. Профессору Зеленецкому рассказывали люди, близкие к Ивану Ризничу, что он был в переписке с Пушкиным; трудно поверить этому известию: что же было общего между обманутым мужем и любовником его жены? Вряд ли к кому другому, а не к Амалии Ризнич, может быть отнесён отрывок из описания Одессы в «Евгении Онегине»:
А только ль там очарований?
А разыскательный лорнет?
А закулисные свиданья?
A prima donna? а балет?
А ложа, где красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет, и не внемлет
И каватине и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж — в углу за нею дремлет,
Впросонках фора закричит,
Зевнёт — и снова захрапит.
С этим-то мужем вряд ли бы стал переписываться Пушкин, и не из его писем узнал Пушкин о смерти Амалии Ризнич за границей. Ризнич умерла в первой половине 1825 года. Муж Ризнич, по крайней мере, получил известие о её смерти 8—9 июня: 8 июня в письме к П. Д. Киселёву он сделал приписку: «я сейчас только получил печальную весть о смерти моей бедной жены»[643]. Итак, 8—10 июня 1825 года в Одессе уже знали о её смерти и об обстоятельствах, предшествовавших смерти: говорили и о том, что Иван Ризнич предоставил ей умереть в нищете (мы видели, что сам Ризнич, в разговоре с Сречковичем, отрицал это). Подпись: «июль 1825», мы встречаем под сонетом одного из поклонников Ризнич, В. И. Туманского: «На кончину Р.» Этот сонет напечатан в альманахе Раича и Ознобишина: «Северная лира на 1827 год»[644] (цензурное разрешение на печатание дано 1 ноября 1826 года) с посвящением А. С. Пушкину. Трудно допустить, чтобы Пушкин прочёл этот сонет только в печати. Пушкин переписывался с В. И. Туманским: до нас дошло по нескольку писем того и другого, между прочим, и письмо Пушкина к Туманскому, от 13 августа 1825 года. Анализируя содержание этого письма, мы не найдём в нём ни одной фразы, которая обнаруживала бы, что это письмо Пушкина к Туманскому — не первое, им писанное. Между прочим, Пушкин писал в нём[645]: «Об Одессе, кроме газетных известий, я ничего не знаю, напиши мне что-нибудь»[646]. Последняя фраза даёт основание думать, что ответ Туманского был первым его письмом к Пушкину. Вполне естественно предположить, что Туманский поделился с Пушкиным своим стихотворением, написанным на смерть Ризнич и посвящённым Пушкину. Своё стихотворение он должен был сопроводить некоторыми фактическими разъяснениями, без которых не всё в нём было бы понятно Пушкину. Вот что писал Туманский о Ризнич:
Ты на земле была любви подруга:
Твои уста дышали слаще роз,
В живых очах, не созданных для слёз,
Горела страсть, блистало небо Юга.
К твоим стопам с горячностию друга
Склонялся мир — твои оковы нёс;
Но Гименей, как северный мороз,
Убил цветок полуденного луга.
И где ж теперь поклонников твоих
Блестящий рой? Где страстные рыданья?
Взгляни: к другим уж их влекут желанья,
Уж новый огнь волнует душу их;
И для тебя сей голос струн чужих —
Единственный завет воспоминанья![647]
Посвящая Пушкину это стихотворение, не думал ли о нём Туманский, когда писал о рассеявшихся поклонниках, которых уже к другим красавицам влекут желанья и души которых волнует новый огнь? Если думал, то ведь он разумел под новыми увлечениями поэта не увлечения сельца Михайловского, а одесские увлечения, которые одни только и могли быть ему известны. В стихах Туманского необходимо отметить лёгкий оттенок сожаления, укора, обращённого к умершей.
Ответом на известие о смерти Ризнич, полученное поэтом или от Туманского или от кого-либо другого (мы больше склонны к первому предположению), была известная элегия: «Под небом голубым страны своей родной она томилась, увядала». Уже первые строки показывают, что поэту была известна одесская версия рассказа о смерти Ризнич, в бедности, брошенной и любовником, и мужем.
Увяла, наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я[648].
Нам необходимо запомнить то впечатление, с которым поэт принял известие о смерти когда-то любимой им женщины. Он был равнодушен; в его сердце уже не было любви к ней. В этих стихах обращает внимание выражение: «из равнодушных уст я слышал смерти весть»; эти слова хочется сопоставить с той характеристикой, которую даёт своему сонету Туманский: «сей голос струн чужих». Но откуда же такое полнейшее равнодушие у Пушкина, который когда-то был страстно увлечён Ризнич? Её образ запечатлелся в его представлении; не затмили ли его те сведения, которые сообщил ему или Туманский, или кто-нибудь из одесских приятелей, по слухам, циркулировавшим в Одессе?
Так вот кого любил я пламенной душой,
С таким тяжёлым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слёз, ни пени.
Какое тяжёлое осуждение тому, кто был так любим прежде! Бедная легковерная тень! Легковерная, потому что легко верила в клятвы любви… Трудно поверить, что на Пушкина так подействовало только одно сообщение о том, что его соперник уехал вслед за Ризнич: было что-то и другое, для нас исчезнувшее.
Итак, эта элегия, несомненно относящаяся к Ризнич, даёт немногочисленные, правда, но определённые указания на характер увлечения Пушкина Амалией Ризнич и свидетельство о судьбе его отношений к ней после отъезда из Одессы. Опираясь на эти данные, можно уже прямо выбрасывать из цикла Ризнич те стихи, в которых мы найдём противоречащую характеристику Ризнич; но прежде чем перейти к дальнейшему разбору, остановимся ещё на разобранной элегии. Когда написана она? В издании 1829 года элегия отнесена самим поэтом к 1825 году, но автограф элегии, вновь найденный в 1899 году, даёт указание на 1826 год, как на год создания этой пиесы[649]. В этой рукописи вверху перед стихотворением имеется помета «29 июля 1826 года». Кроме того, под стихотворением читаем ещё следующие пометы.
Усл. о см. 25.
У. о с. Р. П. М. К. Б. 24.
Пока этот автограф считался утерянным и мы знали о нём только по неточным сообщениям Анненкова, можно было толковать о том, что помета «Усл. о см. 25» содержит указание на год (1825), в который Пушкин услышал о смерти Ризнич. Но теперь, когда мы можем прочитать пометы на новонайденном автографе, мы, кажется, не должны сомневаться, что «Усл. о см. 25» означает «услышал о смерти [Ризнич] 25 июля», а «У. о с. Р. П. М. К. Б. 24», «услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьёва, Каховского, Бестужева 24 [июля].[650]
Чтобы покончить с историей этого стихотворения, нужно указать, что Пушкин в рукописи сообщил его Туманскому; по крайней мере, в письме от 2 марта 1827 года В. И. Туманский писал Пушкину: „Одна из наших новостей, могущая тебя интересовать, есть женитьба Ризнича на сестре Собаньской, Виттовой любовнице. В приданое за ней получил Ризнич в будущем 6000 черв<онцев>, а в настоящем — Владимирский крест за услуги, оказанные Одесскому лицею. Надобно знать, что он в лицее никогда ничего не делал. Новая м-м Ризнич, вероятно, не заслужит ни твоих, ни моих стихов по смерти: это — малютка с большим ртом и с польскими ухватками“[651]. Очевидно, тут говорится об элегии „Под небом голубым“, потому что никаких других мы не знаем. А эта элегия появилась в печати лишь в „Северных цветах на 1828 год“. Пушкин отослал её Дельвигу только при письме от 31 июля 1827 года (XIII, 334—335).
Ещё раз остановимся на той строфе элегии, которая рисует характер увлечения Пушкина Ризнич. В 1828 году Пушкин писал о себе:
Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья,
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой…
Но всякая любовь индивидуальна.
Какой же характер имела любовная схватка Пушкина в 1823 году? Страсть к Ризнич оставила глубокий след в сердце Пушкина своею жгучестью и муками ревности.
Так вот кого любил я пламенной душой,
С таким тяжёлым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Тяжёлое напряженье любви, нежная томительная тоска, безумство и мученье — вот характерные признаки увлечения Пушкина, его страсти.
Последнее — вернее. Современники рассказывали проф. Зеленецкому, что Ризнич любила быть окружённой толпой поклонников, что Пушкину приходилось соперничать из-за её любви. Яркое изображение своих рук Пушкин оставил в элегии „Простишь ли мне ревнивые мечты“. Многочисленные намёки на действительность объясняются только при предположении, что элегия обращена к Ризнич; проф. Зеленецкий в своей статье доказал это вполне убедительно»