— Лоча! — сказал старик.
— Лоча, лоча! — повторяли другие, дружелюбно хлопая капитана по плечу.
Из толпы пробился коренастый и лохматый человек, необычайно широкий в плечах. Это Питкен.
— Здоровенный мужик, — заметил Конев. — Такой, если даст пуху…
— Ты манжу? — спросил Невельской, тыча в грудь старика.
— Манжу? — удивленно воскликнул старик. — Нет манжу! — сказал он, также показывая себе на грудь. — Нет манжу, нет манжу, нет манжу… — Он как бы пересчитывал всех своих, показывая на детей и на женщин.
Это первое селение, где женщины подходили вместе с мужчинами, смеялись, расспрашивали, выглядели равными с мужчинами и не боялись. И курили медные трубки.
— Нет манжу! — Старик ткнул в грудь Питкена.
— А кто? Какой народ?
Алеут Михайла Свининский попробовал объяснить.
— Гиляк! — показывая себе на грудь, сказал Питкен.
— Гиляк! — подтвердил старик.
Невельской вздохнул облегченно. Вот где наконец гиляки. Это было селение, где впервые жители называли сами себя гиляками.
Старик набрал палок и воткнул их в ряд в песок. Он как бы спросил одну из них:
— Манжу? А-а! Манжу! — и ударил по палке так, что она полетела.
— Манжу! — ударил он снова, и так сколачивал все палки одну за другой.
Гиляки в деревне Чарбах, куда прибыл Невельской, уже знали, кто прибыл. Питкен привез им новости. Но, кроме того, здесь жил теперь Фомка.
Дом его сгорел во время огромного лесного пожара, когда пламя охватило оба берега Стеклянной протоки. Погибло много оленей.
Фомка с женой решили уйти в низовья, и хорошо сделали. Оспа разразилась на старых местах вторично.
А в низовья часто приезжал Афоня. Золото мыли на реке Амгуни и отправляли с тунгусом.
Но теперь, как понимал Фомка, настали и тут плохие времена. Пришли свои. Они ведь ничему не поверят! Решат, что беглый солдат или ушел от рекрутчины, как это бывает.
Когда приходила шлюпка Казакевича, Фомка узнал своих, но себя не выдал. Он боялся, что его могут задержать. Казакевич заговаривал с ним по-русски, но Фомка мотал головой и знаками дал понять, что не понимает. Он боялся, что его схватят, увезут в Охотск. По уходе шлюпки он объяснил гилякам, что приходили русские, а не рыжие.
— Они не свирепы и, кажется, не враждебны нам, — вымолвил Попов. — Не то что на охотских кошках. Не правда ли, мичман?
Гейсмар молчал, делая вид, что не слышит.
Всякое напоминание об охотских кошках было ему неприятно.
Рослый старик надел берестяную шляпу с красными аппликациями.
— Господа! Гиляк в этой шляпе кого-то мне ужасно напоминает, — сказал Грот.
— Он похож на Тузенбаха, — отвечал Гейсмар и отпрянул от товарища, как мальчишка.
— Тузенбаха? Нет, как можно! — вскричал Грот. — Тузенбах из Ревеля[188]? Не шутите…
Невельской улыбнулся — дед на самом деле был похож на важную персону.
Капитан и офицеры направились к гиляцким зимникам. Толпа повалила за ними. Поднявшись на берег, офицеры стали осматривать лиман и реку. Штурман брал высоту. Гиляки лезли к нему со всех сторон, желая посмотреть секстан.
— Поймал солнце зеркалами!
— Свел воду и солнце вместе! — кричали они.
Дед попросил у Невельского подзорную трубу. Глянув в нее, старик остолбенел. Посреди лимана он увидел лодку. В ней сидели брат с женой. Они перебирали сеть. Дед стал что-то кричать и, оторвавшись от трубы, плюнул в большой досаде, что его не услышали.
— Он, видимо, предполагал, что если видно, то и слышно! — весело заметил Грот.
— Любопытный народ, — сказал Попов.
Между тем Козлов подошел к Фомке. Он уже заметил, что тот и сейчас прячется и делает вид, будто не русский и ничего не понимает.
— Шапку долой! — вдруг в ухо ему крикнул матрос.
Фома невольно сдернул шапку, но тут же, все сообразив, посерел от страха и досады.
— Вот ты какой… — заметил матрос.
— Ну, ты не очень… — ответил ему Фомка.
На песке у лодок Невельской опустился на колено и вычертил примерный план лимана. Он объяснил гилякам, что едет вверх по реке, бросает лот, меряет воду, ищет глубокие места, фарватер и каналы между мелей.
Дед-гиляк, подобрав босые ноги под нерпичью юбку, присел рядом с Невельским. Он взял палочку и, не торопясь, нарисовал банки и отмели, а остальное пространство лимана покрыл черточками.
Гиляки заметили, что русские не понимают объяснений деда, и засмеялись. Дед стал проводить длинные черты через весь лиман, от берега до берега.
— Вашескородие! Это, однако, лодки, — заговорил Козлов. — Эй, приятель! — похлопал он по плечу седого гиляка. — Как вот это по-вашему? — Матрос показал на гиляцкую лодку, а потом на черточку.
Гиляки зашумели и закивали головами.
— Да, да! Совершенно верно! — воскликнул Грот. — Они показывают, что все пространство лимана доступно лодкам.
— А вы помните, Геннадий Иванович, — заговорил Попов, — Лаперуз пишет, что, когда он шел вдоль берега Сахалина, туземцы проводили черту между полуостровом и материковым берегом. Лаперуз решил, что они рисуют перешеек.
Мичман Грот поморщился, словно штурман задел его больное место.
— Может быть, гиляки хотели объяснить Лаперузу, что между материковым берегом и Сахалином можно проехать в лодке? — продолжал Попов.
Дед начертил границы страны Манжу.
Между тем матросы угостили гиляков крепким «черкасским» табаком. В Америке и на Гавайских островах этот русский табак производил эффект.
— У-у! Вот как хватает! — воскликнул Питкен.
Его трубка с русским табаком пошла из рук в руки.
Гилячки принесли свежую рыбу и туес с икрой.
— Горбуша! Такую на Камчатке видали! — говорили матросы.
— Принеси соли, — велел боцман Шестакову.
Распластав рыб ножами, матросы посолили их.
Старик вынул изо рта вырезанную из кости трубку, обтер ее полой халата и сунул Невельскому. Гейсмар с ужасом смотрел, как капитан взял ее в зубы. Затянувшись несколько раз, Невельской возвратил трубку старику. Пришлось и молодым офицерам курить трубку хозяев.
Все смеялись. Гиляки захохотали. Невельской хотел снова вернуть трубку, но старик ткнул капитана в грудь, показывая, что трубка принадлежит ему.
Невельской тронул деда за плечо и прижал трубку к сердцу, показывая, что доволен подарком.
Дед полагал, что с ним хотят попрощаться по гиляцкому обычаю. Он сморщился от умиления и, вытянув губы, потянулся к щеке Невельского, цепко обхватив шею капитана трясущимися руками. Он облобызал его дважды. Старик так обрадовался, что решил перецеловать всех русских.
Фомка Кудрявцев был тут же. Он все время держался в стороне, наблюдая, как офицеры и матросы знаками разговаривают с гиляками. Ему стало обидно, что он своих трусит. К тому же его жена и свояченица — обе тунгуски — все время подталкивали и просили: «Поговори со своими, поговори со своими!» Они сгорали от любопытства и уверяли, что это хорошие люди и ничего плохого не сделают. Фомка подумал, что бабий ум лучше всяких дум…
Капитан и высокий молодой офицер что-то пытались узнать у деда. Фомка подошел к ним.
— Да говорите прямо по-русски, ваше высокоблагородие. Что хотите спросите, я объясню, — сказал он и, густо покраснев, встал перед капитаном.
Невельской, казалось, не удивился.
— Чья тут земля? — спросил он.
— Ничья… — с недоумением ответил Кудрявцев.
— Спроси их, — велел капитан.
Гиляки с жадностью вперили взоры в лицо Фомки, ожидая, что он скажет. Их страшно занимало, о чем вообще могли говорить эти приехавшие к ним люди. Услыхав вопрос, они засмеялись. Особенно хохотали женщины.
— Чья земля!
— Разве земля бывает чьей-нибудь?
— Зачем смеяться? — заговорил старый гиляк. — Я был у манжу. У них землю делят и знают, где чья земля. У каждого своя земля, как у нас рубаха или собаки. А у нас нет этого. Так скажи, — велел он Фомке.
— А дань платите ли?
— Не знаем, что такое.
— Маньчжуры приходят и торгуют, — сказал Питкен. Он показал как.
И опять стали показывать капитану, что маньчжуры хватают женщин за грудь.
— Ты гиляк, что ли? — спросил Грот у Фомки.
Тот вытаращил глаза и склонил голову набок.
— Конечно, гиляк, ваше благородие! — отвечал он.
— Так, может быть, поедешь с нами проводничать? — спросил капитан.
— От этого увольте, ваше высокоблагородие! — взмолился он. — Тут у меня хозяйство.
Он побледнел, ожидая решения капитана. Похоже было, что, вопреки уверениям женщин, его схватят…
Невельской из деликатности старался не смотреть на Фомку, делал вид, что не узнает в нем русского, и лишь мельком пробежал взглядом по его глазам и желтоватой бороденке.
— Ответь мне на несколько вопросов, только скажи честно, я не обижу тебя. Есть ли у реки пролив к югу? Туда, вон в эту сторону?
— Так точно, ваше высокоблагородие! — вскричал Фомка по-солдатски, радуясь, что спросили не про то, чего он боялся…
— Глубок ли пролив?
— Того не знаю. Сам там не был. Вот старик вам чертил на песке, так я понял, что там лодки ходят. Матрос верно про это догадался. А я сам прежде не знал. Где не был, про то сказать не могу. Да вот я сейчас спрошу у гиляков…
— Спроси: проходят ли там суда?
— Нет, суда не ходят, а лодка пройдет, — перевел Кудрявцев объяснения гиляков.
Невельской задумался. Матросы смотрели на Фомку с недоверием.
Гиляки стали говорить, что пролив глубок.
— Откуда вы знаете, что пролив глубок?
Гиляки отвечали, что они на глубине ловят рыбу и поэтому знают места.
— А эти парни твои сыновья? — спрашивали гиляки, показывая на офицеров.
— Нет, это мои помощники.
— Все походят на тебя.
Невельской, кажется, впервые за все время плавания посмотрел на своих спутников не как на подчиненных офицеров. В самом деле, они почти юноши. И все трое похожи друг на друга. Гейсмар немного постарше, уже успел подраться на дуэли, разжалован, отслуживает офицерский чин…