у М. С. Воронцову, и другие.
Специальной темой исследования являлась тема «Пушкин и искусство». Публикуя в 1928 году найденную лицейскую поэму «Монах», Щёголев отмечал, что «особое место в ряду источников поэмы занимают картины. Ни в каком другом произведении Пушкин не упоминает сразу столько имён художников», что все картины этих художников «были перед глазами молодого Пушкина» и что специалистам следовало бы остановиться на изучении этого источника творчества Пушкина (не только в «Монахе»)[43]. Памятники русского и мирового изобразительного искусства, на которые отозвался в своих сочинениях Пушкин, почти не привлекали внимания позднейших исследователей и возникали лишь как эпизод в том или ином буклете-путеводителе.
Таким образом, поставленная Щёголевым тема обогащения внутреннего мира поэта произведениями искусства, способствующего развитию зоркости и конкретности его художественного восприятия, не получила своего дальнейшего развития.
Да, пушкинская тема была магистральной в творчестве Щёголева, но наряду с этим в поле зрения его литературных «штудий» были и другие интересы. Уже отмечалось, что П. Е. Щёголев начинал свой творческий путь как словесник. Ещё к студенческим годам относится его работа по истории апокрифа, отмеченная золотой медалью. Но это был лишь эпизод в его творческой биографии. В дальнейшем Щёголев уделял основное внимание вопросам истории русской литературы XIX века. Так, на первых порах, тщательно изучив в Полтаве, во время ссылки, семейный архив Гоголя, он выступил в печати с интересными публикациями, представив на суд читателей любопытные соображения об изучении домашней среды, детства и юности писателя, сопровождая всё это привычными для него рассуждениями о психологических особенностях Гоголя. К сожалению, эта работа не была продолжена.
В 1903 году в энциклопедическом словаре Брокгауз — Ефрон Щёголев поместил ряд биографических очерков, посвящённых писателям П. И. Шаликову, С. С. Шашкову, Н. В. Шелгунову, В. И. Шенроку, А. С. Хомякову, М. Д. Чулкову, Е. Н. Чирикову. В других журналах он публикует статьи о А. Н. Пыпине, Н. А. Некрасове, А. П. Чехове. Кроме того, он издал сатирический роман И. П. Мятлева «Сенсация и замечания госпожи Курдюмовой за границей» (T. I—II. Спб., 1907), редактировал Собрание сочинений С. Т. Аксакова (т. I—IV. Спб., 1912—1913), издал дневник его дочери, В. С. Аксаковой[44]. В 1929 году П. Е. Щёголев опубликовал книгу о М. Ю. Лермонтове[45], результат научного исследования биографических материалов о другом великом русском поэте.
Книга о Лермонтове[46] явилась примером того, как на том этапе закладывались и отрабатывались методы молодого советского источниковедения. Уже в то время отмечалось, что книга составлена «рукою опытного исследователя» и это «чувствуется во всём»[47]. С уверенностью можно сказать, что в данном случае П. Е. Щёголевым, В. В. Вересаевым, Б. М. Эйхенбаумом было заложено основание документального монтажа как биографического жанра, когда биографическая монография научного типа ограничивается документом.
1905 год явился тем толчком, который дал новое направление научной деятельности П. Е. Щёголева — широкому и массовому распространению знаний и сведений по истории революционного движения. Исследователь входит в число постоянного авторского состава сатирического журнала «Жупел»[48], возникшего как «протест и солидарность с угнетёнными».
Но на третьем номере журнал был прикрыт властями, которые не в состоянии были больше терпеть его бичующей направленности.
Славной страницей биографии и творческой деятельности Щёголева является участие в организации и редактировании первого в России легального журнала, посвящённого революционному движению — «Былое» (1906—1907, 1917—1926), а после его закрытия — «Минувшие годы» (1908). Появление подобного журнала объясняется тем живейшим интересом, которое передовое русское общество проявляло к своему революционному прошлому. Наряду со Щёголевым редакторами журнала выступили В. Я. Богучарский и В. Л. Бурцев. Издание посвящалось истории революционного движения, ибо «познание настоящего немыслимо без познания прошлого — „былого“». И несмотря на то что «самодержавно-полицейский строй» прилагал все усилия, «чтобы лишить общество этого познания» — оно всё же было возможно и необходимо. «Коллективными усилиями можно и должно победить препятствия, и к этой-то совместной работе и зовёт „Былое“ всех участников движения, всех владельцев ценных документов, все посвящённые этому движению научные силы, всех, кому есть о чём поведать родной стране»[49].
Материалы журнала явились своего рода откровением для массового читателя. Успех превзошёл ожидаемое. Первая книжка, вышедшая тиражом в 10 тысяч экземпляров, разошлась молниеносно, в результате чего потребовалось ещё два издания, тем же тиражом. Это был один из наиболее читаемых журналов того времени. Щёголев позже констатировал, что книги журнала «зачитывались до дыр в библиотеках, становились необходимым пособием в руках пропагандистов всех партий», что «давало материал для практических выступлений»[50]. По свидетельству Д. П. Маковицкого, Л. Н. Толстой как только получал почту, «оставлял у себя и читал каждую книгу „Былое“ и сызнова перечитывал». Он считал, что журнал — «совсем революционного направления», «самый революционный журнал», и «если бы я был молод, то после чтения „Былого“ я взял бы в обе руки по револьверу»[51].
Щёголев верно оценивал положение, когда позже писал, что «журнал мог выполнять чётко и настойчиво своё дело и вести историко-революционную пропаганду только опираясь на могучие революционные волны 1905—1906 годов»[52]. Вот почему в первые полгода существования журнала, когда подъём революционного движения был ещё достаточно высок, «Былое» не подвергалось правительственным преследованиям. Центральная власть не могла не считаться с репутацией журнала, которую он снискал в самых широких читательских кругах. Но отступление революции сопровождалось наступлением реакции по всему фронту, и прежде всего в области печати. Журнал «Былое» оказался в центре внимания властей и после многих мытарств на десятой книге в 1907 году был закрыт, а приговором от 13 января 1909 года Судебная палата определила: «…само издание названного журнала запретить навсегда»[53].
Итак, журнал был закрыт. Одной из причин правительственной акции была, бесспорно, революционная направленность журнала, которая не могла быть более терпима. Но существовало и ещё обстоятельство, самым непосредственным образом касавшееся одной из самых сокровенных тайн царской охранки — системы её полицейского сыска. Редакция журнала, как было известно полиции, располагала довольно большим количеством тех материалов, которые полицейское управление считало недоступными ни для кого из непосвящённых. Важнейшими данными в этой связи являлись фактические сообщения, которые направляли партию эсеров на след величайшего предателя в её центре, то есть Евно Азефа. Эти данные сообщил в редакцию журнала «Былое» Бурцеву М. О. Бакай (Михайловский), известный деятель политического сыска. Об этом же сообщил Богучарскому бывший директор департамента полиции А. А. Лопухин. Азеф, догадывавшийся о своём разоблачении, требовал от полиции немедленных действий, в результате чего 31 марта был арестован Бакай и произведён обыск в редакции «Былого» и в типографии.
Щёголев, ещё не подозревавший, что охранке уже очевидна связь редакции журнала с разоблачением Азефа, осенью 1907 года, с целью доведения дела до конца, едет в Гельсингфорс, где и ставит в известность Савинкова о наличии предателя в партии эсеров и что таковым является некто Раскин. Дело в том, что Бакаю не была известна фамилия предателя, он лишь знал, что таковым является Раскин. Савинков, после свидания со Щёголевым, немедленно поставил об этом в известность «Ивана Ивановича», то есть Азефа, он же Раскин. Таким образом, круг замкнулся, и не только на Азефе, но, прежде всего, и на самом Щёголеве и «Былом». Азеф потребовал не только ликвидации журнала, но также и немедленного ареста Бурцева и Щёголева. В итоге журнал был закрыт, а Щёголев в конце ноября вынужден был экстренно покинуть столицу вследствие предписания о его аресте и высылке в Сестрорецк. Вскоре он был выслан в Юрьев, а затем в Любань Новгородской губернии. Венцом этой эпопеи явился его арест и последовавшее двухлетнее заключение в одиночной камере.
Факты гонения на журнал и на одного из его редакторов стали достоянием общественного внимания. Первым, кто откликнулся на эти события с выражением участия к пострадавшему, был внук декабриста В. Ф. Раевского — Владимир Вадимович Раевский. В письме к Щёголеву от 1 ноября 1907 года он выражает своё «искреннее, глубокое сочувствие в постигшем… испытании» и желал, чтобы оно «удвоило… силы на служение правде», что «я, как и многие в России, — писал он, — хорошо знаю Вашу честную, светлую деятельность — и прошу разрешения, хотя бы заочно, крепко пожать Вашу руку»[54].
Осенью 1907 года, до своего вынужденного отъезда в Сестрорецк, Щёголев пытается спасти журнал. В это время из состава редакции он был в столице один, так как Бурцев эмигрировал, а Богучарский находился в Париже. В полиции Щёголеву предъявили обвинение в том, что он «имеет сношения с революционерами, которые группируются вокруг него», а он «скупает секретные материалы»[55]