— Уйду!
— Куда, подумай? Завтра сюда явится милиция… Ну что ты против милиции, один-то? И в тайге ты еще слепой щенок. Схватят и снова туда, откуда сбежал.
— Ну, схватят или не схватят — это мы еще посмотрим! — презрительно сплюнул Федька.
Он стоял, расставив длинные ноги на ширину плеч, и держал двустволку наизготовке. Казалось, еще слово и он разрядит в дядю Колю оба ствола.
— Ты ружье-то… ружье-то отведи, дура!.. Заряжено, поди, может и выстрелить, — растягивая слова, проговорил дядя Коля и тоже начал приподниматься.
— Не шевелись, — взвился Федька, — а не то, даю слово, я оставлю твою жену вдовой, а детей сиротами. За добро, которое ты сделал мне, я тебя до смерти помнить буду. А за то, что ты привязался, как хвост, и махорки на цигарку не дам, если попросишь. — Он мельком глянул за ворота, где уже сгущались сумерки, и вдруг сменил гнев на милость: — А сейчас иди. Иди и не оглядывайся. И этого щенка бери с собой. Не хочу о вас руки марать.
Я подошел к дяде Коле и остановился в нерешительности.
Дядя Коля встал, но с места не сдвинулся.
— Нет, Федя, друг сердечный, слишком долго я за тобой гонялся, чтобы так просто… Бросай ружье, гад! — вдруг крикнул он, потрясая кулаками. Голос его зазвенел от ярости.
Федька, конечно, в один момент мог продырявить нас обоих. Почему он этого не сделал, я тогда не понимал и сейчас не понимаю. Скорее всего, был уверен, что сладит с нами и так. Все преимущества были на его стороне.
— Ну, раз так, тогда… Я к тебе по-хорошему, а ты…
— Бросай ружье, гад! — звенел голос дяди Коли.
Он лез прямо на Федьку. Тот пятился, сохраняя, однако, короткую дистанцию. Я бестолково метался сзади дяди Коли, не зная, что делать, как ему помочь. И в это время Федька сделал неожиданный выпад и резким, мгновенным ударом приклада свалил дядю Колю с ног. Свалил и снова заломил ему руки за спину.
— А ну-ка ты… подай! — показал мне на висевшие при входе в сарай вожжи.
И я… подал. Почему и зачем я это сделал, я и сам не знаю. Я до сих пор не могу простить себе этого. Не настолько же я тогда перепугался, чтобы потерять рассудок. Но факт остается фактом: я снял вожжи с крючка, на котором они висели, и подал их Федьке. Тот связал дяде Коле руки этими вожжами, проверил, крепок ли узел. После таким же манером связал и ноги.
— Спасибо, Вась… Ты умный парень, понимаешь свой интерес, — похлопал меня по спине и противно осклабился.
Вот когда он сбылся, тот сон.
— Вор! Гад! Бандит! — заорал я что было мочи и набросился на Федьку.
— А это, Вась, ни к чему. Я с тобой по-хорошему а ты… За такие слова можно ведь и по морде схлопотать. — Он вразвалочку подошел ко мне, взял меня за шиворот и с силой швырнул на дядю Колю. — Вот та-ак… Теперь полный порядок… И у меня не орать и не визжать, не то придушу как миленького и ойкнуть не успеешь.
— Бандит… бандит проклятый…
— Не надо, — попытался успокоить меня дядя Коля. Потом, обращаясь уже к Федьке, выдавил из себя с презрением и ненавистью, на какие только был способен: — Ты, Федор, загубил в себе человека. Что ты теперь? Кожа да кости, набитые всяким дерьмом, вот и все. Поэтому тебе нет и не будет никогда прощения. Ты можешь изгаляться над нами, как тебе вздумается, даже кокнуть нас, чего проще. Но и после этого далеко не уйдешь, помяни мое слово. Схватят тебя и заставят держать ответ.
Федька делал вид, что не слушает и слушать не желает, и смотрел куда-то в пустое пространство.
— Мне, конечно, надо бы укокошить вас обоих, как злостных врагов, — издевательски ухмыльнулся он, закуривая цигарку, — да жалко кровь проливать. Ее и без того много льется, крови-то. Я тут на досуге подумал и пришел к заключению, что Гитлера вам не одолеть, кишка тонка. Пока вы то да сё, он вон куда пропер!
И дядя Коля вдруг заплакал. Наверное, от бессилия заплакал, оттого, что, вот, он лежит, связанный, а этот гад стоит над ним и еще измывается.
— Приютила здесь меня одна солдатка… Изба с краю, и перина пуховая, теплая… Хотел отдохнуть, отоспаться, силенок набраться для дальнейшего броска к полной свободе… Ну да ладно, как-нибудь… А тебе, Николай Степаныч, фартовый ты человек, мой совет: не гонись — не догонишь. Когда появляется волк, у зайца отрастают ноги, понял? Прощевайте, друзья-приятели! Больше, надеюсь, мы с вами не встретимся.
Федька поправил за плечами набитый до отказа рюкзак, легко подкинул двустволку в воздух, подхватил ее правой рукой, демонстрируя свою ловкость, и подался к выходу. Только мы его и видели. Дядя Коля лежал, связанный по рукам и ногам, и плакал почти навзрыд. Меня Федька хотя и швырнул наземь, но связать не успел. А может, ему это было ни к чему. Я встал на корточки и принялся развязывать тугие узлы. Но руки у меня дрожали, да и темно было хоть глаз выколи, и я ничего не мог поделать.
Не знаю, как долго пришлось бы мне возиться с этими проклятыми узлами, если бы не Евдокия Андреевна. Узнав от Сереги, что мы еще не вернулись, она взяла фонарь «летучая мышь» и подалась с тем фонарем на ток.
— Ой, мамочка, да кто же вас так? И связал-то, черт окаянный, крепко, не развяжешь, — запричитала она по-бабьи. — Неужели тот, беглый? Ну хват! И как вы поддались, двое-то? А еще по тайге ходят, зверя промышляют!
— Ты попридержи язык-то, — смущенно пробормотал дядя Коля.
— А молотилку? Как же молотилку-то, не наладили? Ну, геологи, придется вам на завтра оставаться. Пока не отремонтируете молотилку, я вас никуда не отпущу.
— Наладим твою молотилку. И можешь потом молотить на ней хоть всю зиму.
Хозяйка не проговорилась и виду не подала — только прыскала в фартук, видимо, вспоминая, как развязывала тугие узлы, помогая зубами. Не вытерпел, признался во всем сам дядя Коля. Когда Серега, сунув записную книжку в задний карман брюк, спросил, где мы так долго пропадали, вольный искатель-старатель усмехнулся:
— С Федькой балакали.
— Ври больше! — не поверил Серега.
— Так, слышь, побалакали, что у меня ребра болят. Да и здесь тоже… — Он спустил рубаху и показал совсем черное от кровоподтеков плечо.
— Как же это так вышло?
Пришлось рассказать обо всем по порядку. Серега и Димка слушали, отпуская обидные для нас замечания. Особенно не скупился на слова Серега. И тюфяки, и лапти, и ротозеи — как только он нас не обзывал. А под конец осуждающе покачал головой и заметил, что мы действовали неправильно и к тому же нерешительно, поэтому Федька легко, почти шутя и расправился с нами.
— Интересно, что бы ты сделал, окажись на нашем месте?
— Не знаю, все зависит от обстоятельств. Но и так просто Федька меня бы не взял, дудки! Когда сталкиваются лбами двое, трое, исход борьбы зависит не только от силы, но и от ума. Серого вещества у вас в мозгу маловато, в этом все дело.
— К-какого вещества? — обиделся дядя Коля.
— А такого, — засмеялся, скаля зубы, Серега и постучал пальцем себе по лбу.
— Зато у тебя его, я гляжу, слишком много, — разозлился золотоискатель. — Федька с ружьем, бабахнет, и концы, никто не услышит. А если и услышит, сразу-то не сообразит, что к чему. Вот ты, побежал бы на выручку, а?
— Не знаю… Наверное, побежал бы. Узнать — какому дураку вздумалось стрелять на краю деревни.
— Вот то-то и оно, что не знаешь, — принимая в расчет лишь первую часть Серегиной фразы, обрадовался и подхватил дядя Коля. — Когда смотришь со стороны, все кажется просто. «Подумаешь, Федька!» А он, этот Федька, тоже себе на уме. Была бы у меня винтовка, я бы его, сволочугу, на месте пристрелил. А то ведь у меня во, — он растопырил пальцы, — а у него «Заур», два ствола. Слышь, председатель, ходь-ка сюда.
В горницу, где мы сидели, вошла Евдокия Андреевна. Остановилась у порога, спросила:
— Что вам? Аль чего надумали?
— Ты скажи, кто у вас здесь солдатка?
— Ой, да у нас теперь что ни баба, то и солдатка.
— В крайней, говорят, избе живет, тайга рядом…
— Кто говорит? Беглый, что ль?
— Беглый, беглый…
Евдокия Андреевна перебрала все крайние избы, не зная, на какой остановиться.
— Фрося разве… — наконец смекнула она, очевидно, вспомнив что-то такое, что было связано с Фросей. Но тут в кухне зашипело, заскворчало, и она метнулась обратно к печке. — Ой, яичница подгорела! Если вы насчет беглого, то у Фроси он был, не иначе. К ней все мужики липнут, — крикнула оттуда.
— Что ж, Фрося так Фрося, — кивнул дядя Коля. Скоро на столе появилась большая сковорода с яичницей на свином сале.
— Предлагаю хорошенько подзаправиться, а потом и продолжать обсуждение нашего, прямо скажу, незавидного положения, — сказал Серега, потирая руки в предвкушении сытного ужина.
Если иметь в виду, что в тайге мы питались то олениной, то медвежатиной, да и те появлялись в нашем котелке не каждый день, ужин можно было считать царским. Тем более и сама сковорода занимала полстола.
— Ешьте на здоровье, — угощала Евдокия Андреевна.
— Что-что… — улыбнулся Серега, поддевая вилкой яичный желток вместе с ломтиком истекающего жиром сала.
Дядя Коля тоже было нацелился на золотистый желток, обволакивавший ломтик сала, он уже протянул было руку, как вдруг оглянулся на окно, возле которого сидел, и задернул шторку.
— Боишься? — усмехнулся Серега.
— Не боюсь, а так… — смутился дядя Коля, наконец принимаясь за тот же самый желток.
Мы с Димкой не отставали от взрослых.
У меня было такое чувство, будто все, что я пережил в последние дни, случилось не со мной, а с кем-то другим. Речка Малая Китатка, золотой самородок невиданных размеров, бегство Федьки, встреча с геологами, схватка в сарае — все казалось фантастикой. И только вкусная яичница, на глазах исчезающая со сковородки, да усталые, худые и заросшие лица моих товарищей заставляли верить в реальность происходящего.
Евдокия Андреевна насторожилась, прислушалась.
— А вот и она, легка на помине! По шагам слышу, что она.
— Фрося?
— Фрося, точно. Эта не позволит, чтобы ее связали вожжами. Она сама кого хочешь свяжет.