.
Любопытно сопоставить, что писал в 1832 году тот самый Цейдлер, который в 1827 году должен был убеждать жён декабристов, что они отправляются в места, населённые людьми, на всякие преступления готовыми, и следственно могут подвергнуться опасным происшествиям. Родителей Н. Д. Фонвизиной[457] очень пугали опасности путешествия по Забайкалью, которое предстояло их дочери с мужем. «Цейдлер… счёл своим долгом успокоить Марью Павловну [мать Фонвизиной.— П. Щ.] любезным письмом, доказывая, что в Нерчинске есть врачи и что там всё можно достать», а относительно разбойников он прибавлял: «ужасы, описываемые в письме к Вам, доказывают только болезненное состояние Натальи Дмитриевны: край Забайкальский спокойный и злодейств, описываемых ею, никогда не бывает»[458].
Бумага, подписанная Лавинским, оставляет странное впечатление и не разрешает основного вопроса о юридическом положении последовавших по своей воле в каторгу за мужьями жён декабристов. Предписание предлагает губернатору пустить в ход убеждения, хотя бы они и не имели оснований в действительности, внушения, цель которых — чисто временная — отвратить женщин от исполнения их намерения. На тот же случай, если бы и внушения, и убеждения не подействовали, предлагалось исполнить то, что «сперва сказано будет в предостережение»: отобрать деньги и отпустить крепостных. Но об реализации главного пункта внушений в предписании ничего не сказано. Предписание тайного советника точно так же, как и данные в 1827 году московскому губернатору[459] и тоже оставленные под секретом правила относительно отправлявшихся за мужьями жён декабристов, выставляло следующее положение: «следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, они естественно сделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаваемы не иначе, как жёнами ссыльно-каторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казённые крестьяне». Образ жизни жён декабристов в Сибири, в Нерчинских горных заводах можно было совершенно точно определить инструкциями и правилами, которые вытекали из вполне определённого представления о положении их мужей-каторжников: и, действительно, в этих инструкциях, высочайших повелениях и правилах регламентированы все подробности быта жён декабристов. Но, несмотря на категоричность, общее положение об их юридических правах оставляло неразрешёнными много вопросов. Раз жёны декабристов рассматриваются как жёны ссыльно-каторжных, сопричастные их судьбе и, следовательно, последствиям лишения прав, то какой ответ нужно было дать на вопросы: теряют ли они безвозвратно права своего прежнего состояния или только на время их сожительства с мужьями, лишаются ли совершенно права пользования собственностью? Вопрос о правах жён декабристов усложнялся ещё и тем, что документы, в которых высказано было общее положение об юридической дееспособности жён декабристов, оставались не объявленными публично.
Итак, несмотря на предписание Лавинского, несмотря на правила, данные в 1827 году московскому губернатору, вопрос оставался вопросом для современных юристов и имел любопытную историю.
В конце 1828 года он был выдвинут на очередь в общей форме. По высочайшему повелению от управлявшего министерством юстиции князя Долгорукого было затребовано основанное на существующих узаконениях мнение, к разрешению вопросов, сделанных некоторыми жёнами государственных преступников, желающими отправиться к мужьям со своими детьми или без детей, но только на некоторое время. Князь Долгорукий высказался следующим образом. Он находил, что дворянские жёны и дети, не участвовавшие в преступлениях мужей и отцов своих, по осуждении сих, остаются в прежних своих правах и жёны могут с разрешения духовного правительства вступить в новый брак. При этом министр ссылался на указ 16-го августа 1720, 29-го марта 1753, 15-го июля 1767, 28-го апреля 1804, 16-го августа 1807 годов. «Впрочем,— продолжал в своей записке князь Долгорукий,— закон не возбраняет невинной жене следовать за мужем в Сибирь, но в сём случае, по 231 § Устава о ссыльных, она не прежде может вступить в брак или возвратиться к родственникам своим, как по смерти мужа; о временном же посещении жёнами ссыльных мужей в законах нет постановления. Что же касается до детей, то оным дозволяется следовать за отцами в таком только случае, если они были крестьяне государственные или помещичьи; причём требуется дозволение для первых от своих обществ, а для последних от помещиков». Но, по мнению кн. Долгорукого, «сие постановление не может быть распространено на детей дворянских, как по точным словам оного, так и по тому уважению, что дети сии, принадлежа к высшему сословию в государстве, должны получить приличное роду их образование, для вступления со временем на службу. Отцы же, находясь в ссылке, не только лишены способов дать им воспитание, но ещё могут подать им пример худой нравственности». Так думал кн. Долгорукий, и имп. Николай Павлович написал карандашом на его записке: «согласен». (Записка от 7-го ноября 1828 года.)
Таким образом, по мнению князя Долгорукого, одобренному государем, выходит, что жёны декабристов лишаются прав своего прежнего состояния лишь временно, до смерти мужа. По смерти мужа — так, по крайней мере, говорит кн. Долгорукий — жена может вступать в новый брак и возвратиться к родственникам. Вопрос о праве жены декабриста владеть собственностью рассматривался в конце 1831 года: он был поднят по поводу дела о доверенности, данной тайному советнику Давыдову женой декабриста Давыдова, жившей в Нерчинске. В этом случае император Николай I согласился опять-таки с мнением министра юстиции: «Согласно коренным установлениям Давыдова не лишается прав наследственных, а с тем вместе имеет власть располагать своею собственностью». В декабре же 1831 года по мнению Государственного совета состоялось высочайшее повеление «о предоставлении Стройниковой именоваться женой бывшего капитана 2 ранга по тому уважению, что наказание мужа не должно распространяться на жену, непричастную его преступлению, и о принятии его за правило на все подобные случаи».
Вот все те прецеденты, не решившие окончательно вопроса о правах жён декабристов, которые были налицо в 1832 году, когда этот вопрос подвергся новому и основательнейшему пересмотру. Повод был дан всеподданнейшей просьбой статс-дамы княгини Волконской. На этот раз вопрос о том, имеет ли жена государственного преступника право на распоряжение недвижимой собственностью, рассматривался довольно долго, прошёл несколько инстанций, вызывая в каждой из них различные решения. Дело неоднократно восходило на усмотрение императора Николая, и окончательное решение, данное им самим, запечатлело в памяти потомства характер его отношений к жёнам декабристов. Заключая, таким образом, материалы для характеристики императора Николая Павловича, дело это даёт яркую иллюстрацию отношения правительственных органов к вопросам права в тридцатых годах прошлого столетия. Вместе с тем оно исчерпывает вопрос о юридических правах жён государственных преступников. Так как в нашей литературе данные об этом деле не были до сих пор опубликованы, то мы считаем необходимым подробнее изложить весь ход дела[460].
23-го ноября 1832 года мать С. Г. Волконского, статс-дама княгиня Волконская, урождённая княжна Репнина, обратилась к императору Николаю Павловичу с следующим прошением:
«Августейший монарх, всемилостивейший государь!
Милости вашего императорского величества обильно на меня изливающиеся,— преисполняя меня верноподданическою, глубочайшею благодарностью, облекают смелостью повергнуть к подножию престола вашего величества всеподданнейшую просьбу мою.
По силе духовного завещания сына моего Сергея Волконского имение его: родовое в Нижегородской и Ярославской губерниях 2127 мужеского пола душ и благоприобретённый дом в Одессе, хутора близ сего города и деревня Новорепьевка в Таврической губернии, поступили в 1827 году: родовое,— как принадлежащее малолетнему сыну его князю Николаю Волконскому,— в опекунское управление, а благоприобретённое,— следующее жене его же Сергея Волконского Марии, урождённой Раевской,— в управление отца её генерала Раевского, сообразно данной ему от дочери его доверенности, коею Раевской уполномочен был принять впоследствии и подлежащую Марии Волконской из родового имения 7-ю часть.
По кончине показанного внука моего[461], дети мои, генерал от кавалерии князь Репнин и двора вашего императорского величества егермейстер князь Волконский, будучи законными наследниками вышепоказанного родового имения, заблагорассудили оставить оное в пожизненном владении у супруги брата их Сергея, разделяющей с ним судьбу его, и потому, руководствуясь согласием родителя её, генерала Раевского, уполномочили его 12-го марта 1829 года, представляемой при сём в копии доверенностью, как на уплату казённых и частных долгов посредством мер в оной доверенности означенных, так и на принятие в его заведывание, управление и распоряжение всего помянутого имения по полученной им от дочери указанной доверенности; но за последовавшей в том году кончиною его, Раевского, все сии предположения остались без исполнения.
После сего дети, сохраняя те же чувствования о неприкосновенности к имению брата их, в продолжение жизни жены его, а сия, принимая то с благодарностью, поручили мне все трое распоряжение означенным имением и исполнение всех мер в помянутой доверенности заключающихся.
Желая ускорить развязку долговых дел, отягощающих имение, принадлежавшее Сергею Волконскому, и так как братья его передали оное в пожизненное владение невестке нашей, которая письмом её ко мне, хотя продажу частию вышепоказанных имений и предоставила усмотрению моему, но продажи сей, без формального с её стороны уполномочия, я не только не могу совершить, но и получить оного по настоящему её положению не предвидится никакой возможности, в таковом положении дел не находя к скорейшей уплате долгов и к устройству имения другого средства кроме милосердног