Для существования искусства, как и для функционирования власти и организованных религиозных институтов, требуется, чтобы некоторые люди были свободны от необходимости целыми днями возделывать землю, обмолачивать зерно, пасти скот, прясть, поддерживать огонь в очаге. Искусство — это прежде всего упорный труд. Творчество требует времени. Горны, печи для обжига и ткацкие принадлежности, которые археологи находят в городах и сельских поселениях, подразумевают затраты времени — не только на то, чтобы придумать и изготовить задуманное, но и на развитие и совершенствование ремесленных навыков, обучение учеников, а также на приобретение нужного сырья. А поскольку ювелирные изделия, стекло, детали архитектурного убранства, посуда с орнаментом и роскошные ткани, насколько можно судить, не выставлялись на продажу на городских рынках, их изготовление должно было обеспечиваться покровительством в форме подарков и заказов. Властители приобретали оружие, соль, вино, фибулы, поэтов и породистых охотничьих псов: большую часть этого они держали при себе и выставляли напоказ, остальное раздавали в виде даров, подтверждавших связь между покровителем и его людьми. Те, кто читал англосаксонскую поэму «Беовульф», знают, что покровительство скрепляло связь между властителем и его окружением с одной стороны и его данниками — с другой. В обмен на продукты и труд властители обеспечивали своим людям доступ к престижным вещам, земле, почетным позициям в иерархии и выгодным бракам, а подопечные, в свою очередь, восхваляли и поддерживали своего господина, обеспечивая себе защиту и почет за счет его репутации как воина, судьи и дарителя.
Повелители, нужды которых обеспечивала поступавшая дань, как и шаманы и занимавшиеся не менее таинственным ремеслом кузнецы, принадлежали к особой социальной страте; они с рождения обучались искусству правления, ответственности за своих подданных, публичному поведению, воинскому ремеслу, использованию привилегий, церемониальному этикету. Связи, скреплявшие жестко упорядоченное раннесредневековое общество, были основаны на взаимном обмене дарами, помощью и услугами в замкнутом цикле, где долг и обязательства никогда полностью не исчерпывались.
Невозможно сказать с уверенностью, каковы были механизмы власти в V веке, хотя, начиная с VIII века, описывающие прошлое хроники и поэмы изображают их якобы во всей полноте. Однако социальные механизмы, определявшие основные принципы их функционирования, сформировались в меньших и более тесно связанных местных сообществах, сложившихся вокруг таких центров власти, как, например, гарнизон Бердосвальда, городской совет Грейт-Честерфорда или вилла в Котсуолде. На этом уровне продукты доставляли прямо в центр (в центральное здание), и там же потом использовали, и там же осуществлялись отработки. Сеть установленных отношений обмена и покровительства была очень плотной: она включала в себя небольшое количество связей с проверенными людьми из числа родичей и подопечных с учетом их пола и возраста; и возникавшее в итоге сообщество в какой-то мере напоминало общину. Археологи могут увидеть эту систему связей, когда исследуют жилища, свалки и захоронения, географы — когда устанавливают границы территориумов, этнографы — когда изучают современные родоплеменные общества.
Англосаксонские женщины забирали в могилу свои драгоценности: эти вещи, возможно, указывают на роль хозяйки дома или ведуньи. Предметы из захоронения в Гартон-Слэк (Восточный Йоркшир), обнаруженного Джоном Мортимером в конце XIX века, зарисованные его сестрой Агнес
Дом и его внутреннее убранство, одежда и украшения, поэзия и песни, красивое дорогое оружие, пиры, обряды и воинские подвиги — все это позволяло человеку обозначить свой воинский и социальный статус в кругу домочадцев или в местном сообществе, а также продемонстрировать свою связь с родом и повелителем. По качеству, древности и форме фибулы можно было судить о многом; возможно, еще больше мог сказать способ, которым она крепилась к одежде, и другие детали. Пара фибул в форме колец с латенскими[444] спиралями, закрепленными на плечах, или фибула в форме креста, приколотая на груди, — это практически краткая биография. Такие украшения можно было получить в наследство или, что более вероятно, как свадебный дар, знак взаимного уважения двух семейств. Предметы, прикрепленные к поясу женщины, характеризовали ее как хозяйку дома, или ткачиху, или ведунью. Небритое лицо мужчины, грубоватая речь и неказистая одежда, плохое качество ножа, висящего на поясе, выдавали раба или кого-то из младших слуг. Одежда — в той же мере, как эрудиция, речь и акцент, — подтверждала, родич ли человек, может ли стать другом или партнером, указывала на более высокий или более низкий социальный статус. После смерти статус покойного подтверждался наличием (или отсутствием) в захоронении ценных вещей и повседневных туалетных принадлежностей, оплакиванием и поминальным пиром: с точки зрения живых, все это можно было толковать как вложения в существующую систему служения и покровительства.
Относительно скромное, но тщательно обустроенное жилище на вершине высокого холма, окруженное валом, частоколом и рвом, демонстрировало властные полномочия хозяина столь же ясно, как и мощные каменные стены города или шикарная столовая виллы. Использование определенной посуды для подачи эля, выбор определенной пряжи и ткани для изготовления одежды были такими же показателями статуса и моды, как сейчас — выбор тренера, домашней обстановки или мест летнего отдыха. Сложные погребальные обряды восточных и южных областей Британии дают редкую возможность заглянуть в мир, полный вещественных символов, церемоний, ритуалов, сконструированных идентичностей и детально продуманных представлений о жизни и смерти. Разнородные местные сообщества доримской Британии строились именно на таких принципах, и сверхцентрализованная латино-средиземноморская культура империи лишь чуть-чуть прикрыла эту реальность тонкой вуалью единообразия.
Власть V века и более поздних времен существовала за счет натурального налога и отработок, взимавшихся с сельских хозяйств, которым принадлежали определенные земельные участки. Насколько мы знаем, feorm[445] (дань, взимавшаяся с земли) была фиксированной вне зависимости от плодородности почвы, поэтому площади участков должны были сильно различаться, — что подтверждается сохранившимися сведениями о границах исторических округов. Размеры податных областей можно лишь очень приблизительно оценить по более поздним сотням, кантрефам и ширам (графствам); о том, какими они были на уровне крепостей, вилл и городов, остается только гадать. Судя по свидетельствам Гильды, самые крупные области могли достигать размера цивитата, хотя возможно, даже в его время они делились на более мелкие части. Кремационные кладбища Восточной Англии и ингумационные кладбища наподобие каннингтонского свидетельствуют о том, что ощущение принадлежности могло сохраняться на уровне клана или пага даже в отсутствие единого центра власти. Однако центром, на уровне которого формировались (или продолжали существовать) власть и социальная идентичность, могло стать и поместье с виллой; ту же роль мог играть город под управлением самых разных лиц — местных магистратов, епископов или авантюристов. Нельзя исключать возможность (или, скорее, вероятность) того, что некоторые предприимчивые пришельцы из-за Северного моря правдами и неправдами присвоили себе территории различного размера и привлекательности — такие, как остров Танет, названный в «Истории бриттов», или упомянутый Бедой Бамбург, или Рендлшем, обнаруженный археологами. Те, кто предпочитает какую-то одну модель формирования раннесредневековых структур власти в ущерб остальным, скорее всего, заблуждаются: разнообразие местных особенностей, о котором свидетельствуют исторические источники, подразумевает, что на территории Британии могли — и должны были — реализовываться всевозможные варианты формирования связей господства и подчинения.
Но если новыми центрами становились преимущественно места, рассмотренные в главе 6, — города, крепости, виллы, форты на холмах, поселения типа Рендлшема на берегу моря или реки, — значит, новые формирующиеся структуры власти были, в основе своей, местного происхождения. Реальные или потенциальные угрозы могли стать стимулом для концентрации власти в отдельных центрах, но очень редко можно доказать, что властитель какой-то области прибыл непосредственно из-за моря. В IV веке права в отношении собственности, земли и людей были вполне понятны. Нет оснований полагать, что люди, пользовавшиеся этими правами, массово бросили свои вотчины. Возможно, на протяжении двух-трех веков сотни (или даже тысячи) людей поодиночке или целыми семьями приплывали в Британию и покидали ее в поисках новых возможностей или спасаясь от бед. Если не привязываться к идее вторжения и завоевания, то большинство сценариев сводится к тому, что почти все локальные и региональные структуры власти формировались на местной основе — за счет старых родов и отдельных лиц, реализовывавших уже имевшееся у них право управлять другими.
Есть все основания предположить, что в условиях социальной и экономической конкуренции местные и региональные властители пользовались, говоря современным языком, услугами частных охранных служб, — то есть людей, которые в континентальных источниках называются букеллариями. Иногда их могли нанимать на месте, в других случаях — иноземные наемники могли предлагать свои услуги за плату или за право собирать дань, чтобы обеспечивать свои нужды[446]. Посредники и торговцы, которые вели дела по обе стороны Северного моря, могли способствовать заключению сделок (в итоге ставших основой классического нарратива о вторжении и завоевании) между более скромными вариантами superbus tyrannus и множеством мелких Хенгестов. Ригидная и недостаточно обоснованная гипотеза о захвате власти германской военной элитой предполагает, что чужеземцы вытеснили местную знать и духовных лиц с привилегированных позиций. Но более вероятно, что в большинстве случаев власть оставалась в руках местных уроженцев. Обычаи и быт резиденции властителя менялись под воздействием представлений о романтике военного братства (или комитата), позаимствованных из легенд, и в течение трех-четырех поколений могли обрести примечательные германские или скандинавские черты, — и процесс этот мог зайти так далеко, что местные семейства, воспринявшие общий культурный код побережий Северного моря, постепенно стали считать себя частью именно этого мира, а не старой империи.