остых людей были ясеневые копья и боевые ножи, иногда щиты. Принимать повелителя у себя дома было почетно, подчиняться и платить дань — недостойно. И дарение, и кража требовали ответа: дар — за дар, хвала — за хвалу, за кражу — преследование; ударивший получал ответный удар; за оскорбление полагалась месть, а за убийство — кровная вражда, и так по кругу. В династических историях и поэзии фигурируют также и знатные женщины — иногда как воительницы, но чаще — хозяйки, подающие чаши пирующим воинам, пророчицы и «пряхи мира»: ценный дипломатический капитал, который можно было использовать при заключении союзов. Женщины украшали своим присутствием «медовые залы», чествовали героев и подталкивали робких к действиям.
Результаты раскопок показывают, что простые люди — керлы и их жены, хозяева небольших дворов, — занимались земледелием, скотоводством, обыденными ремеслами. Судя по сохранившимся монастырским грамотам (самые древние из которых относятся к VII веку), сельские жители платили дань за пахотные земли и выпасы главе местного вилла (округа) — продуктами или в форме отработок. Мужчины были обязаны следовать за своим повелителем в битву и обеспечивать его всем необходимым. Древние законы покровительства подразумевали, что сопровождавшие господина люди, чувствуя, что и на них падают отблески его славы, радовались этому ощущению причастности. И сами они, в свою очередь, были повелителями своих домочадцев — детей, незамужних женщин, стариков и несвободных.
Кузнецы изготавливали прекрасные клинки и великолепные украшения: некоторые из них сохранились до сих пор и изумляют посетителей музеев; гончары делали кувшины и чаши. Поэты слагали песни, знахарки и ведуны лечили, предсказывали, проклинали и руководили церемониями и похоронами, — если верить более поздним сказаниям. Мальчишки становились мужчинами, как только усваивали, как управляться с копьем, девочки становились женщинами, выйдя замуж. Самые первые писаные законы свидетельствуют, что несвободные трудились на земле, на которой они рождались и умирали, и принадлежали ей в той же мере, как своему сообществу и своему господину или госпоже. Мужчины пахали и сеяли, женщины пряли и ткали, по осени они всей семьей отгоняли скот в лес откармливаться желудями и буковыми орешками. Они заготавливали бревна, чтобы строить дома, рубили сучья и ветви, чтобы делать изгороди, инструменты и древесный уголь, собирали где и как могли хворост для очагов, грузили в повозки и на телеги припасы для своих господ. Томасу Гарди, если бы он, переместившись во времени, попал в Британию V века, жизнь ее обитателей наверняка показалась бы странной: без привычных ему рынков, церквей, сельских джентльменов, городов и маноров.
Мужчины и женщины принадлежали семье, семья — роду, клану или пагу, род или клан — племени, у которого был свой «тотемный символ»: кабан, козел, олень, медведь. Они почитали своего легендарного прародителя (он мог быть воином или богом или совмещать то и другое), рассчитывая на его поддержку и помощь. Мифологические родословные уходили в далекое прошлое, к поколениям предков, похороненных под темными курганами в давние дни, когда обратившиеся ныне в руины стены и города, построенные исчезнувшей расой гигантов, гордо вздымались в небо.
Дошедшие до нас эпические повествования и поэмы ирландских, валлийских, камбрийских и англосаксонских поэтов рассказывают о деяниях королей, королев, воинов, о судьбах их народов, о смелых набегах и сказочных богатствах, о встречах людей с удивительными живыми существами и своенравными духами. В ирландской скеле «Похищение быка из Куальнге» рассказывается о войне уладов (жителей Ульстера, одной из четырех исторических провинций Ирландии) с Айлилем и Медб, яростной и воинственной королевой Коннахта, пытавшимися угнать великолепного и сказочно плодовитого быка, и о том, как юный и очень кровожадный герой Кухулин дал им отпор, а также о вмешательстве сверхъестественных существ, принявших обличья людей[397]. Средневековое собрание валлийских легенд, по-видимому сохранившее истории более давних времен, прославляет отважных воинов — Герайнта, который скачет в кровавую битву на быстром коне, держа в руке сверкающее копье, или даже римских узурпаторов вроде Магна Максима, чей образ поэтически переосмыслен в сказании «Сон Максена Вледига»[398]. К той же традиции относится и камбрийская поэма «Гододдин», повествующая о неудачном военном походе союза «людей Севера» (Gwŷr y Gogledd) против англов из Катраэта (Catraeth; Каттерик, римский город, контролировавший вход в долину Суэйла)[399]. Величайшая англосаксонская героическая поэма «Беовульф», названная по имени ее главного героя, рассказывает о его славной победе над ужасным чудовищем Гренделем, затем — о том, как спустя много лет он геройски погиб в последней битве с драконом, и завершается образцовым описанием его погребального костра и похорон[400]. В других англосаксонских поэмах говорится об изгнании и печали, рассказывается о кровной мести и хитроумных кузнецах. Древние повествования тех земель, которые сейчас зовутся Шотландией, до нас не дошли; пиктский язык никогда не был письменным, но в выразительных резных изображениях на камне мы обнаруживаем образы и темы, типичные для всех народов атлантических островов: охотники, воины, плодовитые быки, фантастические водяные звери, — мироощущение воинской знати, основу жизни которой составляли статус и слава, пиры, родственные связи и взаимные обязательства.
Эти истории содержат определенный культурный багаж, включающий язык, чувство общности и привязанности к родным местам, обычаи и законы, почтение к властителям и ремесленные традиции. Воплощенные во всех инсулярных преданиях представления и системы ценностей очень похожи, несмотря на культурные барьеры, которые принято расставлять между бриттами и англосаксами, или между срединными и восточными саксами, или между жителями приграничья и Болотного края. Несмотря на острое ощущение местной и региональной идентичности, народы Британских островов были скорее похожи друг на друга, нежели друг другу чужды. Это неудивительно: их языки и культуры имели общие индоевропейские корни[401]. Их заботило право на землю и домашний скот, ход времени, возмещение за увечье, причиненное намеренно или случайно, нарушение границ (включая технически сложный вопрос относительно нарушающих границу пчел)[402], брак и развод, плодовитость, социальная иерархия, а также цена — всего, вплоть до размера компенсации за свинью, которая умерла до того, как ее откормили на осеннем урожае желудей[403]. Ход времени и путь человека по дуге жизни отмечались празднествами и церемониями в соответствии с движением Солнца, Земли, Луны и приливов. Дошедшая до нас поэзия таит в себе практическую мудрость, загадку и ироничную философию:
Mæst sceal on ceole… sweord sceal on bearme.
Мачте место на корабле… мечу место на коленях[404].
Можно даже предположить, — поскольку нет возможности доказать, — что семьи и местные сообщества имели свои традиции, касающиеся песен и танцев, и передавали их из поколения в поколение. Мудрый археолог, работая лопатой и совком, грезит о сельских плясках и карнавалах в духе Брейгеля.
Беда Достопочтенный, писавший в первой половине VIII века, перечислил пять языков, на которых говорили на острове Британия: ирландский, бриттский, пиктский, английский, а также латынь. Он, видимо, и сам владел как минимум тремя из них[405][406]. По его мнению, на этих языках (кроме латыни) говорили четыре различных народа (лат. gens). Беда утверждает, что gens Anglorum (народ англов) прибыл в Британию в середине V века во время adventus Saxonum — массовой миграции трех могучих германских племен: англов, саксов и ютов. Этничность — идея о принадлежности человека к определенному gens — была неотъемлемой чертой мировоззрения Беды, в соответствии с которым (и, очевидно, в согласии с христианской ветхозаветной парадигмой) он приписывал моральные прегрешения целым народам. Бритты, например, все были виновны в том, что отказались проповедовать христианство поселившимся в Британии англам — за два века до Беды.
Беда также считал, что всякое общество представляет собой жесткую социальную иерархию, верхние и нижние ступени которой разделяет непреодолимая пропасть[407]. Его представления об иерархии находят свое отражение в том, как он описывает социальное устройство известного ему светского общества, выделяя отдельные группы: короли (reges), их приближенные (principes), гезиты[408] (дружинники), свободные земледельцы (керлы) и, наконец, несвободные (paupere vulgo или rustici). Судя по раннесредневековым ирландским законам, церковники учитывали и еще более тонкие иерархические различия, хотя сомнительно, что их подробные «табели о рангах» отражали социальные реалии. В церковном мире папа был аналогом императора, архиепископы — аналогами королей, епископы — гезитов, священники — керлов, а светские люди — их несвободных подданных[409].
Лучший пример, иллюстрирующий представления Беды о правилах социальной иерархии, — рассказанная им история человека по имени Имма[410]. Имма был ранен в сражении на реке Трент (679), в котором погиб брат нортумбрийского короля Эгфрида. Очнувшись после того, как битва закончилась, он обнаружил, что лежит окровавленный, но живой, среди неподвижных тел на поле брани. Имма стал искать товарищей, которые помогли бы ему, но его обнаружили дозорные противника и привели к своему повелителю — гезиту или тэну из дружины мерсийского короля Этельреда. На вопрос, кто он такой, Имма ответил, что он бедняк и женатый человек, а его обязанностью было доставлять провизию воинам его господина.