Если Этельберт и его франкская королева, Берта, были предупреждены о миссии или сыграли какую-то роль в ее организации, Беда об этом или не знал, или решил этот факт игнорировать. Он предлагает читателю вполне традиционный сюжет: король, первоначально проявивший недоверие, был убежден красноречивой проповедью римлян. Он позволил Августину и сорока его спутникам разбить лагерь на острове Танет, где издавна существовал emporium, игравший роль рынка, перевалочного пункта и нейтрального въездного порта. Здесь можно было проверить честность гостей и их добрые намерения. Король, несмотря на то что его королева была знакома с церковными обрядами (в конце концов, при ней был священник, совершавший для нее богослужения в церкви у восточной стены Кентербери[838]), настоял на встрече под открытым небом, опасаясь какой-либо магии. По рассказу Беды, Августин размахивал серебряным крестом и «образом Господа, запечатленным на доске». Этот эпизод может показаться странным, однако он напоминает политический спектакль, разыгранный Колумом Килле и королем Бруде в Грейт-Глене, — театр власти.
Король и его советники (возможно, получившие краткие наставления от королевы Берты) выслушали слова Августина (которые, надо полагать, переводил ее духовник) и согласились принять миссию, выделив ему и его спутникам земли «сообразно их рангу»[839]. Спустя четыре года стало понятно, что миссия развивается успешно, поскольку папа Григорий прислал в Кент новую группу церковников, а также книги и все необходимое для дальнейшего расширения деятельности. Глава новой группы привез Августину паллий[840], который подтверждал его статус архиепископа и право рукоположить новых епископов в Рочестере и Лондоне. В Кентербери появился первый архиепископ.
Короля Кента, судя по всему, интересовала не столько перспектива небесного блаженства или содействие Бога на земле, сколько та роль, которую эта миссия могла сыграть в его взаимоотношениях с франкскими королями и с далеким папой, который обращался к нему так напыщенно[841]. Остается только гадать, насколько благочестиво Этельберт правил после 597 года. Неизвестно, какие послания, подарки, указы или просьбы австразийского двора привез с собой Августин, чтобы подтвердить подчиненное положение короля Кента. Однако Этельберт воспользовался присутствием грамотных священников, чтобы письменно зафиксировать свои законы — и притом на древнеанглийском языке. В его первом законе устанавливается возмещение за кражу церковного имущества, примерно равное вергельду за нарушение королевских прав. Григорий, со своей стороны, в переписке с новым членом своей familia в Кенте старался польстить Этельберту и Берте, сравнивая их с самыми предприимчивыми властителями новой эры — Константином Великим и его матерью Еленой. Беда сообщает, что Этельберт построил в Кентербери церковь и пожаловал ей многочисленные дары и что он в конце концов был похоронен рядом со своей королевой в приделе этой церкви за стенами города[842]. При этом у нас нет никаких указаний на то, что Этельберт осознавал и использовал те возможности, которые дает королю христианство и союз с церковью, — те самые, что так активно использовали монахи Ионы и короли Дал Риады на севере. После смерти Этельберта ему наследовал его сын Эадбальд, который тут же отступился от христианской веры. Родич Этельберта, король восточных саксов Себерт, крестившийся в 604 году, умер в том же 616 году. Его сыновья выгнали первого эссекского епископа Меллита из его нового храма Святого Павла в Лондоне.
Средневековые руины монастыря Святого Августина у городской стены Кентербери. Здесь Августин основал первую церковь миссии папы Григория для обращения англов
Папа Григорий, за 3000 километров от Британии, несомненно, считал, что миссия разворачивается успешно. Он хвастался епископу Александрийскому, что Августин окрестил в Кенте не меньше 10 000 человек, и считал, что ведущую роль в этом сыграла регент франков Брунгильда.
Что до великой милости и помощи, которые вы оказали нашему достопочтенному брату епископу Августину на его пути к народу англов, то молва не молчала, и впоследствии некие монахи, вернувшиеся к нам от него, подробно нам о том рассказали. […] Поддержка, оказанная вами, позволяет приписать вам немалую долю заслуг в этом деле, ибо именно благодаря вашей помощи — после Господней — слово проповеди стало широко известно в тех местах[843].
Женщины играли важную роль в институциональной церкви начиная с IV века — как покровительницы и церковные деятельницы — и, возможно, активно содействовали распространению и принятию новой веры. Если результаты обращения кентского королевского двора — как и Эдвина в Нортумбрии — обратились в прах со смертью короля, то долгосрочные перспективы церкви в Британии в большой степени обеспечивались усилиями женщин королевских семей. По примеру Брунгильды и своей матери Берты, Этельбург, жена Эдвина, способствовала обращению в христианство своего мужа (предположительно, в 627 году) — на самом деле это было условием их брака, выполнение которого долго откладывалось. Их дочь Эанфлед, родившаяся до срока (чудесным образом) в ночь, когда ее отец спасся от отравленного клинка уэссекского убийцы, — наделенная проницательностью и отчасти даром предвидения, — сыграла важнейшую роль в превращении Нортумбрии в 640-х годах в первое христианское государство, использующее церковь как инструмент власти. Она и ее дочь Элфлед покровительствовали королевскому монастырю в Уитби, основательницей которого была внучатая племянница Эдвина Хильд.
Самая серьезная ошибка Августина во время правления Этельберта состояла в том, что он не сумел наладить отношения с бриттской церковью. После прибытия новой группы миссионеров из Рима Августин пожелал приобщить давно живших в изоляции епископов запада к ортодоксальным римским практикам — особенно в отношении такого важного вопроса, как определение даты Пасхи. Воспользовавшись дипломатическим авторитетом короля, он назначил встречу с бриттскими епископами и «учителями» (как их назвал Беда) на границе между королевствами западных саксов и Хвикке в месте, которое Беда называет «Августинов дуб»[844]. Папский посланник укорял бриттов за то, что они не проповедуют язычникам-англам, и призвал привести свои церковные практики в соответствие с римской традицией и помочь ему в исполнении стоящей перед ним задачи обращения язычников. Бритты отказались. Тут Августин совершил чудо, вернув зрение слепому англу — явная и, вероятно, сознательная отсылка к аллегорическому «исцелению» Германом пелагианцев в 430 году. Увидев подобное волшебство, бритты согласились на вторую встречу, на которую намеревались привести семерых епископов и множество ученых людей, в основном из своего самого статусного монастыря в Bancornaburg (Бангор Ис-Коед на берегах реки Ди к югу от Честера). Готовясь к встрече, они обратились за советом к «святому и разумному человеку, отшельнику». Этот человек посоветовал им проверить смирение Августина — признак Божественных полномочий — перед тем, как соглашаться с его требованиями.
Эта «проверка» составляет очевидный контраст с теми ритуалами верховной власти, посредством которых короли Дал Риады и Кента определяли свои взаимоотношения с Колумом Килле и Августином. Бритты не признавали власть верховных королей Кента или imperium папы. Успех дипломатии Августина и, в итоге, судьба его предложений по интеграции с ортодоксальной римской церковью зависели от исполнения нужной церемонии. Августин не встал в начале второй встречи, чтобы должным образом поприветствовать бриттов, и тем самым настроил их против себя. Это было его роковой и непоправимой ошибкой. Тонкие нюансы раннесредневекового политического театра не были поняты при попытке перевести их с языка одной культуры на язык другой.
Какими бы личными переживаниями ни сопровождалось обращение — некоторые короли, подобно Освальду, наверняка имели собственный глубокий духовный опыт — принятие христианства было вопросом власти. Короли и их супруги, комиты и двор шли на немалый риск, передавая часть своего земного могущества аббатам, епископам и далекому папе. Христианский договор обеспечивал земную легитимность и давал надежду на спасение в вечности, но при этом требовал от короля не только формального исполнения заповедей и совершения религиозных обрядов, но также интеллектуального и эмоционального погружения в мир ритуалов, верований, библейских историй и календарных праздников, который открывали ему ревностные священники. Обращение стоило определенных усилий. К счастью, христианские церемонии отчасти напоминали прежние ритуалы и традиции. Церковные праздники более или менее совпадали с кардинальными точками года, отмечавшими естественные циклы плодородия и традиционно связанными с жертвоприношениями и надеждой на возрождение. Торжественные латинские декламации священников во время мессы, возжигание кадил и участие в евхаристии вызывали измененное состояние сознания и наверняка привлекали тех, кто отдал — и продолжал отдавать — свою судьбу в руки капризной фортуны. Торжественное принесение даров, обеты, жертва, погружение в воду и ожидание награды за добродетель были понятны — и даже знакомы. Жрецы любой религии, успешно применявшие магию ради местного сообщества или прихожан, могли рассчитывать на безусловную лояльность своих подопечных. Королям больше всего был нужен успех на поле боя, и, если молитвы их христианских святых приносили победу, то кто бы стал сомневаться в их действенности?