Димка сердито буркнул:
— А что ты будешь делать? Завтра набьем еще шишек, нашелушим, и домой…
— А? Что? — будто очнулся дядя Коля.
Он вдруг снова вскочил с нар, на которых сидел, достал из-под лавки свой рюкзак, более вместительный, чем наши с Димкой, и извлек из него стеариновую свечу. Я прижег свечу от головешки, а саму головешку отнес в костер.
— Нет-нет, ребятки, не может быть… — Дядя Коля опять перерыл все, что можно было перерыть, и в полном изнеможении и отчаянии опустился на нары. На него сейчас жалко было смотреть. — Я по-хорошему: «Федя, Федя…» А он, сукин сын, хапнул, и был таков… И за это время вон сколько он успел отмахать! У короткой совести длинные ноги, известное дело.
Мы помолчали, прислушались. Каждый из нас думал о своем. Только мысль, что Федька вернется, теперь уже никому не приходила в голову. Такие, как Федька, рвут раз и навсегда и на место преступления больше не возвращаются.
— Давайте спать, ребятки, — наконец проговорил дядя Коля и начал укладываться.
Раньше он звал нас пацанами и огольцами. С того вечера стал звать ребятками.
Дядя Коля улегся, отвернулся к стене. Но ему, видно, не спалось и не лежалось. Через минуту он вскочил и, не надевая сапог, босиком вышел из избушки. Постоял, маяча в дверях, потом воротился обратно и опять залез на нары.
— Вы, ребятки, как хотите, а я завтра двинусь по звериному следу. Нельзя так оставлять это дело, да, нельзя, — проговорил после долгого молчания.
— Как вы, так и мы, — отозвался Димка.
Я отодвинулся от стены — мне была противна сама мысль, что об эту стену терся своими боками Федька, — и умолк до утра. Лежал на сухом жестком папоротнике, накрывшись пальтишком, и слушал, о чем говорят Димка с дядей Колей.
А у них разговор принял философский оборот. Димка спросил, как же он, дядя Коля, дал такую промашку.
— Видишь ли, Митрий… — Золотоискатель задумался, очевидно, подыскивая слова. — Все живое на добро отвечает добром. Даже дикие звери. Кроме, конечно, гадюк — эти слепы и глухи даже к добру. Когда я нашел Мишку, то кормил и поил его, малину для него собирал… И он хоть и зверь, да и глупый к тому же, недоросток, а запомнил и на другое лето явился ко мне как к другу. Остановился, башкой мотает, ждет…
— Что же, выходит, Федька хуже зверя дикого?
— Выходит, так… — Дядя Коля поворочался, шурша подстилкой. — Спать, ребятки, спать, завтра я разбужу вас рано.
Но какой тут сон. Мы беспокойно ворочались, зевали и снова ворочались. Я думал о добром, доверчивом дяде Коле и жестоком Федьке, о том, что и нам с Димкой не видать больше золотого самородка, как своих ушей. Под утро я все же уснул и, наверное, проспал бы долго, не разбуди меня дядя Коля.
— Пора, пора, ребятки! Вот-вот солнышко взойдет! Смотрите, какой туман! Значит, день будет жаркий.
Мы сбегали на речку, умылись, потом позавтракали на скорую руку и стали собираться в путь-дорогу. Я тогда не знал и не предполагал, какой трудной будет эта дорога.
— Теперь, ребятки, все зависит от того, чьи ноги окажутся крепче, выносливее. Федька, конечно, силен, отъелся на чужих харчах. Но ведь и нам с вами силенок Не занимать. Он шаг, а мы два, так и догоним подлеца, — подбадривал не то себя, не то нас с Димкой дядя Коля.
К счастью, в мой рюкзак Федька не заглянул, наверное, спешил или что-то ему помешало. Я нашел в нем остатки хлеба, спичечный коробок с солью. У Димки тоже кое-что осталось, правда, совсем немного — он все эти дни усиленно потчевал дядю Колю и Федьку, — однако мы и этому были рады.
Завтракали молча. Не трудно представить, что творилось у каждого из нас на душе. Можно простить многое, кроме неблагодарности и предательства. Я, во всяком случае, превыше всего на свете всегда ставил, да и сейчас ставлю верность — верность товарищу, другу, отцу и матери. А Федька в моих глазах был не просто вором. Он был к тому же изменником и предателем, этого я ему никогда не прощу, думал я.
Кедровые шишки пришлось бросить — теперь нам было не до них… Остатки сухих дров я перенес в избушку, к печке. По неписаным законам тайги полагалось оставить спички, соль и хоть немного сухарей. Дядя Коля отыскал пустой коробок, положил в него три спичечки и поставил на попа на краю печки, у трубы. Больше мы ничем не могли поделиться. У нас самих было в обрез, а дорога, дядя Коля хорошо понимал это, предстояла не только трудная, но и долгая, и рассчитывать на чью-либо помощь мы не могли. Человек в тех местах тогда был в редкость.
Глава пятаяПо долинам и по взгорьям
Мы посидели на бревнышке, как полагается перед дорогой, и зашагали сначала по берегу Малой Китатки, а потом по логу, который тянулся далеко на юго-восток. Задача у нас была простая и вместе с тем невероятно трудная — во что бы то ни стало догнать Федьку. Признаться, я тогда искренне сомневался в том, что нам удастся это сделать.
Но, скажу сразу, я недооценил дядю Колю, его упорства, упрямства и чисто следопытской наблюдательности. Когда мы поднялись на ближайшую возвышенность, он остановился и сказал:
— На севере болота, на юге горы… Остается одна дорога — на восток. Правда, чтобы добраться до железной дороги, здесь надо дать порядочный крюк, зато там-сям попадаются деревеньки, в которых живут чалдоны. Федька это знает, я, дурак, ему расписал все в подробностях. Но нет худа без добра. Если Федька знает, то ведь и я знаю. А, кроме всего прочего, человек, даже опытный, в тайге оставляет следы. Да вот и они, эти следы, полюбуйтесь! — обрадовался дядя Коля.
Вокруг не было ничего такого, что выдавало бы присутствие человека. С возвышенности, на которую мы поднялись, открывался вид на широкую долину. За этой долиной поднималась гряда невысоких гор, за теми горами угадывались подернутые утренней дымкой самые дальние горы. Можно было подумать, что вся земля состоит из одних долин и гор.
— Не туда смотрите, ребятки. Под ноги гляньте. И — на эту березку.
Мы посмотрели себе под ноги, посмотрели на березку, которая росла рядом, и опять ничего особенного не заметили. Тогда дядя Коля показал на примятую траву и надломленные стебли пожухлого папоротника. Было ясно, что здесь кто-то прошел. Примятый папоротник и надломленная ветка березы, по его убеждению, со всей очевидностью подтверждали эту догадку. Одной рукой Федька придерживает ружье сбоку, другая у него свободная. Скользя по склону, он этой, свободной рукой и хватается за ветви деревьев, чтобы поддержать равновесие.
— Куда же он хочет выйти?
— А черт его знает, — зло проговорил дядя Коля. — За два месяца мы о многом переговорили. Где здесь какие деревеньки, куда, в какие места охотники ходят промышлять белку, в какой стороне Монголия, в какой Маньчжурия…
— Это вы зря, — с сожалением сказал Димка.
— Что зря?
— Зря Федьке все объяснили. Ведь знали же, с кем имеете дело.
— Ну, узнал-то я, положим, недавно, недели за две до вашего прихода. А раньше — то да сё, — поди пойми человека!
— Да… Сколько волка ни корми… — протянул Димка.
Дядя Коля не расслышал или сделал вид, что не расслышал, и продолжал:
— Я тогда, ночью, с ним по душам, хотя и имел в виду, что вдруг он может обмануть, сделать заячью скидку. Мне ведь, главное, надо было вывести его из тайги.
Он снова огляделся, нащупал острым взглядом просвет между зелено-рыжими горами и уверенно пошел вперед. По его словам, Федька наверняка выберет наиболее прямой и легкий путь, постарается избежать лишних подъемов и спусков. Ну, а нам тем более нет смысла изматывать себя этими подъемами и спусками.
Кроме рюкзака с остатками сухарей старатель тащил Димкину одностволку. Он держался впереди и все время был настороже, рассчитывая по пути добыть птицу или зверя. Дичина нам сейчас была бы кстати.
Федьке в этом отношении ломать голову не приходилось. Во-первых, у него больше было сухарей. А во-вторых, он упер и остатки сала. Но и Федька, по убеждению дяди Коли, вряд ли утерпит, если встретит птицу или зверя, наверняка бабахнет. Гонясь за Федькой, дядя Коля рассчитывал и на это.
— Сколько же он стащил у вас золота, дядя Коля?
— Много, ребятки, много! Это лето, прямо скажу, выдалось фартовое!
— А все-таки? С пивную-то бутылку будет?
— Ну, Митрий, ты больно многого захотел. Пуд золота — это дай бог бригаде! Правда, у меня, кроме песочка, три хороших самородка, но, все равно, пуд не потянет, нет!
— Жалко, — искренне посочувствовал Димка.
Дядя Коля глянул на него из-под бровей, сердито буркнул:
— Жалко! Тут волком хочется выть, а он — жалко!
Мне показалось, что на глазах у него навернулись слезы.
Дальше мы шли молча, пока дядя Коля не увидел у ручья свежий окурок. Как опытный сыщик, он подобрал тот окурок, развернул его и сказал, что курил Федька, больше некому.
— Федька, Федька, точно, — снова повеселел золотоискатель.
А скоро на скате лога, похожего на ущелье, нам попалась застреленая каборожка. Рядом, всего в десяти шагах, виднелось и кострище. Наверное, здесь Федька ночевал. Каборожку подстрелил поздно вечером, наспех разделал ее, сварил то, что можно было съесть за раз, остальное бросил.
Дядя Коля наклонился над каборожкой, потянул в себя воздух.
— А ничего, ребятки, тушка и нам сгодится… — Он скинул рюкзак с плеч, отрезал кусок мяса — все равно пропадает, — показал на кострище: —Давай, Мит-рий!
Димка принялся собирать сушняк. Я сбегал к ручью, который мы приметили, когда шли сюда, и зачерпнул полный котелок воды. К тому времени, когда я воротился, костер уже пылал и трещал, обдавая все вокруг сухим жаром. Дядя Коля бросил в котелок куски оленины и повесил на таганок.
— Смотрите, что я нашел! — вдруг удивленно протянул Димка.
— Что, паря?
— Гильза… Стреляная гильза… — Димка поднял с земли поблескивавшую на солнце медную гильзу и протянул ее дяде Коле. — Федька?
— От моего «Заура», — подтвердил дядя Коля. Он говорил не «Зауэр», а «Заур», так ему, наверное, было проще.