ических убеждений, сколько стремления выделиться из общей массы сверстников и тем самым заявить о себе[13].
Русское пушкиноведение конца XIX — начала XX вв. находилось в том состоянии, когда, занимаясь преимущественно собиранием и осмыслением новых материалов, ещё не ставило перед собой задач обращения к кардинальным вопросам биографии или наследия поэта. Щёголев, выступавший со своими первыми пушкиноведческими работами, являлся, по существу, первооткрывателем новых исследовательских пластов, почувствовал необходимость обращения к Пушкину с новых позиций. Пушкиновед, блестяще владеющий специальным материалом, соединился в его лице с историком революционного движения, что, в свою очередь, и определило творческий поиск историка в направлении наиболее острых политических тем биографии Пушкина — «поэт и тайные общества», «Пушкин и верховная власть». Тончайшая интуиция исследователя, историка и литературоведа, позволила Щёголеву высказать в это время весьма существенные выводы и сделать наблюдения, определив тем самым перспективу дальнейших научных поисков.
Начало было положено в исследовании, посвящённом «первому декабристу» Владимиру Раевскому. Здесь Щёголевым впервые обоснованно вводится в научный оборот проблема взаимоотношения поэта с декабристами в период его южной ссылки, проблема идейной близости поэта и первых русских революционеров. В русской дореволюционной литературе нет поэта, который был бы более органично и неразрывно связан с историей освободительного движения в стране, чем Пушкин. Пушкин, по мнению исследователя, не был посвящён Раевским и его друзьями в дела тайного общества, но от него, жившего в Кишинёве в атмосфере политических разговоров, «не могло укрыться то идеалистическое возбуждение», которое и «привело Раевского к вступлению в тайное общество»[14]. Пушкина тянуло к этим людям, и он, несомненно, догадывался о том, что его друзья принадлежат к тайному обществу. Анализируя степень влияния Раевского на Пушкина, Щёголев тонко подметил, что поэт по многим вопросам не соглашался со своим другом. Так, попытки Раевского «побудить Пушкина ввести русское содержание в поэзию» (понимая это в несколько узком смысле слова) встретили сопротивление поэта, ибо «в этой области Пушкин был мастером, понимавшим самобытное в литературе бесконечно глубже и проникновеннее»[15].
Велика роль Пушкина в судьбе Раевского, которого он предупредил 5 февраля 1822 года о готовящемся аресте, что дало последнему возможность уничтожить компрометирующие его документы, и особенно те, которые, попав в руки следственной комиссии, привели бы к раскрытию заговора, зреющего на юге. Был предотвращён разгром не только Кишинёвской и Тульчинской управ, но и всей организации декабристов.
Существенные наблюдения были сделаны Щёголевым и в работе «Зелёная лампа», исследующей ранний этап творческой и общественной деятельности А. С. Пушкина[16]. Тонкий анализ, проведённый исследователем, позволил ему вполне обоснованно отвергнуть пущенную в своё время Бартеневым и Анненковым версию об «оргиастическом» и «эпикурейском» направлении данного кружка. Анализируя творчество Пушкина периода 1818—1820 годов, Щёголев приходит к выводу, что произведения поэта данного момента «с совершенной достоверностью… открывают, что политический характер, по меньшей мере, был далеко не чужд общению членов кружка»[17]. Приведя слова поэта о том, что «ум высокий можно скрыть безумной шалости под лёгким покрывалом», Щёголев вполне справедливо замечает, что «это-то лёгкое покрывало безумной шалости до сих пор не сдёрнуто с разумного и вольнолюбивого кружка»[18].
Вполне обоснованный вывод Щёголева о том, что «Зелёная лампа» была не только литературным кружком, но, прежде всего, обществом с явной политической окраской, «местом пропаганды их идей»[19], был принят и развит последующими исследователями. Щёголев справедливо заметил, что «Зелёная лампа» являлась одним из тех «вольных обществ, создание которых было предусмотрено уставом Союза благоденствия, „Зелёной книгой“. Позднейшие исследования помогли окончательно определить характер общества „Зелёная лампа“ — оно было „побочной управой“ Союза благоденствия»[20]. Щёголев был близок к этому выводу, когда писал, что «кружок как бы являлся отображением Союза благоденствия» и «неведомо для Пушкина, для большинства членов, Союз давал тон, сообщал окраску собраниям „Зелёной лампы“. И, несмотря на то, что Пушкин не был членом Союза благоденствия, не принадлежал ни к одному тайному обществу, он испытал на себе организующее влияние тайного общества»[21].
Этот вывод Щёголева важен сам по себе, а также для понимания периода 1818—1820 годов в истории жизни и творчества Пушкина. «Вопрос о „Зелёной лампе“, — писал Щёголев, — особенно важен для биографии поэта. Он даже имеет кардинальное значение. То или иное решение вопроса даёт угол зрения, под которым нужно смотреть на творчество Пушкина 1818—1820 гг., на развитие его мировоззрения»[22]. Заключение Щёголева о решающем влиянии на Пушкина деятельности тайного кружка явилось существенным вкладом в пушкиноведение и историю революционного движения начала XIX века.
Несомненный интерес представляет и небольшая заметка Щёголева о масонской ложе «Овидий» в Кишинёве, в которую входил и А. С. Пушкин[23]. Об этом эпизоде мы знаем из письма поэта от 20-х чисел января 1826 года к В. А. Жуковскому, в котором он писал: «Я был масоном в Кишинёвской ложе, т. е. в той, за которую уничтожили в России все ложи» (XIII, 257). Щёголев останавливается как будто бы на одном частном вопросе — о существовании в Кишинёве этой ложи. Сопоставляя разноречивые данные об этом (мнение А. С. Пушкина о наличии ложи, сомнения по этому поводу генерала П. И. Пущина, отрицание её существования П. Д. Кисеёевым и И. Н. Инзовым), Щёголев пришёл к выводу в правильности свидетельства А. С. Пушкина.
Есть и ещё один момент в выводах Щёголева, который заслуживает самого пристального внимания. Пушкин, в упомянутом же письме к Жуковскому, сообщая о своём пребывании в этой ложе, перечисляет свои «вольнодумческие вины» и в этой связи считает, что «мудрено» требовать ему заступничества Жуковского перед Александром I. Таким образом, поэт косвенно признаёт, что его пребывание в ложе и сам характер ложи «Овидий» не были уж такими безобидными. Щёголев, не имеющий на руках необходимых данных для того, чтобы раскрыть истинную роль ложи, высказывает тем не менее очень важное наблюдение — что же «в этой ложе казалось столь антиправительственным Пушкину?»[24]. Чутьё исследователя позволило Щёголеву высказать предположение об определённой революционной направленности этой ложи. Вывод Щёголева был подтверждён исследованиями советских историков, установивших, что масонская ложа «Овидий» была связана с Кишинёвской управой Союза благоденствия. Это был тот этап, когда Союз в своей деятельности нащупывал пути распространения своих идей, привлекая новых участников. В этой связи и находятся такие мероприятия, как создание побочной управы «Зелёная лампа», завоевание Вольного общества любителей Российской словесности (отчасти с его «Журналом просвещения и благотворения»), а также Вольного общества по распространению ланкастерских училищ и масонских лож «Овидия» и «Избранного Михаила»[25]. Вывод Щёголева подтверждается и исследованиями, целью которых было установление состава участников этой ложи. Так, Семевским, в частности, было установлено, что В. Ф. Раевский также являлся членом ложи[26], что ещё более усиливало позицию Щёголева в определении характера ложи «Овидий».
С полной основательностью можно говорить о том, что в своих предположениях, будь то вопрос характера и роли «Зелёной лампы» или той же ложи «Овидий», Щёголев существенно определил дальнейшее направление исследовательского поиска в этой области.
Пушкинская тема была развита Щёголевым и в его дальнейших работах, освещающих последующий этап жизни и творчества поэта, связанный с временем поражения декабристов и посвящённых взаимоотношениям Пушкина с центральной властью. Щёголев делает верный вывод, что отношение императора Николая I к поэту было определено следствием по делу декабристов, ибо, несмотря на несомненный факт непричастности Пушкина к тайным обществам, имя поэта фигурировало первым в ряду тех, кто был повинен в распространении мятежного духа. И если в ходе следствия членам комиссии не удалось привлечь поэта, обвинив его в принадлежности к тайному обществу, то уж, конечно, они «составили себе определённое и прочное представление о политической неблагонадёжности» и «зловредности политического таланта Пушкина», что сыграло «важную роль в развитии мятежнического настроения декабристов»[27]. Этот момент политической биографии поэта отмечен и его современниками. Здесь уместно напомнить в высшей степени характерное свидетельство В. А. Жуковского, отмеченное им в письме к Пушкину от 12 апреля 1826 года, что «в бумагах каждого из действовавших (то есть декабристов. — Ю. Е.) находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством» (XIII, 257). Ценное наблюдение Щёголева усилило тем самым определяющее влияние свободолюбивой поэзии Пушкина на формирование мировоззрения декабристов. Щёголев отмечает и понимание этой роли следственной комиссией и Николаем I, который «не мог не сознавать, что борьба с вредоносностью художественного слова Пушкина… не могла укладываться в рамки расправ следственной комиссии и требовала иных средств»