Сергея Сергеевича.
— Ты поэтому поперся за мной?
— Вообще-то я направился в усадьбу. Иду себе по тропе, смотрю, ты в траве валяешься. Вставай. Ладно испачкаешься, еще и простынешь — земля в тени прохладная…
Он протянул руку, чтобы помочь Витале подняться. Тот, взявшись за нее, встал. Джинсы были чуть попачканы — белая футболка с ярким логотипом очень крутого итальянского бренда приняла весь удар на себя. На ней и зелень травы, и земля, и раздавленные муравьи.
— Воды при тебе нет? — спросил Виталя.
— Не взял.
— Жаль. — Он вытер руки о штаны, а вспотевшее лицо футболкой. — Зачем ты собрался в усадьбу?
— Хочу попрощаться с ней. Она моя самая большая архитектурная любовь. От таких по-английски не уходят.
— Но я еще думаю над тем, закрывать проект или нет.
— Брось, Виталя. Ты ничего никогда не решал. А раз Сергея Сергеевича нет в живых, то…
— То я стану главным… Решателем.
— Не вытянешь ты без него. Даже если получишь те деньги, которые он тебе обещал. Но я в этом сомневаюсь. Они где-нибудь в офшорах. А легальные счета будут заморожены как минимум полгода. Поэтому я тебе и советовал беречь одежду. У тебя, Виталя, наступают тяжелые времена.
В его голосе звучало торжество, пусть и замаскированное? Или Пименову только показалось?
— Отец еще месяц назад перевел деньги на мой счет, — уел он Ткачева. — Не целиком, но сумма настолько большая, что я смогу не одну новую футболку купить, а целый магазин открыть по франшизе. А на сдачу в этих глухих краях выкупить пару-тройку точек.
— Выходит, ты теперь богат?
— Всегда был.
— Не ты — Сергей Сергеевич. И он позволял тебе пользоваться своими деньгами.
— А ты сам заработал на квартиру, дом, свою блатную тачку? На кеды эти кошмарные… Я ради интереса загуглил — оказалось, они стоят как не самый плохой холодильник.
— Да, я заработал сам.
— С нуля начал, да? Или все же воспользовался тем, что от отца досталось?
— Я пахал, — повысил голос Сема.
— Не спорю. Но если бы ты родился в семье тракториста и доярки, фрезеровщика и официантки, учителя и пожарного, хрен бы ты поехал в Лондон учиться… И пахал бы не на себя, когда твой папа умер, а на дядю или государство.
Ткачев закатил глаза. Он всегда так делал, когда что-то было не по его. Так он выражал свое «фи».
Было время, когда Виталя его ненавидел. Люто! Даже фантазировал о том, что Сема вываливается из окна, попадает под грузовик, тонет… Но лучше — давится жабой. Была у него такая питомица. Большая, пупырчатая, лупоглазая… До жути противная. Звалась Жозефиной. В честь любимой женщины Наполеона. Ее Семе папа подарил на день рождения. Жаба была редкой, дорогой, ее заказывали аж в Южной Америке. Младший Ткачев с ней сюсюкался. Глядя на это, Виталя представлял, как Жозефина прыгает ему в рот, а он ни выплюнуть ее не может, ни проглотить…
— Я пошел, — бросил Сема и направился дальше, но Пименов его остановил, схватив за руку.
— Если я не закрою проект, ты останешься в нем?
— Тебе же навязал меня папа.
— Да. Но когда давление исчезло, я понял, что хочу видеть главным архитектором именно тебя.
— Я не хочу повторяться…
— То есть ты уверен, что я не вывезу?
— Никто не смог бы без поддержки огромной волосатой лапы. Потрать деньги, что упали на твой счет, на фирменный магазин. А на сдачу выкупи пару точек в этих краях. Если у вас с Леной серьезно, ты будешь частенько сюда приезжать.
Пименов призадумался. До сегодняшней ночи он думал, что у них с Леной (Лолошей) серьезно. Она и умная, и красивая… Красивая не искусственно, по-настоящему. Когда ее целуешь, не чувствуешь закачанный в губы гель, волосы теребишь — не нащупываешь капсулы, грудь гладишь — и она в твоей руке мягко укладывается, как кошечка.
И все же Лолоша не пара Витале. Он всегда выбирал тех девушек, что не понравились бы отцу. А теперь какой в этом смысл? Поэтому если искать, то породистую. Из хорошей семьи, чтобы приданое за ней давали.
— Магазины меня не интересуют, — ответил Виталя. — Не хочу торговать ни барахлом, ни элитными тачками. У меня, кстати сказать, был салон ретроавто.
— Прогорел?
— Нет. Он приносил небольшую, но стабильную прибыль, но я потерял к нему интерес.
— В этом проблема. Ты сам не знаешь, чем хочешь заниматься.
Виталя задрал голову и взглянул на небо. Облака продолжали плыть по нему.
— Ты любишь сахарную вату? — спросил Виталя.
— Терпеть не могу. Приторно.
— На вид как?
— Перезревшие одуванчики. Фу.
— А я обожаю.
— До сих пор? Помню, как ты в парках залипал у точек, где она готовилась и продавалась.
— Я же забыл… Представляешь? А ведь как теперь мне кажется, это были самые счастливые моменты моего детства.
Ткачев пожал плечами. Плевать ему было на Виталю и его откровения.
— Если не возражаешь, я пойду, — сказал Сема.
И зашагал дальше. Легко, пружинисто.
Он был очень грациозен. Глядя на него, все думали, что Ткачев занимается восточными единоборствами. Но он был таким же неспортивным, как Виталя. Однако сохранил отличную форму и, возможно, занялся чем-то: если не кунг-фу, то гимнастикой у-шу. А Пименов не мог заставить себя даже педали домашнего тренажера регулярно крутить. То с похмелья, то не в настроении из-за того, что решил уйти в завязку.
Виталя понимал, что у него зависимость. Поэтому занимался он от силы четыре раза в месяц. По понедельникам, когда начинал новую жизнь.
Вчера он напился до беспамятства. Когда Лолоша уложила его, Виталя не угомонился. Он встал, вылез в окно и пошел к Горынычу. Так звали злющего деда, изо рта которого так воняло чесноком, что слезились глаза. Именно у него Фил покупал самогон. Виталя его же у Горыныча и приобрел. По совершенно смешной цене — сто пятьдесят рублей за пол-литра. Филарет по малости обжуливал Пименова, когда брал на себя приобретение алкоголя. И почему все алкаши нечисты на руку?
Витале копеек не жалко, но он не любил быть обманутым. Сам он при всем своем неидеальном характере был человеком честным. Ни разу никого намеренно не кидал. Бывало забывал отдать деньги, но, если о них напоминали, тут же возвращал с извинениями.
— Виталий, — услышал Пименов женский голос и обернулся на него. Метрах в пяти от него между двух березок стояла Вика. В трениках, ветровке и резиновых сапогах. Сегодня похолодало немного, и все же не настолько, чтобы одеваться по-осеннему. — Здравствуй.