— Что это ты моей выработкой распоряжаешься, кто тебе разрешение дал? — в шутку упрекнул он Паню. — Однако правильно ты по телефону выступил, хвалю! Понимаешь, значит, что сейчас руднику нужно… О чем у вас разговор с Вадиком был?
— А я даже не знаю! — сказал Паня. — То он боится, что Полукрюков работу завалит, то боится, что Полукрюков лучше тебя сработает.
— И не понять моего болельщика, совсем запутался… — Григорий Васильевич, уже ступив на порог становой, спросил: — Стол тебе понравился?
— Мировой стол! Спасибо, батя!
— Разговор наш помнишь?
— Всё помню! Ты, батя, разворачивайся на траншее, а обо мне даже не думай. Как сказал, так я сделаю: учиться буду и вообще…
— Золотые слова ты вместе с обидными на гору выдал, — мягко сказал отец. — Как же я могу о тебе не думать? Только дума думе рознь. Когда у тебя все ладно, у меня работа веселее идет. Твоя хорошая отметка на моем экскаваторе тоже работает. Ну, и поведение твое тоже, само собой понятно…
— Гриша, что ж ты от гостей скрылся? Там еще Наташа с подружками прибежала, — прервала его Мария Петровна, пришедшая в столовую за посудой.
Оставшись с матерью, Паня сказал:
— Мам, у нас такой батя… лучше всех на свете, честное слово!
— Ты бы таким был, — ответила мать.
Вбежала Наталья с блюдом для печенья, мимоходом чмокнула мать в щеку.
— Паня, ты знаешь, папа берется за траншею!
— И Полукрюкова в свою бригаду батя взял, — дополнил Паня. — По-твоему и вышло, радуйся…
— Разве?.. — сразу стала равнодушной Наталья, но взглянула на брата лукаво и опасливо в одно и то же время, проказливо затолкала ему в рот печенье и выбежала из комнаты.
Пане захотелось остаться одному.
Не зажигая лампы, он сел за свой стол и уставился на циферблат будильника. Цифры и стрелки мерцали зеленоватым, холодным огнем, как бы добавляя тишины. И пришли в «ребячью» комнату важные мысли, обступили Паню. Только что отец сказал «Твоя хорошая отметка и поведение на экскаваторе тоже работают», и даже удивительно, почему Паня не понимал этого раньше и — вот позор! — приносил домой тройки, даже двойки. Мешали они бате? Конечно, мешали! И об этом стыдно вспомнить… Не будет так больше никогда.
«Не самозванец я!» — подумал он и с удивлением почувствовал, что кличка, которая еще вчера была мучительной, теперь стала пустой, бессмысленной.
«Ты бы таким был!» — только что сказала мать, и Паня всей душой хочет быть таким, как его батька. Душа, охваченная этим желанием, растет, раскрывает крылья, и сердце замирает перед чудесным взлетом…
В комнату проникли звуки музыки.
Это Иван Лукич играл одну из своих песенок, которые он складывал сам и называл придумками. Нынешняя придумка ответила настроению Пани. Сначала она была медлительная, будто искала что-то желанное, заветное, потом в ней вспыхнули блестки, искорки, огоньки, и вся она полыхнула задором и радостной уверенностью. Придумка Ивана Лукича слилась со старой уральской песенкой о Кузнечной улочке, и вырвалась душа на простор разгуляться ветром-бурюшкой во поле чистом, сизым соколом над тучкою…
По-новому
Что бывает утром первого учебного дня до линейки?
Ребята явятся в класс пораньше. И словно на выставку попадешь: один показывает кусочки янтаря, найденные в береговом песке Балтийского моря; другой — самшитовую вставочку из Сухуми; третий — пачку билетов московского метро — вот сколько наездил, просто из-под земли не вылезал! И всюду видишь гербарии, рисунки и снимки, сделанные в лагере, на экскурсии, на даче.
Но на этот раз мирные летние трофеи занимали не всех. Ребята собрались возле парты Васи Маркова и оживленно что-то обсуждали:
— Ты что делаешь? — спросил Паня у Вадика, который возился под партой. — Все-таки принес арифмометр?.. Чего это ребята шумят?
Его уже увидели.
— Пест, Пест, иди сюда!.. Панёк, правду говорят, что твой батька берет на свою машину Степана Полукрюкова? — спросили братья Самохины.
— Правда. А что?
— Так он же плохо работает! — заговорили ребята. — Завалят траншею, тогда и будут тебе шутки в деле.
— Ах-ах, какой страх! — пошутил Паня. — Прошу вас не беспокоиться, граждане, через два месяца траншея у вас тут будет. — И Паня хлопнул себя по карману.
— Много ты понимаешь! — сказал Вася Марков. — Мой папка говорит, что «Четырнадцатый» должен работать на траншее лучше, чем пестовская «Пятерка» работала в самые удачные дни. Сработаешь так с Полукрюковым, жди-дожидайся… Он хоть большой, да тихий, не то что Сема Рощин. У него потолок низенький… понимаешь, тут потолок… — Вася прихлопнул себя по макушке. — И выше Степан не вырастет, точка. Затянет он траншею, тогда все поговорят с твоим знаменитым батькой по-настоящему.
По лицам ребят было видно, что им близки опасения Маркова-старшего, принесенные в класс его сыном: все же плановик Марков был известен как человек дельный, Гора Железная прислушивалась к его словам. Теперь ребята ждали Паниного ответа, заранее с ним не соглашаясь.
Паня понял это и обиделся за отца.
— Болтаешь ты, Марков, лишь бы языком молоть! — воскликнул он. — Я моим батькой не хвастаюсь, только я скажу, если надо: Пестов знает, что делает, и Полукрюков у него быстро научится. А если даже не выучится… Да что там говорить! Будто ты не знаешь, как Пестов Рудную гору срыл? Один сменщик на фронт добровольцем пошел, а другой сменщик неважно работал, так Пестов по две смены подряд разворачивался да еще своему напарнику помогал. Пестов хоть за двоих будет работать — за себя и Полукрюкова, а траншею сдаст по графику, точка в точку!
Паня сразу получил два толчка.
Его толкнул в бок Толя Самохин, и неприятно толкнулось в груди сердце. В чем дело?.. Он обернулся и увидел Федю Полукрюкова, только что вошедшего в класс с Геной и Егоршей.
— Слышал, Федька? — задорно спросил Гена. — Слышал, так помни!
Конечно, Федя слышал слова Пани. Он остановился посередине прохода между партами, смотрел на Паню и совсем не к месту улыбался… Да, он улыбался, но непонятной была эта улыбка! Будто Федя извинялся, просил прощения. Потом он отвернулся, ссутулился, прошел к своей парте и неловко опустился на скамью, а Паня все еще как бы видел его улыбку и готов был провалиться сквозь землю.
От двери послышался зов:
— Пестов, иди к пионерской комнате, там портрет твоего батьки вывесили!
Воспользовавшись этим предлогом. Паня пулей вылетел из класса, но, конечно, не смог убежать от неприятного чувства только что допущенной грубой неловкости. И надо же было, чтобы все сложилось так нелепо!
На стене возле пионерской комнаты появился новый стенд: «Учитесь так, как трудятся герои пятилетки!» Портретную галерею передовиков на этом стенде, конечно, открывал Григорий Пестов.
Ребята рассматривали стенд, называли фамилии горняков, перечисляли их награды…
— Пань, на минутку!
Егорша, пришедший вслед за Паней, потащил его в конец коридора, схватил обеими руками за лацканы пиджачка, и у Пани заныло сердце. Острое личико Егорши было таким ожесточенным, в его зеленоватых глазах горела такая ярость, что любой испугался бы.
— Ты что, ты что делаешь? — спросил Егорша. — Ты понимаешь, болванище, что делаешь? Или у тебя нет никакого соображения?
— А что я такое особенное сделал? — пролепетал Паня.
— Ты сказал, что Степан на траншее совсем ни к чему, что Пестову придется за него работать… Я сам слышал и другие тоже.
— И ничего подобного? Я говорил ребятам, что мой батька взялся выучить Степана и выучит… А вы слышали то, что я напоследок сказал? Ясно дело, если Степан не справится, так батя хоть даже за троих сработает, а траншею не затянет.
— А твой батька? Твой батька тоже говорит, что Степан, может быть, не справится?
— Нет, батя хвалит Степана, батя в нем уверен…
— Зачем же ты Степана ни во что перед ребятами поставил? — так и подпрыгнул Егорша. — Теперь весь класс на Федю навалился. Ребята расспрашивают, как Степан в Половчанске работал, боятся, что Степан не вытянет. Думаешь, Феде это приятно?.. Вчера Роман сказал мне, как та будешь учить уроки по-новому. Федьке это тоже понравилось, он хотел с тобой сегодня договориться. Пришел в класс, а ты…
— Не виноват я, Егорша, что так вышло, ну не виноват вовсе! — повторял Паня. — Ты объясни Полукрюкову, ладно?
— Эх, ты! — Егорша еще раз выругал Паню и ушел в класс.
Словом, плохо начался день…
Правда, с первых же минут нового учебного года Паня заставил себя взяться за работу и не пропускать ни одного слова, сказанного учителем истории Игорем Платоновичем, но далеко не каждое слово дошло до него и запомнилось.
Парта Фелистеева — Полукрюкова была второй сбоку от парты Пестова — Колмогорова, так что Паня все время видел Федю. Новичок сидел понурый, безучастный ко всему окружающему, будто он посторонний, будто ему здесь нечего делать. И с каждой минутой Паня, сам не сознавая этого, жалел его все сильнее.
Вдруг он принял решение:
«Если Егорша не скажет Федьке, как все было, я сам ему скажу на большой перемене… Чего там! Подойду объяснюсь — и до свиданья…»
Этот план принес ему некоторое облегчение.
Почта «передай дальше» доставила Пане записочку:
«Пест, после обеда поедем в лесопарк. Марков».
И еще записочка:
«Правда, что ты хочешь щелкать пятерки, как орехи?»
И еще одна:
«Ку-ку, угадай, кто писал!»
Своим корреспондентам Паня не ответил и равнодушно отмахнулся от бумажного шарика, угодившего ему по носу.
— Слушай данные разведки, Пань, — шепнул Вадик. — Это Валерик Коршунов ведет прицельный огонь с закрытых позиций. Дай ему горячего огонька из главного калибра! Где твоя медная трубка? Дома забыл? Ну, возьми пока мою.
— Не мешай! Слушай лучше Игоря Платоновича. Легче будет урок учить.
— Ух, ты просто не знаешь Игоря Платоновича. Если он заметит, что мы его слушаем, так он в другой раз непременно нас вызовет.