«Надежда?» — повторила про себя Линден. Но Ковенант продолжал, не давая ей вставить ни слова:
— Ты тоже одна. Тот старик у Небесной фермы избрал тебя. Он сказал тебе: «Будь честной». Ты все еще здесь и помогаешь мне добровольно. То, что ты мне сейчас рассказала, имеет совсем другой смысл. Если бы то, что ты видела, означало, что я уже стал инструментом или жертвой Фоула, то тогда бы я не смог его остановить. Но ведь и он тогда не смог бы меня больше использовать!
Ковенант замолчал, давая ей время обдумать его слова. А отсюда вытекало, что свои надежды Лорд Фоул связывает с ней. И что ответственность за спасение Земли лежит и на ней, пусть даже она этого пока не осознает. Что ею тоже манипулируют. Ты избрана для особого осквернения.
На секунду осознание ледяной дрожью пробежало по телу Линден, и даже солнце, бьющее в иллюминатор, не могло ее согреть. Но Ковенант заговорил снова, как бы отвечая на ее опасения:
— Но есть и еще кое-что. Есть надежда. Я уже говорил тебе, что до этого я бывал в Стране трижды. Но на деле получается, что четырежды. Три раза у меня не было никакого выбора. Я переносился независимо от того, хочу я этого или нет. А после первого же раза я этого очень не хотел. Но самым худшим было мое третье посещение. Я бродил в лесу неподалеку от Небесной фермы и встретил девочку, которую хотела укусить гадюка. Я попытался спасти ребенка, но не успел, потому что уже в следующий момент перенесся в Ревелстоун, где Морэм как раз заканчивал ритуал вызова. Я отказал ему. Девочка была частью реального мира, и змеиный укус мог оказаться смертельным. Для меня это было важнее всего на свете, что бы там ни творилось в Стране. И когда я объяснил Морэму, в чем дело, он отпустил меня. — Плечи Ковенанта дрогнули. Морэм. - Я вернулся в лес, когда было уже поздно: змея успела атаковать. Я попытался отсосать яд, сколько мог, а затем отнес ребенка к родителям. И тут же начался четвертый вызов. И я принял его. Я имел право выбора и выбрал сам. В тот момент я уже ничего не хотел, кроме как расправиться с Лордом Фоулом.
Он говорил, не отрывая от Линден горящего взгляда, и та читала в его глазах всю горечь сомнений, все мучительные вопросы, оставшиеся без ответа.
— Но разве, отказав Морэму, я продал себя тем самым Презирающему? Или Создателю, приняв четвертый вызов? Не знаю. Я считаю, что ни один человек не может стать инструментом без его воли на то. Его можно разрушить. Можно согнуть или сломать. Но если я делаю что-то в угоду Фоулу, это означает лишь, что я в чем-то ошибся: пошел не по той дороге, чего-то недопонял, поддался на провокации своего внутреннего Презирающего, утратил мужество или научился находить в разрушении радость… — Каждое его слово звучало как обвинение. — Но ведь это вовсе не означает, что ты — орудие в чьих-то руках.
— Ковенант. — Линден придвинулась к самому краю гамака. Сейчас она вновь видела его таким, когда он в первый раз поразил ее воображение: сильным и целеустремленным, околдовавшим ее своим отношением к одержимой Джоан; заворожившим нежностью, с которой нес свою измученную жену к месту выкупа; сверкающим в ореоле яростного пламени, когда спас ее из Ревелстоуна; тем, кто зажег искупительную каамору для Мертвых Коеркри. Она тихо позвала его, словно наслаждаясь вкусом его имени. И затем открыла ему свой последний секрет, последнее, что до сих пор подсознательно удерживала от него в тайне. — Я тебе не рассказывала всего, что сказал мне тогда тот старик. Да, он говорил мне: «Будь честной». Но это не все. — Несмотря на то что с того дня миновало много времени и событий, его слова впечатались в ее мозг. — Он сказал еще: «Не бойся, доченька. Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя». — И, твердо глядя в глаза Ковенанту, она добавила: — И еще он сказал: «Есть еще в мире любовь!»
Он замер, пораженный ее словами. Уголки его угрюмо сжатых губ дрогнули в кривой улыбке, а глаза засветились болью. Воздев к Линден свою увечную руку, он почти выкрикнул:
— И ты способна в это верить? Я привык считать себя импотентом. У меня проказа.
Вместо ответа она села в гамаке и спустила ноги на ступеньки лесенки. Затем взяла его за руку, и он привлек ее к себе в столб яркого солнечного света.
Позже они вдвоем поднялись на палубу. Их одежда еще не просохла, поэтому они обрядились в туники из грубой шерсти, которые один из Великанов сшил из своего старого плаща.
Несмотря на величину, туники были очень теплыми и удобными. Ковенант и Линден шли босиком, словно хотели окончательно сдружиться с камнем, из которого был построен корабль. Ивсе же Линден видела, что Ковенанта не оставляет тревога.
Поднявшись на корму, Линден вдруг обнаружила, что сама сияет, как девица на выданье, и попыталась взять себя в руки, но не смогла стереть со своих щек предательского румянца, порожденного весенним бурлением крови. Ей казалось, что каждый встретившийся Великан, все понимая, смотрит на них с тайной усмешкой и осуждением. А Красавчик — тот вообще расплылся так, что даже вдруг похорошел. Глаза Хоннинскрю из-под щетинистых бровей так и лучились, а борода топорщилась самым что ни на есть заговорщическим образом. Якорь-мастер на время сменил обычное меланхолическое выражение лица на теплую искреннюю улыбку, хотя и немного печальную — улыбку человека, который потерял свою любимую так давно, что уже не испытывает зависти к чужому счастью. Даже Яростный Шторм при виде их не сдержала довольной ухмылки. А в обычно суровых глазах Первой запрыгали задорные чертики.
Вскоре всеобщее внимание стало таким откровенным, что Линден захотелось удрать с палубы. От смущения в ее голосе даже появились раздраженные нотки. Но Ковенант вдруг остановился, вызывающе подбоченился и во весь голос заявил полушутя-полусерьезно:
— Ну, кто из вас свечку держал?
Красавчик покатился со смеху, и тут же весь корабль откликнулся эхом мощного великанского хохота. Ковенант по привычке ощетинился, но тут же расхохотался вместе со всеми. Линден обнаружила, что тоже смеется, да так, как никогда еще в жизни не смеялась.
А над их головами хлопали тугие паруса, и небо было безоблачно-лазурным. Линден ощущала трепет здоровой жизни, охватившей весь корабль: гранит под ее шагами был пронизан мощными вибрациями единения с экипажем, ритмом бега по волнам и звоном натянутых канатов. «Звездная Гемма» летела по светлому морю с такой резвостью, словно вновь обрела утраченную грот-мачту, словно полностью восстановилась после выпавших ей тяжелых испытаний. А может, это Линден полностью восстановилась?
Весь день они с Ковенантом бродили по кораблю, то беседуя о том о сем с Великанами, то просто молча греясь на теплой от солнца палубе. Линден заметила, что за все это время Вейн не сдвинулся с облюбованного места ни на дюйм. Он был похож на прекрасную обсидиановую статую с тускло блестящими браслетами на запястье и лодыжке. Впечатление лишь слегка портила драная обгоревшая туника. И он по-прежнему контрастировал с Финдейлом, не покидавшим поста на носу корабля. Блеклая туника элохима развевалась на ветру, а иногда и против ветра, напоминая о том, что она, как и тот, кто ееносит, может принимать любые подобия. Казалось совершенно невозможным, что между элохимом и отродьем демондимов может существовать хоть какая-то связь. Какое-то время Линден с Ковенантом обсуждали эту тайну, но потом поняли, что ничего нового пока друг другу сказать не могут, и решили отложить ее решение до новых событий.
Кайл с Бринном старались держаться на расстоянии, но когда понадобилась их помощь, прислуживали с прежней почтительностью и бесстрастностью. То ли они не хотели мешать, то ли все-таки не желали смириться с тем, что Линден осталась безнаказанной. Но она давно уже не обманывалась внешним спокойствием их лиц, зная, какие страсти могут кипеть в не признающей компромиссов душе харучая. И все же в их поведении проскальзывала какая-то нерешительность, словно они еще не знали, как отнестись к произошедшим переменам. Ковенант потребовал от них беспрекословного послушания, и они подчинились. Но доверия к Линден от этого у них не прибавилось.
Их подчеркнутая покорность насторожила и даже слегка расстроила Линден. Но все искупалось благотворным присутствием Ковенанта. И все же она периодически поглаживала кончиками пальцев шрамы на его искалеченной руке — не только от избытка нежности, но и чтобы удостовериться, что он здесь и никуда не делся. И каждый раз, убедившись, что это ей не снится, она впадала в состояние блаженной расслабленности.
Когда, нагулявшись, они устроились отдохнуть на большой бухте каната, к ним присоединился Красавчик. После нескольких незначительных фраз Линден спросила, куда делся Мечтатель. Она была искренне привязана к немому Великану, чувствуя в нем родственную душу.
Но Красавчик вздохнул в ответ:
— Мечтатель… Хоннинскрю понимает его лучше, чем остальные Великаны, но и он не в состоянии уяснить всего. Сейчас мы идем на всех парусах, и если ветер продержится еще немного, то стрелой домчимся прямо до нашей цели. Казалось бы, чего еще желать? Но Мечтатель тоскует с каждым днем все сильнее. Непонятная тьма, которую он не способен назвать или как-то определить, сгущается в его душе. Чем ближе мы к Первому Дереву, тем мрачнее он становится, словно земля, на которой оно растет, — место страшное и грозящее неведомыми опасностями. Если б только он мог говорить! Сердце Великана не приспособлено к тому, чтобы держать в себе подобные сказания. Он не выходит из своей каюты. Думаю, он хочет избавить нас от своих бесплодных попыток рассказать, что его так мучает.
Линден с грустью подумала, что, скорей всего, он из чувства собственного достоинства просто хочет избавить всех от вида своих страданий. Из всех, кто плыл на «Звездной Гемме», она была единственной, кто испытывал нечто схожее с его ощущениями. И все же Глаз Земли и ее видение были настолько разными явлениями, что она не могла перекинуть мостик от себя к Великану. Но сейчас Линден не хотелось думать ни о чем грустном: она закинула руки за голову и, греясь на солнце, отдалась жадному насыщению жизнерадостной энергией экипажа «Звездной Геммы».