Линден сочувственно прикусила губу и в доказательство того, что даже слишком хорошо его понимает, тихо сказала:
— Теперь ты испытал то, что я испытываю ежеминутно всю свою жизнь.
Но ее попытка достичь взаимопонимания, очевидно, была истолкована как-то иначе: брови Ковенанта сдвинулись, и взгляд вонзился, как заноза, в самое сердце.
— Нашла время!
Великаны между тем тоже подошли к ним. Если они и слышали разговор, то по их лицам не было понятно, как они к нему относятся. Но, похоже, их молчаливое присутствие за спиной воодушевило Ковенанта, и он набросился на Линден с удвоенной яростью, даже не замечая, как больно ранит ее каждым словом:
— При чем здесь вообще ты? Это от меня все только и ждут неверного шага!
— Но не я же! — огрызнулась она с не меньшей злостью, уже не думая, бередит она его раны или нет. — Я имела в виду совсем другое!
Ее отчаянный выпад заставил Ковенанта взять себя в руки, и, когда он снова заговорил, голос его звучал спокойнее, а в глазах светилась печаль:
— Извини. Все у меня получается как-то невпопад. Я устал быть миной с часовым механизмом.
Линден приняла его извинение и ответила на него сдержанным кивком. А что ей еще оставалось? Его цель делала его непробиваемым, недоступным. И если бы еще она знала эту конечную цель. Как далеко он собирается зайти?
С каменным лицом Ковенант резко обернулся к Великанам. Захваченная врасплох Первая не успела спрятать тревогу и опасение, светившиеся в ее взгляде. Красавчик, наоборот, смотрел на Томаса с теплой симпатией, но сказать, что дало ему испытание, было невозможно. Хоннинскрю был явно растерян; его собственные впечатления абсолютно не совпадали с рассказом Ковенанта, и Линден снова задала себе вопрос: что же за сделку так страстно желал заключить с элохимами капитан?
А элохимы все подходили. Вскоре их стало столько, что они заполнили все пространство между кольцом вязов и курганом, и многим пришлось подняться на его склоны. Все их передвижения сопровождались легким шелестом, но между собой они не разговаривали. Они были и здесь так же собранны и самоуглубленны, как если бы находились на привычном месте в клачане, погруженные в медитацию.
Единственными, кто хотел общаться, были навязчивые колокольчики. Линден нахмурилась и попыталась, в который уже раз вникнуть в смысл их перезвонов. Но они оставались столь же непонятны, как язык, который ты не знаешь, но можешь по звучанию отличить от других.
Внезапно внимание Линден привлек один из элохимов. Сначала она его не заметила: ни его чрезвычайно белая кожа, ни ряса цвета слоновой кости издалека ничем не выделяли его из толпы совершенных по красоте, причудливо одетых людей. Но когда он, с задумчивым видом прогуливаясь у подножия кургана, подошел поближе, его глаза притянули взгляд Линден к себе, как магнит. Она взглянула на него — и мороз пробежал у нее по коже: он был первым из встреченных ею элохимов, избравший внешность… нищего, убогого — иначе не скажешь.
Он был сутул, словно сгорблен тяжелыми испытаниями; руки его были тощими и до того слабыми и вялыми, словно не имели мускулатуры; кожу бороздили глубокие морщины; нечесаные волосы ниспадали на плечи копной серебристой соломы. Его брови, щеки, уголки глаз — все было изрезано следами глубоких переживаний, и на фоне желтых кругов у глаз морщины казались нарисованными черной краской. Все его движения были по-стариковски осторожны и медленны.
Он не обращал ни малейшего внимания, ни на гостей, ни на других элохимов. Будучи не в силах оторвать от него взгляда, Линден, наконец, отважилась спросить у Дафин:
— А это кто?
— А, — как бы между прочим ответила Дафин, пряча глаза, — это Финдейл Обреченный.
— Обреченный? Но что это означает?
Великаны и Ковенант тоже уже заметили странного элохима, и его внешность поразила их не меньше, так что они с нетерпением ожидали ответа.
— Ах, Солнцемудрая, на его плечах тяжелая ноша — он обречен расплачиваться за нашу мудрость.
Нас, элохимов, объединяет одно: наше, умение видеть. Я уже говорила тебе об этом, когда объясняла суть поисков истины Рассвета. Именно это делает нас сильными и дает уверенность в себе. Но я также говорила тебе, что подобные самоуглубления могут быть очень опасны. И вовсе не потому, что истина, открывшаяся одному, может быть сокрыта для других. Хотя именно в этом мы уязвимы. Но ни один из нас не может сказать другому: «Моя истина истиннее твоей», потому что рассудить нас не может ни одно существо на свете.
И все же должны существовать некие критерии, потому-то мы так нуждаемся в носителях здравого смысла — Обреченных. Причем их функции постоянно изменяются в свете того, что требует насущный момент. В иные эпохи Обреченные призывают нас к самоуглублению, в иные, наоборот, — к объединению. Но в любую эпоху они платят за наши сомнения и нерешительность. Финдейл подвергает себя огромной опасности, сражаясь против гибели Земли.
Гибели? Линден содрогнулась. Как? Неужели Финдейл, как и Ковенант, принял на себя тяжесть расплаты за целый народ? И какова будет расплата? Что же известно элохимам и почему они до сих пор ничего не желают объяснить толком?
Что они знают о Презирающем? Не он ли случайно — пресловутая тень Чанта, с которой элохим так упорно борется?
Линден неотрывно следила за Финдейлом до тех пор, пока, словно по неслышимому сигналу, все элохимы не остановились и не повернулись лицом к центру.
— Солнцемудрая, — выдохнула Дафин. — Инфелис идет. Элохимпир сейчас начнется.
«Инфелис?» — повторила про себя Линден, но колокольчики не дали ответа.
Головы элохимов повернулись влево, и Линден, посмотрев в том же направлении, увидела высокую человеческую фигуру, стремительным шагом пересекшую границу круга мертвых вязов и почти взбежавшую на вершину кургана. Оглядев собравшихся, пришедший остановил свой взгляд на группе Поиска.
И только тут, когда фигура повернулась к ней лицом, Линден поняла, что это женщина. Ее лицо и волосы светились как бы изнутри, словно гемма из драгоценного камня. Грациозная фигура была одета в нечто мерцающее, переливчатое, словно море в лунном свете, и во все стороны рассыпала блики и лучики, так как одеяние было густо усыпано драгоценными камнями. Сверкающий силуэт ярко вырисовывался на фоне черных деревьев и блеклого рядом с ним неба. Это и была Инфелис. Она возвышалась на вершине кургана, словно драгоценная корона, венчающая все чудеса Элемеснедена.
Прекрасные глаза, сверкающие величием, спокойно изучили лица гостей и остановились на Линден, которой понадобилось все ее мужество, чтобы выдержать этот пронизывающий до глубины души испытующий взгляд. Ей вдруг захотелось пасть ниц перед этой светлой фигурой — подобному высшему существу можно было только так выразить свою покорность и смирение. Хоннинскрю опустился на колени, и остальные Великаны последовали его примеру.
Лишь один Ковенант остался стоять, словно изваяние из железной воли и непреклонности. Да и элохимы выразили свое уважение к Инфелис лишь почтительным молчанием. В наступившей тишине Линден слышала только перезвон колокольчиков, которые требовательно и настойчиво повторяли одну и ту же мелодию, словно давали ей какие-то наставления. Она собрала все силы, чтобы не поддаться властному очарованию взгляда этой удивительной женщины и не раствориться в трепете восхищения ею.
Наконец Инфелис отвела глаза (у Линден вырвался вздох облегчения) и, воздев руки над толпой соотечественников, голосом, звенящим, как горный хрусталь, провозгласила:
— Я пришла. Начнем.
Начало элохимпира было несколько неожиданным: небо вдруг в одно мгновение потемнело, словно в Элемеснедене наступила ночь — без звезд и без Луны. Но свет был: мягкий, мерцающий — он шел от Инфелис. В наступившем полумраке толпа элохимов еще теснее сгрудилась у подножия кургана, словно переливающаяся всеми цветами радуги живая оправа для драгоценного камня, светящегося в середине. От каждого из них к простертым рукам Инфелис потянулись тонкие световые лучики — рубиновые, изумрудные, аквамариновые и янтарные… Вскоре над курганом повисла изумительной красоты радуга. И тут налетел порыв ветра.
Он рванул рубашку Линден и пробежал по ее волосам, словно ледяные пальцы призрака. Она протянула руку, чтобы ухватиться за Ковенанта, но каким-то необъяснимым образом вдруг оказалась совершенно одна. Был только полыхающий огнями курган и пронизывающий до костей ветер. Он дул с такой силой, что чуть не сбивал с ног. Тьма все сгущалась, а свет огней становился все ярче. Линден уже не могла понять, где стоят Великаны. Она не могла дотронуться ни до одного элохима, чтобы хоть как-то сориентироваться. Казалось, что Элемеснеден весь превратился в ветер и взвихрился вокруг кургана повинуясьодному-единственному слову, сказанному Инфелис.
Линден покачнулась под очередным порывом и, не удержан равновесия, упала, но землю словно выдуло из-под нее. Над ней, вокруг нее светились лишь чародейские огни элохимов. Беззвездное небо превратилось в поток многоцветных искр, словно летевших из самого сердца Земли, и Линден, увлекаемая ветром, нырнула в него.
И ее неуклюжее человеческое тело вдруг… воспарило над курганом. Он лежал теперь под ней, словно сгусток самой черной полуночи на дне огненной воронки. И она бестрепетно отдала себя на волю потоку сверкающих огней, которые сейчас казались ей колокольчиками, только изменившими, как и все в этой колдовской стране, свою форму, но не свою суть. А вихрь увлекал ее все выше и выше.
Затем опять как-то незаметно ночь стала настоящей ночью, и в небе загорелись яркие звезды. Тогда в свете огней Линден увидела, что вместе с элохимами ее, словно водяным смерчем, вынесло из гейзера, бьющего на известковом холме из источника Коварной, и продолжает поднимать вверх, к небу. Мэйдан мелькнул и растворился во мраке ночи, так как ее уносило все выше. Лесное Кольцо на глазах сузилось, поглотило луг, и само вскоре исчезло, сдавленное Колючей Оправой. А смерч все рос и рос и возносил ее к звездам.