— Благодарю.
— Вот и замечательно. Надежда, организуй нам чайку!
Надежда выскользнула из соседней комнаты — полувоздушное существо по возрасту — внучка старичка-колобка. Или правнучка.
Чай, горячий и ароматный, был уже налит в фарфоровые чашечки, а чашечки поставлены на поднос, расписанный чудными цветами. Надежда поставила поднос на стол и, уходя, стрельнула в Иеро глазками. Не глазками — глазищами, бездонными, как само небо.
— Пустое, — успокоил его старичок. — Надежда не человек, не суккуб даже а так… функция.
Однако, поежился Иеро. Угораздит же.
— О тебе, друг мой, мне рассказал твой товарищ. Помнишь товарища-то?
— У меня много товарищей, — ответил Иеро.
— Как я тебе завидую, — вздохнул старичок, но печалился недолго. — Я о мастере С'Видлере, с которым вы наш Мир отстояли там, в Верхней Нави.
— А… — протянул Иеро.
— Горло болит? — участливо поинтересовался старичок.
— Нет, я так…
— Товарищами не растакивайся, советую наперед. С'Видлер уж хвалил тебя, хвалил. Открытая, мол, душа, и голова на плечах своя, а не чужая. Вот я и подумал, что, если тебя в гости пригласить, покалякать. Тем более, что мы с тобою два сапога на одну ногу.
— Простите?
— Оба, говорю, сидим по горло в… в рашиновой зоне. А между зонами, душа моя, есть особое родство, что и позволило устроить тоннель в субнави. Гора с горою не сходятся, а зона с зоной встретятся. Главное, никто ничего и не узнает, — он хихикнул и потер ручки. — Итак, душа моя, отдохнул ли ты?
— Вполне.
— Тогда не угодно ль выйти на улицу, глянуть на село? — он встал и приглашающе показал рукою.
— Отчего ж не глянуть, — Иеро поставил чашку на блюдечко и пошел вслед за старичком.
Снаружи было светло! Не как днем, нет, но свет, бивший от фонарей на высоких столбах, был виден, наверное, и за десять лье, до того яркий.
— Электрификация всей Камляски. Энергия термальная, все одно зря пропадает. Пусть посветит опществу-то, оно и полезно, лишний раз не споткнешься.
Фонари стояли вдоль улицы, ряда аккуратненьких домиков. Они и сами вышли из такого же, стены деревянные, крыши блестящие, оцинкованного железа. Тьфу, это ведь Навь, напомнил он себе. Думай о своем доме, как о дворце — дворец в Нави и выйдет.
Над поселением нависали горы — огромные, до неба, а вдали высилась совсем уж гигантская гора, огненная, полыхающая, по склонам которой текла огненная же река. Гора рокотала, да так, что земля содрогалась.
— Недурно, правда? Космическое зрелище. Здесь зарождается новый эпос — Люди из пламени или что-нибудь в этом роде. Ты стихов не пишешь?
— Нет, — соврать не соврал, а и правды не сказал. С тех пор, как он отправился с малым караваном в Но-Ом, стало не до писаний. А если придет на ум строфа-другая, так и запомнить можно.
— А я, грешен, балуюсь. Душою молод, оттого и тянется рука к перу. Ладно, в другой раз как-нибудь. Это — поселение Камляска-восемь. Здесь мы занимаемся тем же, чем и вы в Но-Оме — добываем рашшин.
Иеро остолбенел. Получается, Великая Тайна и не тайна вовсе?
— Конечно, тебе это известно, — продолжал старик, деликатно не обращая внимание на изумление Иеро. — Ментальное зондирование — палка о двух концах, посредине гвоздик. Ты не обращай внимание, я тут недавно препотешную поэму сочинял, и никак из образа не выйду.
— Да я ничего…
— И славненько. Значит, и вы, и мы добываем столько рашшину, сколько можем. И там, где можем. У вас, похоже, месторождение древнее, поди и самородки встречаются?
Иеро промолчал.
— А у нас — молодое, и потому глубокое. Под землю не сунешься, магма да газы, мы и приспособились, извернулись. Вся жизнь такая, изворачиваешься да изворачиваешься… Здесь прежде гейзеры были. Целая долина гейзеров. Вот я и придумал — зачем лесть в глубину, если глубина сама навстречу идет? Каждый гейзер теперь отдает воду в специальное устройство. Там из нее и выделяют рашшин, а заодно и десяток других элементов Менделя — Еива. У вас, небось, таблицу иначе зовут? Знаю, знаю, все по своему переделать хотите. Ладно. Вот что меня тревожит, душа моя: уж больно мало последнее время рашшина из-под земли прет. Буквально крупицы. Оно бы и ничего, крупица к крупице — нищему рукавицы, да у вас счет на золотники. Сегодня на золотники, завтра на фунты, нехорошо выйдет. Равновесие нарушится, соблазн появится.
— Вы предлагаете мне заняться саботажем?
— В самую точку попал, душа моя. Именно саботажем. Плюнь ты на этот рашшин, займись лучше золотом, а то и серебром. По секрету, я серебро больше золота уважаю. Думаешь, только мы в Навь ходим? Не-ет, душа моя, такие чудища попадаются, что даже мое перо — оцени, а — даже мое перо! звучит! — оно бессильно выразить их мерзость и отвратность. На серебро одна и надежда, ну, еще кол осиновый разве. Хотя, думаю, предрассудок этот — насчет осины. Вылезет в наш мир из Нави преужасная монструозия, а тут ты, душа моя, серебром богатый, ее и охлонишь! Почет и уважение со всех концов Канды! Даже мы с Камляски поклон пришлем. Восчувствуй! — старик оглядел Иеро с головы до ног и вздохнул. — Ладно, это я так. В порядке инициативной вербовки. Не спросишь — не узнаешь. Идем, увидишь наши тайны…
Под ногами была не грязь, а спекшаяся смола, твердая. Непривычно, но чисто. Зато земли не слышно, ее дыхания. Короста, истинно, короста на лике земном.
Старик подвел его к домику.
— Добытные избы, душа моя. Маленькие заводики по извлечению рашшина из гейзерных вод.
Дверь не открылась, а отъехала в сторону. Внутри, в полумраке, он увидел нагромождение баков, змеевиков, трубок, пахло серой и грозой одновременно. Раздалось шипение, в баке заклекотало. А большой бак, в нем парза можно сварить.
— Это двадцатка, наш самый богатый гейзер. Не самый могучий а именно богатый. Рашшином, как можно догадаться. Здесь и происходит ку-диффузия, или, выражаясь темными словами, разделение козлищ и агнцев. Потом еще и еще, пока не получим рашшинов цвет. Когда б вы знали, из какого сора берем рашшин, не ведая стыда…
— Сора?
— Чего тут, в этой соли, нет! Я даже куплет сочинил: в алхимии точно известно одно: что злато сегодня, то завтра… Впрочем, это не интересно.
— Ну почему — неискренне запротестовал Иеро.
— Потому что предсказуемо. А предсказуемый стих что пресная соль. Вот тут водичка бежит, теряя свои примеси, здесь отдает серу, здесь магнезию, здесь тяжелые соли, и лишь в самом конце рашшин. За год как раз золотник и набирали — прежде. А ныне скудеет вода наша.
Иеро недоумевал, зачем старик показывает ему установку и жалуется на неудачи.
— А кому же поплакаться, как не собрату, — ответил на невысказанный вопрос старичок. — Сверху-то все больше «давай-даваи» шлют, этакие сухие, костлявые «давай-даваи», из которых ни каши сварить, ни избы починить. Великая Кандианская угроза нависла-де над Камляской. Кандианская или Метцианская, как вам больше нравится. Вот и любопытно стало, так ли уж велика угроза.
— Мы — угроза?
— Именно, душа моя, именно! Страшные и коварные мракобесы, гонители живой мысли.
— Это… Это вы о нас?
— А вы, небось, о нас. Темные мастера, утверждающие на земле человеконенавистнические идеи бесноватого Нечистого, разве не так?
— Так, — признал Иеро. Старичок, действительно, словно Катехизис читал.
— Любопытное совпадение — мы-де темные, вы — мракобесы.
— Клевета! Клевета и напраслина! — заступился за Союз Аббатств Иеро.
— Ну, а разве вы не ветвь Римской Церкви? Ветвь, во всяком случае, в историческом аспекте — отросток.
— И что с того?
— А кто великого провидца, теоретика Иномирья Жордано Бруно на костре сжег?
— Но ведь церковь признала ошибку.
— Только признала, и все! А мы, между прочим, не только признали имевшиеся ошибки, но и осудили культ Ин-Ста со всей принципиальностью и прямотой.
— Ин-Ста, — чуть не задохнулся Иеро. — сравнили! Ин-Ста пришел в миролюбивую богобоязненную страну, населенную счастливыми земледельцами, отнял у них орало и подменил его страшным орудием Смерти!
— Было дело, — смиренно склонил голову старичок. — Признаю. Только…
— Какие здесь могут быть «только»? — поспешил развить успех Иеро.
— Только Ин-Ста фигура некоторым образом собирательная, и… — старичок сделал нарочитую паузу, но Иеро не поддался на уловку, не даром в семинарии преподаватель риторики учил искусству спора. Старичок подождал-подождал, да и продолжил:
— И он, Величайший и ужасный Ин-Ста ни кто иной, как реинкарнация Лек-Сия, вашего величайшего пророка!
— Учителя, — механически поправил Иеро.
— Пусть учителя, — легко согласился старичок.
— Не может быть…
— Как не может? Ты, душа моя, труд арабского безумца Аль-Хазреда «Семья Уль-Яна» читал?
— Я… — Иеро смутился. «Семья Уль-Яна» была книгою, для прочтения обязательной, о чем говорилось даже в катехизисе. И одновременно списка этой книги не было в библиотеке Аббатства, и спрашивать о ней было не принято. Даже на экзаменах требовались лишь общие фразы, что-де труд отражает величие жизненного пути Учителя, его беспримерную скромность и прочее и прочее и прочее.
— То-то и оно, — наставительно проговорил старичок. — Единство и борьба противоположностей.
— Диалектика, — кивнул Иеро. Диалектику Универсальная Церковь ценила, и даже порой не ясно было, что важнее — схоластика или диалектика.
— Она самая, — старичок блеснул глазами, с виду весело, а присмотришься — грозно. Или нет? Было в этом старичке что-то фальшивое, что-то? Да все фальшивое, все.
Успокойся, успокойся. Вечное свойство семинариста — малыми знаниями перекраивать карту звездного неба, что он знает о камлясканцах? Что он, собственно, знает о субнави? Третий раз вышел козлик погулять, и давай волков стращать. Тьфу, начал подражать ментальному визави! С кем поведешься, на того и обопрешься.
— Простите, но мы в неравном положении. Вы знаете, кто я, а мне ваше имя неизвестно, — проговорил Иеро учтиво. Учтивый живет, строптивый гниет.