переправиться на левый берег потому, что неприятель по дороге…, начиная от Красного до Корытна, тянется частями и сегодня пушечная стрельба, по объявлению здешних жителей, действительно была в Корытно». Поскольку бродов поблизости не оказалось, Карпов направился в Катынь, но «несколько партий переправил вплавь через Днепр, чтобы они открыли неприятеля». Спустя какое-то время, взятые этими партиями 20 пленных показали, что на левом берегу находится всё французская армия! Только теперь Багратион понял, что Раевский не сможет противостоять таким силам, и поспешил в Смоленск, куда призвал и Барклая. Получив вскоре рапорт Неверовского, он тут же переслал его Барклаю, прибавив: «Надеяться нельзя, чтоб он мог долго защищаться, и мне ничего не остается, как идти скорее в Смоленск, дабы соединиться с ним на правом берегу Днепра».{117} То есть Багратион уже не надеялся на то, что Смоленск удастся удержать.
Рядовой мушкетерских полков, 1812–1817 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения… ”
Как же оценивали участники боя и современники его результаты и значение. Андреев с гордостью писал: «Сражение наше есть необыкновенное: без привалов и порядка, не слушаясь начальников (да и кого же слушать?), толпа наша была смешана из разных полков, и сами без команды отбивались и бежали. Всего нас было 9 баталионов, а их, ужас! 38 полков отличной кавалерии и начальник их Мюрат… Ура! 27-я дивизия не поддалась. Голубчики не струсили; не дали неприятелю торжествовать… Первое сражение, дивизия молодая, рекруты, но отделались. Хвала и Неверовскому: он остановил стремление неприятеля и обессмертил свое имя сим сражением, выведя свою дивизию, можно сказать, невредимою». Неверовский в донесении от 16 августа писал, что он «при этом отступлении увидел, до чего может возвыситься мужество и неустрашимость русского солдата, преодолевая все препятствия, неприятелем на пути ежеминутно полагаемые», и без ложной скромности признавался родственникам: «Дело сие бессмертную мне славу делает; ибо последствие то, что неприятель был задержан два дни, и наши армии успели возвратиться в Смоленск, куда я привел неприятеля на плечах своего отряда». Гордостью наполнены и слова Душенкевича: «Вот первая встреча новоформированных воинов России числом 5 тыс. против 25-ти тыс. тщеславной кавалерии под предводительством громких маршалов Франции… Они же получили урок, весьма не новый, оторопивший всех — от первого маршала до последнего солдата, то есть “качество войска преимущественнее количества”… и мы взаимно оправдали оный во всей силе».
А. Ежов. Атака 2-го вюртембергского шволежерского полка при Красном
Р. Кнетель. Адъютанты Неаполитанского короля
В донесении императору от 5/17 августа Багратион написал, что неприятель, «атаковал всеми силами слабый наш обсервационный корпус. Г.-м. Неверовский, командовавший оным, держался 10 ч[асов] против всей конницы маршала Нея, где было более 18 полков кавалерии с пехотою…, быв 6 верст сряду окруженным всею неприятельскою силою и хотя урон у него значущий, но нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия его, совершенно новая, дралась противу чрезмерно превосходных сил неприятельских, можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя». Ф.В. Ростопчину Багратион написал 16 августа: «Дивизия новая 27-я Неверовского так храбро дралась, что и не слыхано». Сен-При также привёл Александру «прекрасный пример в отступлении, которое осуществил генерал Неверовский от Красного до Смоленска с войсками, совсем новыми, который, постоянно окружённый более чем 50 эскадронами, ни разу не позволил себя отрезать, бился в рукопашной схватке с неприятельской пехотой; это самое максимальное, что можно было бы ожидать от солдат более обстрелянных». К.Ф. Толь позднее писал о Неверовском: «36-ть часов времени держался он на пространстве 45-ти верст, и наконец, потеряв до 1500 человек и пять орудий, 4-го числа к вечеру отступил к городу Смоленску». По мнению Д.П. Бутурлина, Неверовский, несмотря на большие потери, «успел сохранить большую часть войск своих, среди столь великой опасности, что генерал, менее его твердый духом, не преминул бы положить ружье».{118}
Как видим, уже изначально русские участники войны делали акцент на значительное численное превосходство неприятеля и на то обстоятельство, что ему противостояли молодые, необстрелянные войска, в пылу восторга «забывая» о том, что рекруты составляли лишь половину отряда Неверовского. Кроме того, явно завышалась продолжительность боя.
Впрочем, не только русские воины осознавали величие своего подвига. Заслуги российской пехоты признавали и все участники боя с неприятельской стороны. Так, лейтенант Ведель писал: «Мы произвели бесчисленные кавалерийские атаки на спешно отступающего противника, однако не удалось привести его в расстройство. Спокойствие и хладнокровие русской пехоты, которую мы постоянно преследовали вплоть до темноты, достойны восхищения, она одна спасла отряд». Мюрат признался императору, что «никогда ещё не видел больше отваги со стороны неприятеля». Ней писал, что русские отступали «в хорошем порядке» и «с проворством». Гриуа засвидетельствовал, что русские «совершили прекрасное отступление (une belle retraite)…, они держались непоколебимо и оставили поле боя только после упорного и смертоносного боя». По словам Ф. Сегюра, «честь этого дня принадлежит французской кавалерии. Атака была настолько же ожесточённа, насколько была упорна защита. На стороне последней имелось больше заслуг, так как она могла употреблять только одно железо, против огня и железа». Ж. Шамбрэ отметил, что «дело под Красным являет достопамятный пример превосходства хорошо обученной и хорошо предводимой пехоты над конницей».{119}
Паскевич заявил: «Немного чести их кавалерии, что 15 тыс. в сорок атак не могли истребить 6 тыс. нашей пехоты». Душенкевич, Ермолов, Данилевский и многие историки специально подчёркивали низкое качество французской кавалерии, поскольку она не смогла управиться с «горсткой» молодых русских рекрутов. Подобные заявления требуют корректировки. Во-первых, отнюдь не вся дивизия состояла из рекрутов: из пяти пехотных полков, два (Полтавский и 41-й егерский) были составлены из обстрелянных солдат. Во-вторых, некорректно именовать обсервационный корпус «горсткой» солдат, даже на фоне значительно превосходящего неприятеля. Отряд Неверовского насчитывал около 7200 чел. при 14 орудиях. В-третьих, неприятельская кавалерия атаковала не вся сразу, «скопом», а побригадно, чаще полками, а те, в свою очередь, поэскадронно и даже повзводно.
Участник боя Бисмарк вспоминал, что для всех инструкций Мюрат довольствовался приказанием эскадронам, указывая им на неприятеля: «Вот неприятель, атакуйте решительно!». Ни один командир эскадрона не мог позволить себе ждать повторения такого призыва командующего всей кавалерией, каждый полагал себя освобождённым от приказов своего полковника. Каждый шеф эскадрона командовал, не заботясь о целом: «Вперёд марш!» и в карьер устремлялся на неприятеля. Командующий артиллерией корпуса Груши свидетельствует: «Наш корпус не вступал целиком (еп entier) в это дело…, но весь день сражался частями (partiellement)». Так что в каждый отдельный момент боя реальное соотношение сил было совсем иным, чем при подсчёте общего количества войск на поле боя с той и с другой стороны. В этой связи следует привести слова Нея: «Многие эскадроны проникали в каре и отрезали батальоны, но неприятель избежал всеобщей гибели благодаря силе инерции, каковою его масса противодействовала намного больше, чем эффективностью своего огня, который производил более шума, нежели вреда». А. Фэн также признавал, что «самая блистательная храбрость наших солдат истощается: ударяя в густую колонну, они рубят её, но не могут сломить».{120}
Что же касается качества кавалерии, то в этом роде войск нужно учитывать два элемента: личный и конский состав. Нет никакого сомнения в высокой боеспособности и боевом духе неприятельских кавалеристов. Другое дело — конский состав, он, действительно, к тому времени был уже сильно ослаблен, измотан длинными переходами и, главное, плохим питанием; это было известно и русским.{121}
При таких уточнениях становится ясно, что не в качестве неприятельских войск как таковом заключалась причина слабой результативности действий противника, а в плохом тактическом руководстве этими войсками. Мюрат не сумел реализовать своё численное преимущество, распылял свои силы и бил «не кулаком, а растопыренными пальцами». По мнению Бисмарка, «это сражение представляет неоспоримое доказательство и яркий пример того, что самая храбрая и многочисленная кавалерия, когда плохо управление ею, превращается в совершенное ничтожество. Это сражение нанесло французской кавалерии первый жестокий удар; оно причинило более вреда, чем понесённые ею до того времени потери от недостатка в продовольствии и излишних усилий и трудов. Другой результат ожидал бы Мюрата, если бы он действовал правильно, избрав из тактических соображений самое соответствующее месту и обстоятельствам; если бы он провожал Неверовского с обеих сторон дороги разомкнутыми эскадронными или взводными колоннами; если бы, утомляя и расстраивая его беспрерывной картечью из многочисленных батарей, он воспользовался бы моментом и удобной местностью и скомандовал вовремя: “Эскадроны стой, направо и налево заезжай: марш-марш!”. В таком случае храбрый Неверовский и его отличная молодая дивизия, вопреки всем человеческим усилиям, не смогли бы сдержать натиск