[525]
«Я был масон кишинёвской ложи, т. е. той, за которую уничтожили в России все ложи»,— писал А. С. Пушкин В. А. Жуковскому в 1826 г.[526] Весьма долгое время все наши сведения об этой ложе ограничивались этой фразой Пушкина. Не так давно — год или полтора тому назад — исследовательница русского масонства Т. О. Соколовская на страницах «Русской старины» ставила вопрос об источниках и материалах, из которых можно было бы почерпнуть сведения об этой ложе[527]. А материалы хранились в Военно-учёном архиве, и только часть их, менее важная, была опубликована в начале 80-х годов в той же «Русской старине»[528]. Наконец, Н. К. Кульман использовал их в 1907 г. в своей статье «К истории масонства в России. Кишинёвская ложа» (в «Журнале Министерства народного просвещения» и отд.: СПб., 1907, с. 37)[529]. Пользуясь в архиве теми же материалами, что были под рукой Н. К. Кульмана, и прибавив к ним кое-что из списанных Н. Ф. Дубровиным документов, рассказал историю этой ложи и В. И. Семевский на страницах «Минувших годов» (1908, март, с. 162—170)[530]. Не пересказывая этой истории и предполагая её известной, остановимся на одном обстоятельстве, которое повергает в недоумение исследователей и читателей. Основатель ложи генерал П. С. Пущин дал совершенно противоречащие показания об этой ложе. Инзов с его слов донёс, что в Кишинёве ложа и не открывалась, а Киселёв тоже с его слов донёс, что Пущин «изъявил готовность свою отказаться от всякого участия в учреждении или существовании сих лож и обещал без потери времени сие исполнить». Это противоречие в невыгодном свете рисует личность П. С. Пущина — и не только в невыгодном, а и в несоответствующем тому представлению, которое есть у нас. Помянутые исследователи не останавливались на разъяснении этого противоречия, а прямо, на основании архивной переписки ложи Астреи с братьями кишинёвской ложи, изложили историю этой ложи, сообщили даты возникновения, учреждения и т. д.
Но возникает вопрос, была ли открыта ложа к Овидию № 25, и не прав ли был Инзов, утверждая, что в Кишинёве ложа не существует? Этот вопрос кажется парадоксальным после заявления Пушкина, после публикаций и статей Н. К. Кульмана и В. И. Семевского. Но тут нужно войти в подробности масонской техники, оставшейся неизвестной исследователям.
Дело в том, что новая ложа фактически и юридически правильно действующей считалась в масонстве только после её принятия, после её инсталляции. Принятие же было формальным обрядом, который должен был совершаться в присутствии делегатов, командированных на этот случай главной ложей из её членов. Ввиду крайней невозможности разрешалось поручить открытие кому-либо на месте из бывших уже членами другой ложи, но к этому масоны прибегали крайне неохотно, в особенности потому, что обряд инсталляции был очень ценим ими, ибо он символизировал действенность их работ.
Была ли принята или инсталлирована кишинёвская ложа? Принимая во внимание объяснения Пущина и Инзова, а также документ, о котором мы сейчас скажем, мы должны на этот вопрос ответить отрицательно. Действительно, вся процедура, предшествовавшая принятию, была выполнена: позволение открыть ложу дано, было принято постановление о посылке патента и самое наименование ложи; генеральный секретарь Астреи даже почёл своим долгом уведомлять о заседаниях Астреи; наконец — с некоторым нарушением устава — ложа № 25 была даже занесена в списки Астреи. Но инсталляции совершено не было. Исследователи, изучавшие архивный материал, отнеслись к нему без должного внимания и не прочли до конца всех бумаг этого архивного дела или просто просмотрели самый интересный документ. Это тем удивительнее для Н. К. Кульмана, в приложениях к своей статье перепечатавшего ряд документов и среди них сообщение генерального секретаря Астреи от 20 сентября 1821 г.[531] Ни Н. К. Кульман, ни В. И. Семевский ни одним словом не обнаруживают знакомства с находящимся в том же деле официальным письмом того же секретаря Вевеля от 13 октября 1821 года.
А из всех его писем, хранящихся при этом деле, это — самое интересное и важное как вообще для истории масонства, так и специально для истории кишинёвской ложи. При этом письме секретарём был отправлен ряд документов, необходимых для возникающей ложи, и целая «литература», которой должна была она руководствоваться. В самом письме секретарь обращал внимание новых братьев на особенно важные пункты «Уложения ложи Астреи», подчёркивал необходимую формальную обрядность и, наконец, давал счёт тем денежным уплатам, которые должна была сделать новая ложа. Уже из этого краткого перечисления можно видеть, как любопытно это письмо, сохраняющее для нас столько живых данных для бытовой истории масонства. Но кроме всех этих подробностей, мы читаем следующее: «Les travaux d’une Loge nouvellement fondée faits avant son installation ne pouvant être regardés d’après le N 154 du Code que commeprovisoirs et restant seuls lorsque l’installation n’a pas lieu, la Grande □ Astrée aurait déjà dans sa séanse du 17 septembre nommé un frère pour effectuer l’installation de Votre atelier, si elle aurait su sur qui fixer son choix; je suis par conséquent anthorisé le Très Jll. Gr. Maître de Vous inviter à nous indiquer quelques frères distingués soit de Votre atelier, soit de quelque autre □ régulière réconnue par Vous Comme telle, pour cette honorable charge afin que la Grande □ puisse sans déelai procéder à la nomination de Votre installateur en lui envoyant les pleinpouvoirs et les instructions nécéssaires. D’après les §§ 151 et 153 un seul frère pourra souffire pour répresenter la Grande □ Astrée pour cet acte.
Le Très Jll. Gr. Maître Vois fait proposer comme Candidats pour Représentant de votre atelier les T. T. R. R. ffs Augustin Prévôt de Lumian, Charles Ritter, Romain Mouin et George Hodenius parmi lesquels Vous pourrez choisir; ce sont tous des frères très respectables qui sont bien dignes de Votre confiance»…[532]
Параграф 154-й Уложения, на который ссылается секретарь, гласит следующее: «Прежде нежели которая Ложа будет таким образом принята, производимые ею работы почитаются временными и остаются недействительными, если принятие не совершится, потому что каждая ложа уже после принятия своего вносится в список Великой Астреи».
Таким образом 13 октября 1821 года у ложи Овидия не было ещё ни представителя в совете Великой ложи, ни инсталлятора.
На это письмо от 13 октября кишинёвские братья должны были ответить указанием того брата или братьев, которые должны были инсталлировать ложу; на их ответ Великая ложа должна была прислать или самих лиц из Петербурга или же полномочия и инструкции бывшим на месте. Нужно сообразить, сколько времени потребовали бы эти сношения, а в конце ноября Пущина уже потянули к допросам и Инзов и Киселёв. При отсутствии дальнейшей переписки и, приняв в соображение вышеуказанное, можно с достоверностью заключить, что так инсталляции и не произошло. Следовательно, Инзов имел право донести, а Пущин утверждать, что масонской ложи в Кишинёве открыто не было. Записка его к Киселёву, в которой он объясняется по поводу своего масонства, нам неизвестна, но уже из того изложения, которое даёт Киселёв в своём донесении П. X. Витгенштейну, можно видеть, что Пущин изъявлял готовность свою отказаться от всякого участия в учреждении или существовании сих лож. У Пущина с Киселёвым речь, очевидно, шла о приготовлениях к открытию, а не об открытой уже ложе.
Конечно, то или иное решение этого вопроса имеет больше цены для историка масонства, чем для историка общественности. Для последнего то же значение сохраняют и бывшие предварительные совещания и собрания кишинёвских братьев, хотя бы, по Уложению Великой ложи Астреи, они и почитались временными. Но дело в том, что пока, кроме выяснения фактических дат и фактических событий истории кишинёвской ложи (а для этого то или иное решение верно приобретает известную цену), исследователи ничем другим не занимаются. Догадки о том, что именно в этой ложе казалось столь антиправительственным Пушкину, остаются только догадками: разгадку же свою они найдут в изучении пёстрого состава ложи; для этого же изучения материалы найдутся и в наших архивах, и в источниках западных.
Задача нашей заметки — остановить внимание исследователей на материалах, от которых оно могло бы ускользнуть по тем простым соображениям, что эти материалы могли показаться уже использованными после работ Н. К. Кульмана и В. И. Семевского.
Из семейных воспоминаний о кишинёвской жизни Пушкина[533]
«Всё, что я лично знаю о жизни великого русского поэта, относится к 1820—1823 годам и пересказано мне моей тётушкой, покойной Екатериной Захарьевной Стамо, родной сестрой моего отца Константина Захарьевича Ралли, который умер, когда мне едва минуло 7 лет и которого я очень мало знал.
— Твой отец,— передавала мне тётушка,— был близок к Александру Сергеевичу, и в свою бытность в Кишинёве Пушкин проводил целые дни в доме твоего отца[534]. Там я и познакомилась с ним. Мы с мужем[535] жили в доме генеральши Грабовской, который наняли тотчас после свадьбы. Дом Грабовской был на спуске к Фонтану, а сзади его, на взгорье стоял дом генерала Инзова[536], где жил Александр Сергеевич, так что сад инзовского дома приходился смежным с задним двором нашего дома. Отец твой в молодости был чист, как невинная девушка, он много читал, и любимыми его писателями были Вольтер, Жан-Жак Руссо, Кондильяк и Байрон, которого он знал наизусть и любил декламировать; отец твой говорил прекрасно по-французски и по-гречески и всегда очень сожалел, что не знает по-немецки