– Что?!
– Что барышня звала на помощь, что Луи заехал мне кулаком по физиономии, что вы пришли, что вам показали какую-то девицу в одной сорочке, выдав ее за Жермен. Тогда она пришла в ярость. Я, правда, сказал ей, что никакого официального следствия нет, что вы занимаетесь этим делом, так сказать, частным образом, что вы будете счастливы увидеться с ней, и, прежде чем я успел договорить, она стала одеваться. «Понимаешь, – говорила она сестре, одеваясь, – ребенок – он так или иначе появится на свет божий, а я из-за этой истории могу попасть в такой переплет…» Скверное дело, подумал я, но, с другой стороны, вам будет интересно выслушать ее. Я только не знал, куда ее отвести. И отвел к вам. Поговорил на площадке с вашей женой… О господи! Какая же у вас милая жена!.. Я посоветовал ей присмотреть, чтобы Жермен не сбежала. Вы на меня сердитесь?
Как можно было на него сердиться? Однако на душе у Мегрэ скребли кошки. Он вздохнул и сказал флейтисту:
– Может, это к лучшему.
– Когда я вас опять увижу?
Мегрэ вспомнил, что должен в полночь встретиться с извозчиком Корни.
– Может быть, еще сегодня вечером.
– Если мы не увидимся, разрешите мне завтра зайти к вам – ведь я уже знаком с вашей женой. Ах, да! Чуть не забыл еще одну деталь… – Он смутился, не решаясь сказать. – Видите ли… Она спросила меня, кто оплатит расходы, и я сказал… Я не знал, что ответить… Просил ее не беспокоиться… Знаете, если вам трудно, то я… Мегрэ вышел, не дожидаясь окончания музыкального номера, и бросился к метро. Увидев свет у себя под дверью, он остановился в нерешительности, но не успел даже вытащить ключ из кармана, как дверь распахнулась – госпожа Мегрэ отлично различала его шаги.
Она посмотрела на него понимающим взглядом и весело бросила:
– Тебя дожидается очаровательная молодая девушка.
Милая госпожа Мегрэ! Она отнюдь не иронизировала. Она просто хотела быть доброжелательной. Жермен сидела, облокотившись локтями о стол, с сигаретой в зубах, перед ней стояли тарелки с остатками пищи. Ее большие глаза вцепились в Мегрэ, словно она собиралась сожрать его. Видно было, что она ему все еще не доверяет.
– Вы, конечно, из полиции?
Вместо ответа он показал ей свое удостоверение, и с той минуты она не сводила с него глаз. Перед ней стояла рюмка: госпожа Мегрэ достала-таки свою наливку, предназначенную для более торжественных случаев.
– Ты еще не обедал?
– Нет, но я перекусил.
– В таком случае, я вас покидаю. Мне надо помыть посуду.
Она быстро убрала со стола, вышла на кухню, но не решилась затворить за собой дверь.
– Ваш друг тоже из полиции?
– Нет. Не совсем. Он случайно…
– Он женат?
– Да. Кажется.
Ему было как-то не по себе в одной комнате с этой странной девицей, чувствовавшей себя совершенно непринужденно: она вставала, поправляла волосы перед зеркалом, присаживалась в кресло госпожи Мегрэ, каждый раз повторяя: «Разрешите?»
– Давно вы знакомы с мадемуазель Жандро? – спросил Мегрэ.
– Мы вместе учились в школе.
– Я полагаю, вы из Ансеваля? В Ансевале вы и учились вместе?
Ему показалось странным, что наследница состояния Бальтазаров получила образование в маленькой сельской школе.
– Мы ведь почти одного возраста, разница в каких-нибудь два месяца. Ей стукнет двадцать один год в следующем месяце, а мне исполнился двадцать один две недели назад.
– И вы обе ходили в ансевальскую школу? – повторил он свой вопрос.
– Она – нет. Она жила в монастыре в Ньевре. Но мы учились в одно и то же время.
Он понял. И с этого момента старался тщательно отделять выдумку от правды, правду от полуправды или от всего похожего на правду.
– Вы не ждали каких-нибудь неприятных событии на улице Шапталь?
– Я всегда предполагала, что это плохо кончится.
– Почему?..
– Потому что они друг друга терпеть не могут.
– Кто?
– Барышня и ее брат. Я уже четыре года в доме. Поступила сразу же после смерти мадам. Вы, конечно, знаете, что она погибла в железнодорожной катастрофе, когда ехала лечиться в Виттель. Это было ужасно… Она рассказывала так, словно своими глазами видела, как из-под обломков вагонов извлекали погибших.
– Сами понимаете, пока мадам была жива, завещание не имело никакого значения.
– По-видимому, вы хорошо знакомы с этой семьей.
– Я родилась в Ансевале, мой отец там родился. Мой дед, который был одним из фермеров у графа, частенько играл на бильярде со стариком.
– С каким стариком?
– Ну, со старым господином. Просто его у нас все так называли – «стариком». И по сей день так называют. Оказывается, вы ничего не знаете! А я-то думала, что полиция все знает.
– Вы имеете в виду старого мосье Бальтазара?
– Мосье Гектора, да. Его отец был шорником у нас в деревне. Он же был звонарем. В двенадцать лет мосье Гектор стал коробейником. Ходил с фермы на ферму с коробом на спине.
– Он основал все кафе «Бальтазар»?
– Да, но это не мешало моему дедушке до конца дней говорить ему «ты». Мосье Гектор много лет не бывал у нас в Ансевале, а когда снова появился, то был уже богачом и приобрел замок.
– Кому принадлежал замок?
– Графу д'Ансеваль, черт возьми!
– Кто-нибудь из этой семьи еще жив?
– Один остался. Дружок нашей барышни. Не нальете ли мне еще рюмочку наливки? Небось из дому прислали?
– Нет, жена сделала.
– Когда я подумаю, что эта ведьма – я не о вашей жене – нахально выдала себя за меня и спала в моей постели!.. Если б только я захотела, уж я бы могла о ней кое-что порассказать…
– Итак, старик Бальтазар, хозяин всех кафе, приобрел замок д'Ансеваль. Он был женат?
– Да, женат, только жена к тому времени уже отдала богу душу. У него была дочь, красавица, да больно гордая, и еще сынок, мосье Юберт, который за всю жизнь ничего путного не сделал. Сестра его – сущая ведьма, а он – добряк, ласковый, как теленок. И все больше по заграницам разъезжал.
– Вас еще тогда и на свете не было?
– Конечно. Да там ведь и сейчас ничего не изменилось.
Машинально Мегрэ вытащил из кармана записную книжку и стал записывать имена по порядку, как бы составляя генеалогическое древо Бальтазаров. Он понимал, что с такой девицей, как Жермен, необходима точность.
– Значит, первым был этот самый Гектор Бальтазар, которого вы называете стариком. Когда он умер?
– Пять лет назад. Ровно за год до смерти дочки.
И Мегрэ, вспомнив о Фелисьене Жандро, который тоже был далеко не молод, поинтересовался:
– Должно быть, он тогда был глубоким стариком?
– Еще бы! Ему было восемьдесят восемь. Он жил один как сыч, в огромном особняке, на авеню Де Булонь. Сам вел все дела, только дочка ему помогала.
– А не сын?
– Никогда в жизни. Он его и на порог не пускал. Давал деньги на содержание. Теперь сынок живет на набережной, недалеко от Пон-Неф. Шалопай!
– Минуточку… Авеню Де Булонь… Дочь замужем за Фелисьеном Жандро…
– Верно. Но мосье Фелисьен – тот тоже в дела и носа сунуть не смел.
– Почему же?
– Говорят, как-то попробовали было поручить ему кое-что… А он заклятый игрок… И теперь еще все время торчит на бегах. Ходят слухи, что он что-то сотворил с чеками или векселями, не знаю… Тесть с ним даже поссорился.
Впоследствии Мегрэ познакомился с особняком на авеню Де Булонь, одним из самых уродливых и претенциозных во всем Париже, со средневековыми башенками и витражами. Он увидел также портрет старика – восковое лицо с точеными чертами, длинные седые бакенбарды, наглухо застегнутый сюртук, из-под которого по обе стороны черного галстука выглядывают две узкие белые полоски жилета.
Если бы он был лучше осведомлен о жизни парижского света, ему было бы известно, что старик Бальтазар завещал свой особняк со всеми картинами, которые он собрал, государству. Он хотел, чтобы дом его был превращен в музей. Тогда это вызвало немало толков.
Более года эксперты вели ожесточенные споры, и дело кончилось тем, что государство в конце концов отказалось от завещанного имущества, так как в большинстве своем полотна оказались поддельными.
Потом Мегрэ увидел и портрет дочери: седые волосы, собранные на затылке в пучок, профиль «под императрицу Евгению», лицо такое же холодное, как у основателя кофейной династии.
Что же касается Фелисьена Жандро, то Мегрэ уже имел случай видеть и его нафабренные усы, и светлые гетры, и палку с золотым набалдашником.
– Говорят, старик ненавидел всю свою семью – и сына, и зятя, и господина Ришара, признавал лишь дочку да внучку. Он вбил себе в голову, что только эти две особы принадлежали к его роду, и оставил завещание, в котором сам черт ногу сломит. Мосье Бракеман может подтвердить.
– Кто такой мосье Бракеман?
– Его нотариус. Ему тоже лет под восемьдесят. Все его боятся, потому что ему одному все известно.
– Что именно?
– А я почем знаю? Все должно открыться, когда мадемуазель Лиз исполнится двадцать один год. Вот почему они так бесятся. А мне все равно: я ни за того, ни за другого. Если бы я только захотела… Его вдруг осенило.
– Мосье Ришар?.. – сказал Мегрэ, вступая в игру.
– Уж как он увивался вокруг меня. А я ему напрямик заявила: не на ту, мол, напали, и посоветовала взяться за Мари.
– И он последовал вашему совету?
– Откуда я знаю? Что он – прозрачный, что ли? Если хотите знать, все они, Бальтазары, немного чокнутые.
Жермен была возбуждена. Глаза ее совсем округлились, а в пристальном взгляде таилась тревога и вызов.
– Луи тоже родом из Ансеваля?
– Он сын нашего старого учителя. Но кое-кто считает, что жена учителя прижила его от священника.
– Он на стороне мосье Ришара?
– Да вы что?! Он всю жизнь ходит по пятам за барышней. Он оставался со стариком до самой его смерти, на руках его носил, когда тот болел, и знает, пожалуй, больше всех, может, даже больше самого мосье Бракемана.
– А Луи за вами никогда не ухаживал?