быв на обсервационном посту у берега Днепра при Лучках с 25 драгунами, удержал пост до двух часов пополудни, был уже отрезан, но по отличной способности замечал местоположение, успел соединиться с отрядом».{103}
После неудачной атаки вюртембергских кавалеристов пехотинцы Неверовского продолжили отступление, направляясь к дефиле. Груши собирался воспрепятствовать этому движению, но Мюрат, обманутый ложным донесением, отклонил большую часть его кавалерии в сторону, оставив ему лишь около 600 коней 11-й бригады. Груши направил 8-й конно-егерский полк, чтобы овладеть дефиле, но он был слишком слаб, чтобы остановить Неверовского, 6-й гусарский полк атаковал колонну слева, но также неудачно. Неверовский писал, что его пехота, «окруженная многочисленною неприятельскою конницею и поражаемая картечными выстрелами, но не взирая ни на силу неприятеля, ни на опасности, она ружейным огнем и штыками прокладывала себе дорогу. Неустрашимость и храбрость русского солдата явились во всем своем блеске. Должно сказать, что одна твердость и мужество могли преодолеть те препятствия, которые на каждом шагу встречали егерские и пехотные полки при отступлении от реки Лоствины до селения Мерлина, в 5 верстах от той реки отстоящего».{104}
По словам Фельдера, Груши получил приказ опередить противника, спешившего к теснине, но опоздал. За версту до речки Неверовский встретил высланный ранее отряд Назимова, который устроил по обе стороны дороги укрепления, а орудия разместил на возвышенности. Неверовский сообщил в реляции: «Баталион 50-го егерского полка, посланный для очищения тылу наших позиций, был мною здесь остановлен и поставлен на высоте близ Мерлино («для прикрытия дефилеи», сказано в наградном документе); Донская артиллерия присоединилась к оному, а батарейная рота и конница пронеслись мимо, ничему не внимая (и «пронеслась к самому Смоленску»), Харьковский полк один, после справясь, прикрывал ретираду. Сильный батальный огонь и действие двух донских орудий остановили стремление неприятельской конницы, которая и принужденною нашлась оставить тщетные усилия на нашу пехоту, ретировавшуюся под прикрытием помянутого баталиона, который, наконец, бросился в штыки и тем совершенно изумил неприятеля. После сих действий отступил я к Корытне». Майоры Тихановский и И.Е. Бурман, капитан Дейч, поручики Лисовский и Войнич, подпоручик Осипов «у перехода через мост при селе Мерлине встретили неприятеля с отменною храбростию и, остановя его в сем месте, доставили время отряду перейти через мост и, устроясь, отойти в безопасности далее».{105} По словам Андреева, в 8-м часу вечера «показался вдали лес, а перед ним высокая и длинная гора, параллельно протянута пред нами, на которой наш дивизионный начальник резерв свой, бывший из одного баталиона нашего полка, выстроил в одну шеренгу егерей и остановленных ими драгун и казаков с донскими двумя орудиями, кои с высоты по неприятелю сделали несколько выстрелов. Французы, полагая, что резерв велик, пехота и артиллерия, и видя сзади лес и уже близко вечер, остановились, и мы, пробежав мимо своих, начали выстроиваться по полкам, пришли в порядок». Неверовский признавался: «Меня спасло, что я послал один баталион, две пушки и казачий полк занять дефилею… Далее неприятель не смел меня преследовать». Мюрат писал, что неприятель вынужден был «искать спасение за последним оврагом, который защищался артиллерией и двумя резервными батальонами, которые прикрывали его прохождение, и ночь положила конец этому яростному сражению. Вся моя кавалерия заняла позицию на поле боя; III-й корпус — позади, соприкасаясь с моей кавалерией». Лёгкая кавалерия 3-го корпуса расположилась биваками на поле боя. 24-й полк лёгкой пехоты «присоединился к кавалерии, которая отбросила неприятеля до Корытни и остановился с ней впереди этой деревни».
X. Фабер дю Фор. Славково, 27 августа 1812 г. На иллюстрации изображены гренадеры Старой гвардии во время русского похода
Андреев пишет: «Мы были на бегу и в сражении от 10 часов утра до 8 полудня, пробежали 25 верст и каждый шаг вперед оспаривали дракой». По свидетельству Душенкевича, бой длился «с двух пополудни до 7-ми час. вечера», а по словам вюртембержцев, он длился 4 часа и завершился в 20 час.{106} «На закате, — вспоминал Гриуа, — мы заняли позицию и расположились биваками на местности, которою мы овладели. Я там нашёл четырёх русских солдат, которых моя артиллерия вывела из строя; у всех были оторваны руки или ноги, но они были ещё живы и не стонали и не взывали о помощи, напротив, они её отклоняли и проявляли склонность умереть там, где находились. Я не мог понять этого рода пассивного мужества». Лишь позднее полковник стал замечать, что русские солдаты, «по своему невежеству и легковерному суеверию», умирали, обнимая образ святого Николая, который они постоянно носили с собой, полагая попасть прямиком на небо и почти благословляя удар, который их туда направлял.{107}
Дивизионный генерал Э.-М.-А.Ш. Нансути (1768–1815)
Между тем Паскевич, выступив из Смоленска, «встретил в 3 верстах адъютанта генерала Неверовского и пять батарейных орудий, спасшихся от неприятельской кавалерии. От адъютанта узнал я, что Неверовский действительно потерял половину людей, но отступил в порядке и находится в 6 верстах».{108}
Перейдя через речку у Мерлино, русские продержались здесь до наступления ночи. Фляйшман с горечью констатировал: «К стыду нашего командира и к высшей славе неприятеля, ускользнул, в конце концов, с помощью наступившей ночи, остаток русской пехотной колонны почти в 3000 человек, из которых, строго говоря, ни один не должен был ускользнуть, если бы атаки осуществлялись с благоразумием и рассудительностью». Очевидно, ещё до полуночи Неверовский написал Багратиону из Корытни: «Я с отрядом моим отступил к станции Корытно». Тогда же Глебов получил извещение Неверовского о том, что он «отступил от Красного до Корытна». На другой день, 3/15 августа Глебов донёс Багратиону из Катыни, что «Неверовский с отрядом от Красного отступил вчера к вечеру в Корытну, а сегодня из Корытной по утру к Смоленску». Таким образом, за ночь Неверовский отошёл ещё на 19 вёрст до оврага, находившегося у речки Ясенной. Утром Неверовский сообщил: «Отступил я к Корытне и сего числа пришел в селение Ясенное, оставив в Корытне для наблюдения казачьи полки. В Ясенной получил первое известие от господина ген[ерал]-лейт[енанта] Раевского, что он с корпусом своим… идет на подкрепление вверенного мне отряда».
На рассвете майор Пяткин был послан Раевским в Смоленск, где «узнал от казаков, прибывших туда с вьюками, что отряд Неверовского, будучи окружен огромными массами неприятельской кавалерии, подвергся совершенному истреблению». С этим неприятным известием Пяткин возвратился к генералу. Сам Раевский пишет, что направил адъютанта, чтобы получить информацию, но затем явился кто-то, ни имени, ни звания которого он не запомнил, и сообщил, что «Неверовский со своей дивизией истреблён (etait extermine)». Раевский не поверил этому сообщению и поехал спросить совета у генерала Л. Беннигсена, находившегося в Смоленске. Тот подтвердил ему лживость этого известия, но указал на опасность его положения и рекомендовал оставить артиллерию на северном берегу Днепр. Не послушавшись этого совета, Раевский прошёл через Смоленск и расположился в 1–2 верстах перед городом.
Паскевич вспоминал: «В семь часов утра я соединился с Неверовским и сообщил ему приказание корпусного командира передать мне командование авангардом, а ему присоединиться к корпусу. Войска мои заняли позицию за оврагом». Михайловскому-Данилевскому Паскевич сообщил: «Совершив подвиг и соединясь со мною, Неверовский предавался совершенному отчаянию. Он думал только о понесенных nomepях, и я не мог утешить его, сколько ни повторял ему, что его отступление было не поражение, но торжество, соображая несоразмерность сил его с силами Мюрата».{109}
В 7 часов утра 15 августа с бивака у Мерлино Мюрат написал: «Неприятель ночью продолжил своё отступление. Рекогносцировки ничего не обнаружили. Я двинусь маршем в восемь часов утра. Необходимо дать это время войскам, которые всю ночь с 13 на 14 прошли на конях и которые сражались вчера до девяти часов вечера». Между тем Наполеон утром выехал из Россасно в Красный, куда было приказано выступить и гвардии. «По пути, — вспоминал Коленкур, — он получил сведения, что завязался бой между кавалерией и русской дивизией, которой… было поручено прикрывать Красный. Он помчался туда галопом, но вскоре узнал, что бой уже кончен, и встретил неприятельские орудия, отбитые нашими войсками и сопровождаемые храбрецами, захватившими их. Каждый из них получил значительную денежную награду, а орудия были переданы гвардии, которой было поручено хранить эти первые трофеи кампании. Согласно донесениям, полученным императором, русская дивизия… держалась хорошо, образовала несколько каре и доблестно защищала свои орудия и свои позиции. Прорвать каре не удалось…, при отступлении дивизия потеряла семь орудий. Выдержка ее была такова, что она дождалась вечера и воспользовалась дефиле, которые и спасли ее от полного разгрома… Сведения, полученные от нескольких раненых русских, взятых в плен, положили конец всяким сомнениям императора и подтвердили ему факт передвижений генерала Барклая де Толли на правом берегу… Всем корпусам было приказано ускорить свое движение на Смоленск».{110}