был членом Общества, издававшего журнал[138]. Для нас пока достаточно этих данных.
Обратимся снова к сообщению Масона. Не легло ли в его основу известие об участии Радищева именно в «Беседующем гражданине»? До Масона дошли слухи вполне верные о журнальной деятельности Радищева и о том, что эта деятельность была запечатлена печатью свободной мысли, но он смешал заглавие журнала — не «Почта духов», а «Беседующий гражданин». Вспомним, как он характеризует периодическое издание Радищева: —«самое философское и самое острое (la plus piquante), подобного которому никогда не осмелились издавать в России». К какому журналу более приложима эта характеристика? Если ещё вторая часть характеристики (la plus piquante) может быть отнесена с одинаковым правом и к журналу Крылова и к журналу «Общества друзей словесных наук», то первая часть (la plus philosophique) — указание на обилие философских статей — может быть отнесена только к «Беседующему гражданину». Как раз последний журнал и прослыл в тогдашней читающей публике за чересчур нравоучительный, наставнический, философский. Уже в 3-й книге редакция «Беседующего гражданина» помещает письмо Пустобаева с упрёками по адресу редакции, зачем-де она наполняет журнал наставлениями и рассуждениями. Пустобаев, конечно, вымышленный самой редакцией представитель толков и разговоров в публике о журнале. Сейчас мы встретимся и ещё с одной подобной же характеристикой журнала.
Не достаточно ли этих соображений и данных для того, чтобы признать, что Масон имел в виду именно «Беседующего гражданина», а не «Почту духов?» Но, может быть, нам возразят, что известие о сотрудничестве Радищева в «Беседующем гражданине» не противоречит сообщению Масона, и скажут, что Радищев при всём этом мог работать и в «Почте духов». По счастью, мы имеем одно объективное доказательство непричастности Радищева к журналу Крылова и Рахманинова, и это доказательство мы находим в самой же «Почте духов». Дело в том, что «Беседующий гражданин» попал на язычок Крылову и подвергся неоднократному осмеиванию на страницах «Почты духов». Крылов никогда не питал сочувствия к отвлечённостям теоретическим и философским; он был весь в мире лиц и событий. Политическое его мировоззрение не носит следов теоретической разработки. Немудрено, что серьёзное, философское содержание «Беседующего гражданина», дидактический тон его поэзии сразу оттолкнули Крылова от журнала, который к тому же и был его конкурентом: почти одновременно появились объявления о подписке на тот и другой журнал. А с конкурентами Крылов обращался бесцеремонно: в той же «Почте духов» он травил, например, Княжнина. В майской книжке Крыловского журнала (в письме XXX гнома Зора к волшебному Маликульмульну) находим нелестное сравнение просвещения нынешнего со старым: «тогда не приносили стыда учёному свету бабушкины выдумки, Бродящий мещанин» и т. д. Бродящий мещанин — это, конечно, «Беседующий гражданин». Суждения, конечно, несправедливы и чрезмерно пристрастны. В июльской книге находим новую выходку против конкурента: «Можно ли распространить далее сего надменное о себе самом мнение? Может ли модный петиметр безумнее сего о себе мыслить, или полу-учёный более сего превозносить себя похвалами? После сего, кто будет удивляться, что Пустоврал поставляет себя в числе лучших писателей, что Любокрас прельщается своею красотою, и что сочинители Бродящего мещанина почитают прекраснейшими творениями глупые свои бредни, хотя многим довольно известно, что нет почти ни одного из их читателей, кто мог бы с удовольствием прочитать с начала до конца хотя одну их книжку. Все сии люди, рождённые с разумом, в тесных пределах заключённым, могут ли воспротивиться погрешностям, сродным вообще всем смертным, когда не мог оных избежать Лейбниц, будучи из числа величайших и славнейших философов в Европе? Ежели он по прежнему своему свойству принуждён был впасть в столь смешное безумие, и если в то самое время, когда осуждал человеческое высокомерие, предавался сам до чрезвычайности сему гнусному пороку, то каким чудом люди простые могли бы возвыситься свыше пределов своего состояния и исправить свои несовершенства, присоединённые крепчайшими узами к существу их?»
При подробном анализе «Почты духов» и «Беседующего гражданина» найдётся ещё немало точек соприкосновения и расхождения, в данный момент нас не интересующих. Ограничимся только что приведённой полемической выходкой Крылова: она с достаточной яркостью вскрывает ту пропасть, которая лежала между ним и сотрудниками «Беседующего гражданина», между его задачами и задачами последних. Журнал Крылова сыграл свою роль в истории общественной сатиры, но хотя «Почта духов» и «Беседующий гражданин» били одного врага, преследовали одни и те же пороки, но Крылов никогда не возвышался ни до чистоты намерений, которые характеризовали издателей «Гражданина», ни до той глубокой принципиальности, которая управляла их общественной деятельностью. Мы мало знаем о Крылове именно этого времени, но он, несомненно, был человек тёмный и далеко отставший в своей образованности от редакторов «Беседующего гражданина». Любопытно то, что журнал Крылова не дотянул до конца года, кончился на августовской книге, имея около 80 подписчиков, а «Беседующий гражданин» выходил весь год и имел около 200 подписчиков.
После сказанного можно ли предполагать, что кто-либо из издателей «Беседующего гражданина» мог работать и в «Почте духов»? А ведь в числе издателей был и Радищев. Мы нарочно подчеркнули раньше не только внешнюю близость, но и внутреннюю — Радищева к журналу. Мог ли он, столь дороживший своей философией и своей мыслью, работать в том журнале, который обзывал плоды этой философии и мысли глупыми бреднями? Думаем, что ответ может быть только отрицательный. И на вопрос, поставленный в 1868 году Пыпиным: кто писал в «Почте духов» и не был ли сотрудником её Радищев, мы можем теперь с достоверностью ответить: Радищев не принимал участия в журнале Крылова.
Владимир Раевский(Первый декабрист)[139]
В настоящем очерке мы имеем в виду восстановить память о замечательном в своё время человеке — о майоре Владимире Федосеевиче Раевском. Он забыт так основательно, что с его именем у современного читателя, вероятно, не связывается никаких представлений. Даже специалисты упоминают о нём вскользь. Между тем Раевский принадлежал к числу тех людей, которые имели бы некоторое право на память потомства, а биография его имеет значение как для истории наших общественных течений 1818—1822 гг., так и для истории нашей литературы. По складу своего характера Раевский является одним из типичнейших представителей конца Александровской эпохи. Будучи членом Союза благоденствия, а потом Южного тайного общества, он был арестован задолго до конечного взрыва движения, ещё в 1822 году, и его процесс даёт некоторые любопытные подробности для истории этого движения. Исследователь русской литературы со вниманием остановится также на его отношениях к Пушкину, завязавшихся во время кишинёвской ссылки поэта, и отметит влияние политического агитатора и заговорщика на поэта-художника. Наконец, Раевский сам был поэтом; правда, его стихи не печатались при его жизни и не оказали влияние на развитие русской поэзии, но они заслуживают некоторого внимания, как безыскусственное и искреннее свидетельство о настроении, которое охватывало тогда не одного Раевского, но и других его современников[140].
Над его головой пронёсся бурный губительный вихрь, разбивший все надежды; человек оказался вне жизни… Заброшенный в Сибирь, спустя много лет, он с горечью в сердце писал:
Где мой кумир и где моя
Обетованная земля?
Где труд тяжёлый и бесплодный?
Он для людей давно пропал,
Его никто не записал,
И человек к груди холодной
Тебя, как друга, не прижал!..[141]
Об отце Раевского, майоре Федосее Михайловиче, мы знаем, что он был одним из богатейших помещиков Курской губернии. Вотчины Раевских находились главным образом в Старооскольском и Новооскольском уездах (с. Хворостянка). «Отец мой,— говорит Раевский,— был отставной майор екатерининской службы; человек живого ума, деятельный, враг насилия, он пользовался уважением всего дворянства»*[142]. Старооскольские дворяне не раз выбирали майора Федосея Раневского своим предводителем. Майор, человек крутого нрава, был не чужд литературе: нам известна одна его заметка в «Отечественных записках»[143]. Жена Раевского происходила из рода князей Фениных. У Раевских была очень большая семья. Мы знаем имена шести дочерей и пяти сыновей: Надежда[144], Наталия[145], Александра[146], Вера[147], Любовь[148], Мария[149], Александр[150], Андрей[151], Владимир, Пётр[152] и Григорий[153]. Из всей этой многочисленной семьи право на нашу память заслуживает только Владимир Федосеевич да ещё младший брат Григорий по своей беспримерно-несчастной судьбе.
Владимир Федосеевич родился 28 марта 1795 года. У нас нет определённых данных о его детстве; мы можем только заключить, что оно не было счастливо. Семейные