Австро-Венгрия, участвуя в Брест-Литовских переговорах, стремилась лишь к одному – обеспечить безопасность своей восточной границы наискорейшим подписанием мира с Россией. Наискорейшим, ибо продолжать войну она больше не могла. Оценивая её возможность сопротивляться в начале 1918 года, генерал Людендорф писал:
Её «армия вымоталась, она потеряла около 1800000 пленными и у неё не хватало пополнений. Боеспособность армии была ограниченной, но для действий против Италии в существенных чертах достаточной. Если выход из войны России станет фактом, то можно будет надеяться, что и в дальнейшем австро-венгерская армия справится с выполнением своих задач. В том, что ей удастся освободить силы для других целей, было сомнительно.
Нам следовало подготовиться к тому, что в 1918 году австро-венгерское правительство вновь заявит, как и в 1917 году, что его армия больше воевать не может. Действительно, бросалось в глаза, что военные силы Австро-Венгрии были на исходе. Не приходилось сомневаться в том, что в случае выхода Австро-Венгрии из войны политическое равновесие не удержится ни на один час. Двуединая монархия держалась лишь армией».
Возможности собственных вооруженных сил немецкий генерал представлял в более радужных тонах. «В Германии, – продолжал он, – настроение, по-видимому, было лучше, чем у наших союзников, но также оставляло желать лучшего.
Мы пережили 1917 год, но выяснилось, что при столь невероятном количестве боеприпасов, которые расходовала Антанта, нельзя было быть уверенным в том, что Западному фронту удастся удержаться, продолжая пассивную оборону. Нам приходилось отступать и нести тяжёлые потери даже при нормальных тактических условиях… Оборона стоила нам больших потерь, чем наши хорошо организованные наступательные операции. Хорошо вооружённый противник легко сокрушал нашу оборону. И это явление становилось совершенно очевидным по мере того, как мы теряли убитыми и ранеными лучших солдат, и падение дисциплины в наших рядах становилось всё чувствительнее…
Насколько оборона угнетала войска, настолько наступление поднимало их дух… На западе войска жаждали наступления, и ждали его после развала России с огромным воодушевлением… Войска считали: войну можно завершить только наступлением. В том же смысле высказывались и очень многие генералы, в том числе и значительнейшие военачальники».
Сепаратистские действия националистического Киева как нельзя лучше способствовали планам Германского Верховного командования, планам Людендорфа.
«Переброска войск, – с явным удовлетворением отмечал он, – из Галиции и Буковины /после создания «Украинского фронта» – Ю.Ж./ во Францию и Бельгию уже началась в широких масштабах. Было настоятельно необходимо решить, какие войска подлежат переброске с Балканского полуострова и с Восточного фронта. Но предварительно нам необходимо было выяснить, во что выльются наши отношения с Россией и Румынией, и какую позицию займёт большевизм по отношению к Антанте и Четверному союзу не только как воюющая, но и революционная держава. Мы должны были заблаговременно разобраться в обстановке – нам предстояли ещё обширные переброски войск».1
Всё ещё достаточно сильная Германия пыталась в Брест-Литовске, используя непримиримо-наглую дипломатию милитаристов, «убить одним выстрелом двух зайцев». Не только добиться вывода России из войны, ной вместе с тем ещё и извлечь из того максимальную выгоду. Тем или иным способом закрепить за собой Литву, Курляндию, а если получится, то и Лифляндию с Эстляндией. Использовать для того пресловутый принцип самоопределения, которым столь неумеренно оперировал в выступлениях на переговорах Троцкий.
Советская Россия, даже не способная уже вести полноценные боевые действия, всё ещё оставалась стратегически важным участником большой геополитической игры. Той самой, что называлась мировой войной. Оставалась, но только до тех пор, пока не подписала мир с Германией и Австро-Венгрией. Именно поэтому Ленин и настаивал на максимальном затягивании переговоров. Потому и Сталина столь возмущали, приводили в негодование явно сепаратистские действия Рады.
Оба политика, лидеры большевиков, понимали очевидное даже для профанов: чем дольше немецкое Верховное командование не сможет перебросить все боеспособные дивизии с Восточного фронта на Западный, тем скорее Антанта сможет, накопив силы, одним или несколькими ударами завершить разгром Германии. А тогда переговоры в Брест-Литовске исчерпают себя, прекратятся, став бессмысленными. И Советская Россия сможет спасти – нет, не мировую революцию, о ней пора было забыть, а страну. Спасёт от неминуемого (в противном случае – окончательного) распада. Спасёт от гибели.
Отказывались понимать очевидное только Троцкий да остальные члены советской делегации в Брест-Литовске – Иоффе, Каменев, Радек, Покровский. Те, кому Совнарком, ЦК партии и доверили судьбы страны.
1. Нож в спину
Троцкий уехал из Брест-Литовска 18(5) января. Людендорф откровенно отметил в воспоминаниях:
«23 января на совещании в Берлине генерал-фельдмаршал (Верховный главнокомандующий вооружёнными силами Германии Пауль фон Гинденбург – Ю.Ж./ по моей просьбе заявил, что нам необходимо точно выяснить положение на востоке, так как пока этого не будет сделано, придётся держать там хорошие дивизии, вполне пригодные для действий на западе. Если русские и дальше будут затягивать переговоры, то надо их прервать и возобновить военные действия. Это приведёт к свержению большевистской власти, а всякое другое правительство будет вынуждено подписать мир».2
Под «другим правительством» немецкий генерал подразумевал, прежде всего, Киевскую Раду. Именно её.
30(17) января Троцкий вернулся в Брест-Литовск. Вернулся, имея на руках резолюцию 3-го Всероссийского съезда Советов «По вопросу о мире», фактически – инструкцию, согласно которой он только и мог теперь действовать.
В тот же день нарком по иностранным делам сделал заявление, которое вполне могло бы изменить ход переговоров в пользу Петрограда. Троцкий уведомил оппонентов, что в составе российской делегации теперь находятся представители Советской Украины – председатель ВуЦИК И.Г. Медведев и народный секретарь по военным делам В.М. Шахрай. Пояснил причину того:
«Весь Донецкий угольный бассейн, Екатеринославская промышленная область, Харьковская и Полтавская губернии находятся всецело под управлением Украинской Советской власти. В других частях Украинской Республики борьба характеризуется всё возрастающим значением Советов и убывающим влиянием Киевской Рады. В день нашего отъезда нам сообщили в Петроград по прямому проводу из Киева, что киевский Генеральный секретариат, тот самый, который был представлен здесь делегацией под председательством г. Голубовича, подал в отставку. В настоящий момент мы не знаем, чем кончится этот кризис».
Попытался иначе трактовать свою прежнюю позицию:
«Я заявлял, что ввиду того, что Украина ещё не отмежевалась территориально, одностороннее соглашение Центральных империй с киевской делегацией по вопросу о границах как предмете мирного договора не может иметь силы, если оно не будет скреплено делегацией Совета Народных Комиссаров. Сейчас, когда в Петрограде заседает Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, где представлены также и влиятельные украинские Советы и где единодушно устанавливаются федеративные основы Российской Республики, участие представителей Украинского Центрального Исполнительного Комитета в составе нашей делегации отвечает действительному положению вещей в Российской Республике».
И всё же, Троцкий не смог удержаться и сделал реверанс Раде. «Если, – продолжил он, – делегация г. Голубовича по-прежнему имеет мандат от киевского Генерального секретариата, то мы по-прежнему не возражаем против её дальнейшего участия в мирных переговорах».
Кюльман не стал торопиться с выводами. Ответил предельно уклончиво: «Никем не оспаривается существование свободной Украинской Республики, но две самостоятельные делегации утверждают, что они правомочны представлять эту республику в международных вопросах. Вопрос этот настолько серьёзен, что союзнические делегации обсудят его с интересом и внимательно».3 Тем, не без согласия на то Троцкого, сохранил присутствие посланцев Рады.
Делегации Центральных держав далеко не случайно не стали торопиться с решением возникшей задачи. Ведь уже через сутки, 1 февраля (19 января) в Брест-Литовске появился новый руководитель делегации Рады – А.А. Севрюк. Сразу же получив слово на пленарном заседании, он прежде всего постарался максимально выгодно использовать прежние высказывания Троцкого в ходе мирных переговоров.
«В заседании политической комиссии 14(1) января, – напомнил Севрюк, – председатель русской делегации г. Троцкий сказал:
– Я указал в одном из наших заявлений, что те конфликты, которые у нас имелись с Украинской Радой и которые, к сожалению, ещё не ликвидированы, ни в каком отношении не могут ограничить право украинского народа на самоопределение и ни в коем случае не препятствует нашему признанию независимой Украинской Республики…
Мы вполне согласны с г Троцким, что в государственной жизни Украины произошли изменения, но эти изменения совершенно иного порядка, нежели те, на которые указывает г.Троцкий. Они по существу связаны с Четвёртым Универсалом Украинской Центральной Рады от 24(11) января».4
И Севрюк огласил этот весьма примечательный документ, появившийся на свет ради одного – юридически обосновать своё право подписать сепаратный мирный договор с Центральными державами. Документ, официально провозгласивший независимость Украины без каких-либо обещаний в некоем будущем установить федеративные связи с Россией. Универсал, принятый Радой, узурпировавшей тем права так и не созванного Украинского Учредительного собрания, которое как предполагалось, только и могло принять такой акт.
«Учредительное собрание, – указывал Универсал, – намеченное на сегодня и призванное принять от нас верховную революционную власть на Украине для утверждения законов народной республики и формирования нового правительства, не может быть созвано». По какой причине? Да всё из-за тех же происков «извечных врагов», русских: «Совет Народных Комиссаров в Петрограде объявил Украине войну в целях поставить под свой контроль свободную Украинскую Республику…
Мы, Украинская Центральная Рада, сделали всё, что в наших силах, для предотвращения братоубийственной войны между двумя соседними народами, но правительство в Петрограде отказалось рассматривать наши предложения и продолжает вести кровавую войну против нашего народа и республики. Более того, тот же самый Петроградский Совет Народных Комиссаров начинает пренебрегать миром и зовёт к новой войне, которую называет священной».
Так, более чем своеобразно, авторы Универсала интерпретировали обмен посланиями между Совнаркомом и Генеральным секретариатом. Сделали вид, что никому кроме них эти документы не известны. Никто их не читал, хотя они и были опубликованы не только в российских, но и в украинских газетах. Пытаясь любым способом представить себя пострадавшей стороной, оправдать измышлениями о происках Совнаркома, упорно называемого всего лишь «петроградским» правительством, запамятовали о самом важном. До той поры остававшемся единственным пунктом разногласий – отказе Рады признать мятеж на Дону контрреволюционным, и потому для его подавления пропустить советские войска через территории, которую Рада менее месяца назад ещё контролировала.
Столь же легко и просто обошлись авторы Универсала и с тем, что Рада была далеко не единственной краевой властью. Не захотели вспомнить о Всеукраинском Центральном Исполнительном Комитете. О том, который, хотя и при поддержке Петрограда, и вёл отнюдь не «кровавую» борьбу с вооружёнными силами, подчинявшимися Генеральному секретариату. Солдаты, не интересовавшиеся своей национальностью, зато разделявшие цели Совнаркома, чаще всего без боя вытесняли украинские национальные части из губернских и уездных центров, из железнодорожных узлов. Воевали не из-за некоей «украинофобии». Ради подавления мятежа на Дону, уже перекинувшегося на Кубань, Северный Кавказ.
Сочтя такие грубые искажения, умолчания, подтасовки весьма убедительными доводами, авторы Универсала обращались к населению края. Призывали его встать на защиту и Рады, и Генерального секретариата, поспешно переименованного в Совет Народных Министров:
«Что касается так называемых большевиков и других агрессоров, которые грабят и разоряют нашу страну, то мы поручаем правительству Украинской Народной Республики начать жестокую и решительную борьбу против них. Мы обращаемся ко всем гражданам нашей республики с призывом защищать благосостояние и свободу нашего народа, даже ценой собственной жизни. Наше украинское народное государство следует очистить от агрессоров из Петрограда, которые попирают права Украинской Республики».
И вновь авторы Универсала лукавили. Лучше других они знали, что до сих пор не только население края, но и национальные части даже не пытались их защищать. А теперь уж и подавно делать того не будут. Неопровержимым доказательством тому являлась та крохотная территория – всего лишь Киев с окрестностями, – на которую пока ещё распространялась власть Рады. И не потому ли в Четвёртом Универсале так и не вспомнили, не назвали слагающие Украинскую Народную Республику губернии. Те самые восемь, не считая более чем проблематичных Бессарабии, материковой Таврии да ещё и Кубани, на которые националисты претендовали с весны 1917 года.
Раде было великолепно известно, что никакой властью она уже не обладает. Но знала и иное, более важное – у кого она найдёт и признание, и надёжную вооружённую защиту. Однако о том сообщила в Универсале весьма неохотно. Не вдаваясь в подробности, бегло:
«Мы поручаем правительству нашей республики, Совету Народных Министров, вести с этого дня совершенно независимо начатые прежде мирные переговоры с Центральными державами, довести их до конца, не взирая ни на какие препятствия или возражения со стороны какого-либо образования бывшей Российской Империи, и достичь мира для того, чтобы наша страна могла развивать свою экономику в полной гармонии и спокойствии».5
Обосновав только Четвёртым Универсалом обретение Радой права подписать сепаратный мирный договор, Севрюк на том не остановился. Попытался, как то уже делал прежний глава украинской делегации Голубович, ставший премьером, ещё и отказать Совнаркому в признании его общероссийской власти – мало ли существует «образований бывшей Российской Империи»! А на появление в Брест-Литовске делегации ВуЦИК среагировал весьма характерно. Заметил, что если он в таком случае не может выражать интересы Украины, то и российская делегация «должна сложить свои полномочия, ибо в её состав не вошли ни представители Молдавии, ни крымские татары, ни донские казаки, ни кавказские народы, ни Сибирь».6 Выразил тем своё весьма своеобразное представление о том, что же есть федерация.
Выступление представителя Рады не могло не породить дискуссии. Но дискуссии заведомо бесплодной, и потому бессмысленной, ибо на переговорах давно уже всё было предрешено. В том числе и отсутствие реакции на заявление из любезности получившего слово Г.Е. Медведева. Он же от имени ВуЦИК попытался втолковать оппонентам:
«Украинский народ стремится к скорейшему миру. Но этот мир он хочет заключить совместно со всей Российской Федеративной Республикой, в братском единении с её трудящемся населением… Глубоко ошибаются те, кто полагает, что только цепи царизма связывали Россию с Украиной. Эти цепи пали, но глубокая экономическая и культурная связь между братскими народами осталась, и в настоящее время эта связь закрепляется на основах свободного согласия. Мы считаем своим долгом предупредить народы Австро-Венгрии и Германии, что всякие попытки противопоставить Украину России и на этом противопоставлении построить дело мира покоятся на ложном основании и потому обречены с самого начала на неудачу».7
Не остался в стороне и Троцкий. Но сразу же допустил непоправимую ошибку. Вместо безоговорочного признания правомочности участия в переговорах только делегатов ВуЦИК, он поспешил свести возникшую проблему к наименее значимому. К отсутствию общепризнанных, и в первую очередь Петроградом, границ Украины. «Всякое соглашение, – отметил нарком, – между делегацией Киевской Рады и Центральными империями, соглашение, в силу неопределённости границ этих государств вызывающее возражение со стороны российской делегации, тем самым лишается своего значения».
А вслед за тем произнёс немыслимое – для одного из руководителей большевистской партии, члена Совнаркома. Того, кто руководил в октябре минувшего года Петроградским Военно-революционным комитетом и обеспечил передачу государственной власти Советам. Ничуть не смущаясь, Троцкий счёл возможным заявить, что ни Харьковский съезд Советов Украины, ни ВуЦИК, ни принятые теми документы не играют (во всяком случае, лично для него) никакой роли. Снова вольно или невольно подыграл противникам – и Центральным державам, и Киевской Раде, чей посланец только что низвёл Совнарком до уровня чисто русской власти.
«Все ссылки, – произнёс нарком, – на внутренние перемены в политической жизни украинского народа, разумеется, не могут иметь решающего значения, это мы готовы признать, но именно вследствие отсутствия определённого положения и юридической оформленности интересующих нас вопросов, мы неизбежно должны подойти к ним с практической точки зрения. Только поэтому я позволю себе сослаться на фактические отношения, явившиеся результатом борьбы двух организаций, претендующих на государственную власть на Украине /выделено мной – Ю.Ж./».
«Вопрос, стоящий на очереди, – продолжал опомнившийся и попытавшийся несколько поправить себя Троцкий, – вопрос исторический. Центральные империи, как и другие государства, заинтересованы в определении своего отношения к Украине по существу. Они также заинтересованы в том, чтобы не принимать мнимые величины за действительные. Именно поэтому я должен указать на то, что в некоторых кругах имеется, быть может, тенденция к переоценке силы и значения сепаратистских устремлений, существующих в революционной России…
По мере утверждения власти Советов во всей стране имущие группы переносят свои сепаратистские устремления всё дальше и дальше на окраины… Наиболее яркие проявления сепаратизма замечаются в настоящее время в помещичьих верхах казачества, то есть в тех именно группах, которые в прошлом являлись носителями железного централизма. Если мы на минуту допустим победу этих групп в нынешней России, то для всякого реально мыслящего политика ясно, что они снова станут носителями централизма».
Однако столь отвлечённая оценка ситуации, когда вместо Рады стыдливо упоминалось казачество, никого убедить не могла. Ведь Троцкий вновь вернулся на прежние позиции. Зачем-то добавил: «До тех пор, пока делегация Киевской Рады сохраняет свой мандат, мы не возражаем против её самостоятельного участия в переговорах».8 И породил тем поспешный, пока Троцкий не одумался, ответ Чернина от имени Центральных держав: «У нас нет оснований отказываться от признания украинской делегации или ограничить это признание… В настоящее время мы вынуждены признать Украинскую Народную Республику как свободное, суверенное государство, вполне правомочное вступать в международные отношения». А на следующем пленарном заседании, 3 февраля (21 января) тот же министр иностранных дел Австро-Венгрии с изрядной долей иронии ещё раз бросил Троцкому: «Мы признаём правительство Украинской Рады, следовательно, оно для нас существует».9
Тогда советский нарком и не пытался возражать. Только 9 Февраля (27 января) наконец произнёс то, что следовало сказать во всеуслышание задолго перед тем. «Власть Совета Народных Комиссаров, – сообщил он участникам переговоров новость, – распространяется и на ту территорию, от имени которой говорит правительство (Рады), единственной территорией которого является Брест-Литовск».10
Действительно, и Рада, и её Совет Народных Министров 8 февраля (26 января) бежали из Киева. Через день добрались до Житомира, откуда ненадолго ушли советские войска, но встретили в городе части чехословацкого корпуса, не пожелавшего приютить австро– и германофилов. Тем не менее, представители Рады, не обладавшей властью в пределах хотя бы одного уезда, 9 февраля (27 января) поторопились подписать с делегатами Германии. Австро-Венгрии, Болгарии и Турции мирный договор. Собственный. Сепаратный. Выгодный лишь Берлину и Вене.
Его статья 2-я зафиксировала границу Украины. Только западную – с Австро-Венгрией по линии прежней русско-австрийской до города Тарнограда (ныне Тарногруд, Польша). А далее – почти строго на север до Пружан (ныне Белоруссия) – неизвестно с кем. То ли с Германией, то ли с подконтрольной той Польшей. О северной, восточной и южной границах Украины речи почему-то не было.
Но самой важной статьёй договора стала 7-я, рассматривавшая экономические вопросы. В соответствии с ней Рада обязывалась до 31 июля поставить в Германию и Австро-Венгрию «излишки» своей сельскохозяйственной продукции: 113,5 тысяч тонн зерна, муки, кукурузы, фуража; 3,3 тысячи тонн масла, жира, и сала; 1,8 тысяч тонн растительного масла; 1,2 тысячи тонн рыбы и мясных консервов; 105,5 тысяч голов крупного рогатого скота, 96 тысяч лошадей; 3 тысячи тонн солонины; 75 тысяч ящиков яиц, 67 тысяч тонн сахара.11
Происходившее в Брест-Литовске беспокоило Сталина, вызывало его справедливое возмущение. Днём 10 февраля (28 января), всё ещё не получив сведений о подписании сепаратного мира, он телеграфировал Антонову-Овсеенко, отвечавшему за военные операции на юге:
«Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля боя Голубовича о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого, и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады… Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществующей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины».12
Надежды Сталина что-либо изменить даже сообщением о полном разгроме националистов оказались тщетными. Троянский конь из Киева уже сделал своё дело. Накануне одним росчерком пера под договором Севрюк развязал руки Германскому Верховному командованию. Большая часть Восточного фронта – к югу от Брест-Литовска – для них перестала существовать. Гинденбург и Людендорф могли, наконец, перебросить боеспособные дивизии на Западный фронт. Готовить, благодаря тому давно задуманное большое наступление во Фландрии, призванное по замыслу привести их к победе. Могли теперь обеспечить и население страны, и армию столь необходимым продовольствием, заодно поддержав и войска Австро-Венгрии. Следовательно, с российской делегацией можно было больше не церемониться. Ультимативно потребовать и заключения мира, и согласия на аннексию как можно большей территории.
Таких же мер потребовал и Вильгельм II. «Троцкий, – указал он 9 февраля, – должен до восьми часов вечера завтрашнего дня. 10-го (об этом доложить в это время сюда, в Хомбург) подписать без проволочек мир на наших условиях с немедленным отказом от Прибалтики до линии Нарва – Псков – Двинск без права на самоопределение… В случае отказа или попыток затяжек и проволочек и прочих отговорок в восемь часов вечера прерываются все переговоры, прекращается перемирие».13 Правда, почти сразу же согласился отсрочить предъявление столь значительных требований.
Волю кайзера, но в несколько смягчённом виде, поручили выразить генералу Гофману. Именно он, а не дипломаты, и объявил – какой должна стать северо-западная граница Российской Республики. Без Польши, Литвы, Курляндии, юга Лифляндии, островов Эзель, Даго, Моон, и без того оккупированных немецкими войсками.
Троцкий стушевался. Уступил место военным консультантам своей делегации. Прежде всего, контр-адмиралу В.М. Альтфатеру Не ставшему вдаваться в детали трактовки принципа самоопределения. Просто объяснившему, почему Россия не может принять такие условия. Ведь захват даже одного Моонзундского архипелага, указал он, позволит Германии «перенести базирование своих морских вооружённых сил в центральный район Балтийского моря и тем самым продвинет зону боевых действий в непосредственную близость к берегам России… Пользуясь превосходством своих морских сил и базируясь на островах, развить широкие наступательные операции, как чисто морские, так и смешанные, вглубь Финского залива, к столице России – Петрограду».
Сказал Альтфатер и о том, что вроде бы выходило за рамки его компетенции: аннексия Риги «фактически передаст в руки Германии по крайней мере четвёртую часть нашей внешней торговли и вместе с тем отстранит нас от Балтийского моря».14
Второй военный консультант российской делегации, капитан Липский, также выразил возмущение предложенной Гофманом линии границы: «Она отрезает большую часть Латвии… от меньшей… Отсекает от «России часть Белоруссии… Новое начертание границы не только не согласуется с принципом неделимости территории, населённой одной народностью, но и, наоборот, в нём скорее можно усмотреть стремление создать искусственную полосу между территорией Германии и России и изолировать от последней молодое Польское государство».
Продолжая, Липский указал на то, о чём следовало сказать не кому-либо, а прежде всего Троцкому: «Новая граница создаёт неотвратимую опасность нашему северу, грозит оккупацией Лифляндии и Эстляндии, угрожает столице Российской Республики Петрограду… Проектируемая Германией граница обрекает Россию в случае войны с Германией на потерю новых территорий в самом начале войны и, вместе с тем, указывает на агрессивные намерения противной стороны».15
Но немцев какое-либо мнение российской делегации перестало интересовать. Г. Грац, заместитель Кюльмана и начальник экономического отдела германского МИДа, исполняя волю кайзера, безапелляционно ответил: «В намеченной нами границе нельзя будет ничего изменить». Добавил, смягчая жёсткость произнесённого: «Я предлагаю собраться ещё раз сегодня в четыре часа для того, чтобы обсудить этот отчёт /о границе – Ю.Ж./ и зафиксировать его. Таким образом, мы выявим, возможно ли соглашение, которое необходимо для достижения желаемого в принципе обеими сторонами мира».16
10 февраля (28 января), ставшего последним днём переговоров, Ф. Розенберг, первый заместитель главы германской делегации, объявил, наконец, то, на чём настаивал Вильгельм II. «Россия обязуется, – потребовал Розенберг, – по заключении мира немедленно очистить Лифляндию и Эстляндию от русских войск».17
И снова вместо Троцкого попытался возражать М.Н. Покровский. «Русская делегация, – силился он отстоять позицию Петрограда, – неоднократно заявляла, и я это могу повторить, что Российская Федеративная Республика решила предоставить как эстонскому, так и латышскому народам полное право на самоопределение вплоть до отделения. Само собой разумеется, российское правительство не только не может дать какие-либо гарантии, но оно не берёт на себя смелость высказать даже какое бы то ни было предположение относительно стремления этих областей, то есть подавляющего большинства эстонского и латышского народов, к более тесному сближению с Германией, нежели с Россией – я не могу выразиться точнее.
Насколько нам известны взгляды отдельных, но многочисленных представителей латышских и эстонских народных масс, например, десятков тысяч латышских стрелков, входящих в состав русской армии, можно ожидать обратного результата, а именно того, что эти народы пожелают войти в состав Российской Федеративной Республики».
Всё оказалось тщетным. Грац констатировал сложившееся положение предельно просто: «Соглашение не достигнуто», имея в виду переговоры в целом.18 В тот же день, но лишь часом позже, к тому же выводу пришёл и Троцкий. Выражая его, не учёл лишь одного – словами противостоять военной силе невозможно.
А потому его ответное заявление оказалось не просто бессмысленным, но и, по сути, преступным. Ведь отвечало оно только интересам Берлина, помогало ему достичь столь желанной цели.
«Правительства Германии и Австро-Венгрии, – объявил Троцкий, – хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они своё дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора, в связи с этим заявлением я передаю объединённым союзническим делегациям следующее письменное и подписанное заявление.
«Именем Совета Народных Комиссаров – правительства Российской Федеративной Республики, настоящим доводим до сведения правительств и народов воющих с нами союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия со своей стороны объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращённым. Российским войскам одновременно отдаётся приказ о полной демобилизации по всему фронту».19
Лучшего подарка сделать Берлину и Вене было нельзя.
2. Насильственный и унизительный мир
Поначалу в Петрограде не осознали страшной опасности, созданной заявлением Троцкого. По инициативе Свердлова ВЦИК 14 февраля (с введением в России григорианского календаря даты с 1 по 13 февраля не использовались) «вполне одобрил действия своих представителей в Бресте». Заодно посчитал необходимым, что, впрочем, не играло ни малейшей роли, расценить «поведение делегации бывшей Украинской Рады актом измены и предательства», а потому признал «недействительным тот договор, который заключили с германским правительством агенты украинской буржуазии».
Подтвердил ВЦИК и иное, более важное: «старая русская армия» демобилизуется, хотя и «необходима новая армия». Красная рабоче-крестьянская, организация которой «является одной из самых важных задач». Столь стоическое равнодушие к обороне объяснялось упованием леворадикалов на очень близкую мировую революцию. На то, что «австро-германские рабочие и солдаты… выполнят свой долг перед угнетёнными классами всего мира и доведут начатую в Берлине и Вене борьбу» до победы.20
Всё начало меняться лишь после того, как члены Совнаркома узнали о принятом в Германии 16 февраля решении возобновить военные действия – а его породило ничто иное, как противоестественное и предельно безответственное по существу заявление Троцкого об одностороннем выходе России из войны. В ночь с 17 на 18 февраля Советское правительство поспешило направить в Берлин телеграмму. В ней, хотя и выразило протест в связи с германским вторжением, но и вынужденно согласилось «подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза».21 Однако такая готовность слабого слишком запоздала. Армии противника уже начали поход на Восток. По всему больше не существующему фронту, от Рижского залива до Чёрного моря, поход, на который они успели получить дополнительные веские основания. Вроде бы вполне законные.
18 февраля делегация Рады, всё ещё пребывавшая в Брест-Литовске, ибо вернуться ей было просто некуда, подписала с представителями Берлина и Вены военное соглашение. В соответствии с ним немецкие и австро-венгерские войска и получали возможность занять Украину для обеспечения на её территории «мира и порядка». А также для поддержания дальнейшего существования самой Рады и её правительства.
19 февраля вооружённые силы Центральных держав, главным образом, лансвер (резервные части), а также две дивизии, сформированные из пленных украинцев (в Германии – «Синяя», в Австро-Венгрии – Казацко-стрелецкая или «Серая»), начали оккупацию давно вожделенного ими края.
Лишь 27 февраля Рада объявила о границах той территории, которую решила считать «своей». Вернее, таким образом определяла пределы германо-австрийского захвата. Как и год назад, посчитала, что исторически и этнографически «чисто украинскими» являются Волынская, Черниговская, Киевская, Полтавская. Харьковская, Подольская, Херсонская и Екатеринославская губернии, четыре уезда Воронежской и два – Курской, Кубанская область без Новороссийска. Посчитала, что того недостаточно (для себя или Германии с Австро-Венгрией?) и потребовала от России при подписании с ней мирного договора ещё и заведомо невозможного – губерний Черноморской и Ставропольской, а также Ростовского и Таганрогского округов области Войска Донского.22
А накануне вторжения на Украину, 18 февраля, немецкие войска перешли линию фронта и в Прибалтике. За две недели достигли установленного кайзером рубежа: 18 февраля заняли Двинск, 28 – Псков, 4 марта – Нарву.
Немцы очень хорошо знали, когда надо начать наступление.
Тогда, когда таявшая буквально на глазах из-за объявленной демобилизации русская армия вынуждена была не столько сдерживать противника, сколько по мере сил подавлять мятежи на Дону, в Оренбурге, Уральске, изгонять изменническую Раду из Украины. И хотя в те дни решалась судьба страны, её целостность, удерживать фронты – Северный, Западный, Южный революционный – больше было некому.
И тогда, когда для России хотя и возникла смертельная угроза, руководство большевистской партии раскололось. Из него выделилась группа «левых коммунистов». Тех, кто вслед за Троцким полагал – мировая революция стоит у порога, её лишь нужно подтолкнуть. Как? Да просто, начав антиимпериалистическую войну, которая и сметёт прогнившие режимы буржуазной Европы.
Такую позицию в те дни заняли члены и кандидаты в члены ЦК Н.Н. Бухарин, А.С. Бубнов, А.М. Коллонтай, Н.Н. Крестинский. М.С. Урицкий, А. Ломов (Г.И. Оппоков), Л.А. Преображенский, В.Н. Яковлева, председатель ВСНХ В.В. Осинский (И. Оболенский), нарком финансов И.И. Скворцов-Степанов, председатель Московского областного СНК М.Н. Покровский, многие иные. Их безоговорочно поддержали крупнейшие большевистские организации – Московская областная, Петроградская, Уральская. Они-то и потребовали незамедлительно прекратить переговоры в Бресте, отклонить все требования Берлина. А в заседании СНК 20 февраля, заслушав доклад наркома по военным делам Н.В. Крыленко и командующего морскими силами республики бывшего контр-адмирала В.М. Альтфатера о положении на фронте, предложили утвердить проект подготовленного ими воззвания. Документ, в котором, в частности, говорилось:
«Товарищи и граждане!
Наступают тяжёлые минуты. Наступают дни тягчайших испытаний, дни величайшей опасности, которая когда-либо за всё время угрожала Советской власти, рабочему классу и крестьянству России, рабочему классу и крестьянству Европы, всем угнетённым и эксплуатируемым…
Под знаменем мира было поднято восстание 25 октября, и первым шагом Советской власти было объявление перемирия и предложение начать мирные переговоры о прекращении войны… Так или иначе, но с мировой бойней покончено. Так думали мы все, никто из нас не сомневался в этом со дня заключения перемирия со дня революции в октябре, со дня утверждения власти Советов. Под этим знаком было начато перемирие, и шли два месяца переговоры. Переговоры не привели ни к чему. К новому обману, к новой попытке удушения революции привели переговоры…
Мы отказались подписать мир, но мы отказались и продолжать войну. Мы объявили войну прекращённой, мы начали демобилизацию армии… Без выстрела немцы заняли Двинск и продвигаются дальше. Они идут теперь уже не ради завоеваний, они идут, чтобы задушить революцию. Генерал Гофман прямо говорит в своей прокламации, что он идёт навести порядок, чтобы спасти Европу от заразы революции, чтобы предотвратить революцию на Западе…
Мы послали немцам ещё одно предложение мира. Товарищи, нам нет выхода, если оно будет отвергнуто. Нам нет выхода кроме одного – беспощадной революционной войны не на жизнь, а на смерть. Война за революцию, за власть народа, за самостоятельное управление своими делами, за торжество мировой революции, за социализм. Нет выхода иного нам, кроме беспощадной борьбы. Мы должны показать, что мы умеем в крайнем случае умирать, как умирали всегда революционеры».23
Совнарком большинством голосов отклонил воззвание, хотя никто из членов правительства не сомневался в скором пришествии мировой революции. Мир же с немцами, мир вынужденный, ибо воевать просто было некому, понимали как временную отсрочку.
В тот же день Ленин выступил перед латышскими стрелками – бойцами последней сохранившей дисциплину и боеспособность дивизии русской армии. Объяснял им, что договор в Бресте нужно подписать потому, что «русская революция перекатится в ближайшее время не только в Германию, но и в другие воюющие страны. Под влиянием мировой социальной революции германский империализм будет вынужден отказаться от своих завоеваний».24
Правда, вслед за тем, всё тщательно обдумав, в статье для «Правды» он несколько иначе характеризовал положение, в котором оказалась страна. Настаивал на категорическом отказе от революционной войны. «Старой армии нет, – писал Ленин.
– Новая только начинает зарождаться». А далее следовало более важное, полностью опровергающее сказанное латышским стрелкам: «Одно дело-быть убеждённым в созревании германской революции… Другое дело – заявлять, прямо или косвенно, открыто или прикрыто, что немецкая революция уже созрела». И заключил, что «серьёзное военное столкновение заведомо без сил, заведомо без армии есть авантюра».
Но что же Ленин предложил? Лишь одно – «Мы идём на невыгодный договор и сепаратный мир, зная, что теперь мы ещё не готовы на революционную войну, что надо выждать… пока мы будем крепче. Поэтому, если можно получить архиневыгодный сепаратный мир, его надо обязательно принять в интересах социалистической революции, которая ещё слаба, ибо к нам, русским, ещё не пришла на помощь зреющая революция в Германии».25
Ленин, в конце концов, сумел настоять на своём.
Начав наступление, германское правительство 21 февраля предъявило ультиматум, лицемерно названный «условиями мира». Его первая статья выражала то, к чему Берлин стремился любой ценой ещё в августе 1914 года: «Германия и Россия объявляют о прекращении состояния войны. Оба народа готовы впредь жить в мире и дружбе».
Казалось бы, что ещё нужно немцам? Восточный фронт ликвидируется окончательно. Все дивизии оттуда, как свои, так и австро-венгерские, можно будет направить на запад. Благодаря тому и будет достигнута если не победа, то почётное перемирие. Но нет, германское командование не желало отказываться от своих давних планов. Решило – сейчас или никогда – отодвинет границу рейха как можно дальше на восток. Заполучит, помимо Украины, ещё и Прибалтику – старый немецкий Остзейский край, а заодно и Финляндию. И потому следующими тремя статьями ультиматум потребовал:
«2. Области, лежащие западнее сообщённой русским уполномоченным в Брест-Литовске линии, входившие ранее в состав Российской Империи, не подлежат больше территориальному суверенитету России. В области Двинска эта линия протягивается до восточной границы Курляндии. Из факта прежней принадлежности этих областей к Российской Империи не проистекает для них никаких обязательств по отношению к России. Россия отказывается от всего вмешательства во внутреннюю жизнь этих областей. Германия и Австро-Венгрия намерены определить будущую судьбу этих областей в согласии с их населением».
Маловразумительная суть данной статьи однозначно раскрывалась в следующей, и являвшейся фактически основной: «Лифляндия и Эстляндия немедленно очищаются от русских войск и Красной гвардии и заменяются немецкими полицейскими войсками до тех пор, пока местные власти не в состоянии будут гарантировать спокойствие и не будет восстановлен общественный порядок». Наконец, четвёртая статья ультиматума значительно расширяла территориальные требования Берлина. «Россия, – отмечала она, – тотчас же заключает мир с Украинской Народной Республикой, а Финляндия без промедления очищается от русских войск и Красной гвардии».26
Итак, России предстояло «добровольно» отказаться от огромной по размеру территории. Значительно большей, нежели той, которую требовала германская делегация в Бресте за две недели перед тем. До того, как Троцкий «хлопнул дверью», сформулировав безумную позицию – «ни мира, ни войны». Если поначалу Германия претендовала на давно уже оккупированные ею Польшу, Литву, Курляндию, южную часть Лифляндии и Моонзундский архипелаг, то теперь она пожелала получить вдобавок Северную Лифляндию и всю Эстляндию. А помимо того, ещё и Украину, Финляндию.
Для ответа на столь жёсткие требования давалось 48 часов. Ещё не получив этот ультиматум (его доставили в Петроград лишь на рассвете 23 февраля), Совнаркому пришлось реагировать на возобновившееся наступление. Первой его реакцией стало издание 21 февраля воззвания, написанного Лениным. Правда, не наступительного, как у «левых коммунистов», а чисто оборонительного характера. Содержавшего призыв к населению подняться против захватчиков:
«Социалистическое отечество в опасности! Чтобы спасти изнурённую, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира.
Наши парламентёры 20(7) февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа.
Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом. Оно явно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы – банкирам, власть – монархии.
Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и Киеве.
Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности.
До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита Республики Советов против полчищ буржуазно-империалистической Германии.
Совет Народных Комиссаров постановил:
1. Все силы и средства страны целиком представляются на дело революционной обороны.
2. Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови…
Да здравствует социалистическое отечество!
Да здравствует международная социалистическая революция!»27
Итак, снова – только о социальных завоеваниях, об ожидании революции в Германии, которая лишь и спасёт Россию от всех бедствий, и ни слова об утрате чуть ли не половины европейской части страны. Почти всех национальных окраин… Так мыслил Ленин, большинство членов ЦК большевистской партии. Исключение составил Сталин. На следующий день, в разговоре по прямому проводу с правительством Украинской Советской Республики, он позволил себе предложить несколько иной выход из ставшего критическим положения.
«Мы, – объяснял Сталин, – благодаря медленному темпу революционного движения на Западе, неустойчивости наших войск и неслыханному хищничеству немецких империалистов попали временно в лапы чужеземного империализма, против которого мы должны теперь же готовить силы для организации отечественной войны /выделено мной – Ю.Ж./ в надежде на развёртывание революционных сил на Западе».28
Да, как и все большевики, левые эсеры, Сталин пока ещё верил в европейскую революцию, которая вспыхнет как неизбежный ответ народов на мировую войну с её миллионами жертв. Но всё же понял и иное. Что вторжение иноземных захватчиков, стремящихся отторгнуть от России огромные территории, должно послужить началу войны отечественной, то есть всенародной, а не классовой, будь она оборонительной либо наступательной.
Тем временем, получив текст ультиматума, в половине пятого утра 23 февраля СНК (точнее – от его имени ЦК РКП(б)) капитулировал. Постановил: «Условия, предлагаемые германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск».29 И тут же известил о том Берлин.
Такое, не терпящее отлагательств, решение уже через сутки, в три часа утра 24 февраля, было рассмотрено на заседании ВЦИК. Точка зрения Ленина победила. 116 голосами «за» при 85 – «против» и 26 – «воздержавшихся» (ими были, главным образом, «левые коммунисты») безоговорочное принятие условий Берлина было одобрено. И об этом правительство Германии тут же уведомил и. Не сообщили, правда, только то, что в знак протеста в отставку со своего поста подал Троцкий, а вслед за ним ещё пятеро наркомов: социального обеспечения – А.М. Коллонтай, финансов – И.И. Скворцов-Степанов, торговли и промышленности – А.Г. Шляпников, продовольствия – А. Г. Шлихтер, председатель ВСНХ – В.В. Осинский.
Однако немецкое командование воспользовалось тем, что в «условиях мира» преднамеренно не оговаривались сроки прекращения наступления. Германские войска неумолимо продолжали поход по Украине и Белоруссии. Ещё 18 февраля заняли Луцк, 20 – Ровно. После отправки ультиматума, 21 февраля вошли в Минск и Новоград-Волынский, 22 – в Коростень. А получив ответ СНК, 24 февраля захватили Житомир, 26 – Бердичев. 11марта – Киев. В те же дни начала наступление и 2-я австро-венгерская армия. От Тарнополя, вблизи которого несколько месяцев проходил «Украинский» фронт, вдоль железной дороги Жмеринка-Вапнярка-Одесса.
При создавшемся положении в наиболее сложных условиях оказались только что образованные по инициативе местных властей три областных объединения Российской Федерации, именовавших себя по обычаям тех лет республиками. Отвергшие верховную власть, как Рада, так и ВЦИК. Одесская – с 17(30) января, включавшая Херсонскую, Бессарабскую и южную часть Подольской губернии. Донецко-Криворожская – с 27 января (9 февраля), Харьковская и Екатеринославская губернии. Таврическая – с 7 марта, только Таврическая губерния.
Чтобы защитить себя, чтобы отразить нашествие врага, им пришлось срочно формировать отряды, пафосно названные армиями, хотя каждая из них по численности соответствовала всего лишь полку. Все они, поначалу действовавшие самостоятельно, в первых числах марта были объединены с таким и же армиям и УССР. Их возглавил В.А. Антонов-Овсеенко, утверждённый Верховным Главнокомандующим военных сил южных советских республик. И им, более напоминающим партизанские отряды, удалось более месяца сдерживать наступление врага. Только под натиском превосходящих, регулярных, имевших боевой опыт дивизий противника, они оставили Одессу 14 марта, Николаев – 17, Херсон – 19, Харьков – 31, Екатеринослав – 3 апреля, а в Крым вынуждены были пропустить немцев аж 18 апреля.
Между тем, российская мирная делегация, возглавляемая на этот раз членом ЦК РКП(б) Г.Я. Сокольниковым, которого сопровождали заместитель наркома по иностранным делам Г.В. Чичерин, нарком по внутренним делам Г.И. Петровский и член ВЦИК Л.М. Карахан, 28 февраля прибыли в Брест. Но начали переговоры с официального протеста. «Продвижение германских войск, – указывалось в нём, – не было приостановлено с момента принятия Россией германских условий. Российская делегация требует немедленного прекращения наступательных действий.30
Но немецкая сторона не спешила с ответом. Пыталась максимально использовать время для предельно возможного расширения зоны оккупации. По той же причине она отказалась допустить на переговоры делегацию УССР во главе с представителем Народного секретариата в СНК РСФСР В.П. Затонским. Действительно, зачем иметь дело с людьми, присланными подлинной властью Украины, когда в распоряжении и Берлина, и Вены имеется послушная марионетка – Рада!
Только в пять часов вечера 3 марта всё было готово к подписанию мирного договора Российской Республики и Центральных держав. Вынужденные силой оружия ставить свои подписи, члены российской делегации всё же выступили с декларацией, призванной оправдать себя перед своей совестью, перед собственной страной.
«Мир, который ныне заключается в Брест-Литовске, – отмечал документ чисто риторический, не нужный тем, к кому был обращен, ни на что не влияющий, – не есть мир, основанный на свободном соглашении народов России, Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Этот мир продиктован с оружием в руках. Это – мир, который, стиснув зубы, вынуждена принять революционная Россия. Это – мир, который под предлогом «освобождения» российских окраин на деле превращает их в немецкие провинции и лишает их права на свободное самоопределение…
Но этого мало. Всё под тем же предлогом водворения порядка Германия силой оружия занимает области с чисто русским населением и устанавливает там режим военной оккупации и дореволюционного строя…»31
Не помогло… Договор пришлось подписать. Тот, в основу которого легли, практически без изменений, «условия мира» правительства Германии от 21 февраля. В соответствии с которым России пришлось отказаться от своих суверенных прав на территорию, лежащую к западу от лини и: Нарва– Псков – Смоленск – Могилёв – Курск – Миллерово – Новочеркасск. Такую границу фиксировали статьи III (общая) и VI (конкретная). Русская армия и Красная гвардия должны были немедленно оставить, если там ещё находились, Эстляндию, Лифляндию, район Пскова, Финляндию, Аландские острова и Украину.
Помимо этого, в тот же день российской делегации пришлось подписать ещё и дополнительный договор – с Турцией. Фактически повторивший, только более пространно, содержание IV статьи Брестского мира, предусматривавший вывод русских войск не только с занятых ими в ходе войны земель Оттоманской Империи – Турецкой Армении, но и из округов Ардаган, Каре и Батум.32 Тех, что были присоединены к России по Сан-Стефанскому договору 1878 года, подведшему итог русско-турецкой войны 1877–1878 годов и принёсшему независимость Болгарии.
Выполняя достигнутую договорённость, 4 марта нарком по военным делам Н.В. Крыленко приказал немедленно «прекратить военные действия, оставаясь на занимаемых в настоящий момент позициях».33 А на следующий день завершились боевые действия между перешедшей 9 декабря 1917 года на сторону Центральных держав Румынией и Одесской Республикой. Бухарест, так и не сумевший добиться победы, вынужден был очистить от своих войск захваченную Бессарабию,34 признав её неотделимой частью Российской Республики.
И всё же, складывалось впечатление, что война для России закончилась полным поражением, и ей остаётся только смириться. В действительности Петроград тут же стал готовиться к будущим сражениям. Так, буквально накануне подписания мирного договора, Ленин подготовил проект «Приказа всем совдепам». Идущий вразрез со взятыми СНК на себя обязательствами: «Демобилизацию красноармейцев затягивать; подготовку подрыва железных дорог, мостов и шоссе усилить; отряды собирать и вооружать; эвакуацию продолжать ускоренно; оружие вывозить вглубь страны».
А уже 5 марта, в статье, опубликованной «Правдой», выражал полную уверенность в возможности очень скоро отказаться от навязанных кабальных условий: «Мы заключили Тильзитский мир. Мы придём и к нашей победе, к нашему освобождению, как немцы после Тильзитского мира 1807 года пришли к освобождению от Наполеона в 1813 и 1814 годах. Расстояние, отделяющее наш Тильзитский мир от нашего освобождения, будет, вероятно, меньше, ибо история шагает быстро».35
Взгляды вождя партии и страны начали кардинально меняться. Пусть мировая революция и не за горами, но будущим России приходится заниматься сегодня, думая о завтрашнем дне. Такое же настроение возобладало и на Четвёртом Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов, созванном 14 марта только для ратификации Брестского договора. Правда, резкое неприятие его прозвучало в содокладе от имени фракции левых эсеров, сделанном Б.Д. Камковым. Привычной критикой политики СНК занялся и вечный оппозиционер, меньшевик Л. Мартов. Но всё же слова Ленина для делегатов прозвучали более убедительно.
Съезд договор ратифицировал. «За» проголосовало 784 делегата, «против» – 261, в подавляющем большинстве левые эсеры (их представители в Совнаркоме, наркомы В.А. Карелин – государственных имуществ, А.Л. Колегаев – земледелия. П.П. Прошьян – почт и телеграфов, И.З. Штейнберг – юстиции демонстративно вышли из состава правительства, протестуя тем против отказа от революционной войны), воздержалось -199, главным образом, «левых коммунистов», так и не посмевших пойти открыто против воли своей партии.
Благодаря такому итогу голосования иначе, нежели прежде, выглядело и постановление о ратификации Брестского договора.
«Съезд признаёт, – отмечало оно, – правильный образ действий Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров, постановивших заключить данный, невероятно тяжёлый, насильственный и унизительный мир ввиду неимения нами армии и крайнего истощения войною сил народа…
Съезд признаёт также безусловно правильным образ действий мирной делегации, которая отказалась войти в подробное обсуждение германских условий мира, ибо эти условия навязаны нам явным ультиматумом и неприкрытым насилием…
Российская Советская Федеративная Республика, отныне единодушно осуждая грабительские войны, признаёт своё право и свою обязанность защиты социалистического отечества против всех возможных нападений со стороны любой из империалистических держав».
Традиционная же риторика, правда, уже без выражения надежды исключительно на германский пролетариат, всё-таки прозвучала, но лишь в последнем абзаце документа. Отказаться от неё так и не смогли – «Съезд глубочайше убеждён, что международная рабочая революция не за горами, и что полная победа социалистического пролетариата обеспечена, несмотря на то, что империалисты всех стран не останавливаются перед самыми зверскими средствами подавления социалистического движения». 36
В последний день работы съезда, 16 марта, была зачитана декларация ВуЦИК. Выразившая и оценку происшедшего, и видение будущего.
«Протестуя, – возвещала она, – перед лицом Всероссийского съезда и перед рабочим классом всего мира, против насильственного – при помощи немецких штыков – отторжения Украины от общероссийской Федерации /выделено мной – Ю.Ж./, мы не осуждаем наших российских товарищей, вынужденных под давлением печальной необходимости, надеемся– на время, разорвать федеративную связь с нами и предоставить нас собственным силам в нашей отчаянной борьбе с украинской и поддерживающей её международной реакцией…
Условия мирного договора насильственно отрывают нас от общесоветской Федерации. Мы вынуждены проститься с вами, но не навсегда, надеемся – ненадолго. Наступит час, когда в результате упорной борьбы и неизбежной, конечно, победы украинского, российского и мирового пролетариата мы снова будем членами единой Социалистической Федерации».37
Так завершился первый этап в жизни дореволюционной России. Завершился печально – потерей практически всех национальных окраин, отторгнутых только потому, что страна не могла защитить себя. Утратила ещё летом 1917 года свою армию, преступно разрушенную украинскими сепаратистами и столь же преступным приказом Корнилова.
Отныне предстояло жить в иных, нежели прежде, условиях.
3. Самоопределение по-брестски
Чтобы попытаться навечно закрепить за Германией оккупированные земли Российской Республики, Берлин использовал тот самый принцип, на который столь ошибочно уповал Троцкий в ходе мирных переговоров. Принцип самоопределения.
Германское командование в Прибалтике повсеместно имитировало «свободное волеизъявление» населения, которое, правда, выражали преимущественно только остзейские немцы. Пылавшие яростью и гневом, жаждавшие отплатить коренным жителям за все унижения и дискриминацию военных лет. Особенно– эстонцам. Ведь именно Исполком Эстонского Совета 27 января (10 февраля) в связи с угрозой германского вторжения ввёл осадное положение на территории края и постановил выслать, как потенциальных пособников врага, более пятисот эстляндских дворян, то есть немцев.38
8 марта, всего через пять дней после подписания Брестского мира, курляндское дворянство в строгом соответствии с давным-давно упразднёнными статутами 1617 года, созвало в Митаве (ныне Елгава) расширенный, иными словами – с привлечением прогермански настроенных латышей– ландтаг, Земское собрание. Он-то и принял два решения, выгодных только Германской Империи. О воссоздании Курляндского герцогства, ликвидированного в 1795 году в связи с присоединением к Российской Империи. И второе – о приглашении на вакантный трон, из-за пресечения рода Биронов, Вильгельма II.
Через неделю кайзер подписал акт лишь о признании нового государства.
Сочтя достигнутое явно недостаточным, оккупационные власти собрали 12 апреля в Риге ещё один ландтаг На этот раз – из представителей дворянства Курляндии, Лифляндии, Эстляндии и острова Эзель (ныне Саарема). Земский совет, и прокламировавший отделение этих трёх губерний (немцы отказывались признавать образование Латвии и Эстонии) от Российской Республики, создание на их территории Балтийского герцогства. Заодно избрали и монарха – брата кайзера, принца Генриха Гогенцоллерна.
А чуть раньше, 23 марта, Вильгельм II утвердил, наконец, повторное обращение (первое последовало ещё 11 декабря 1917 года, но осталось без ответа) Литовского совета (тарибы). Включавшего представителей двух политических партий, христианских демократов и народников, возглавляемого А. Сметоной. О признании независимости Литовского государства, неразрывно связанного прочными узами с Германской Империей. (4 июня та же тариба провозгласила Литву королевством и пригласила на трон вюртембергского принца Вильгельма фон Ураха под именем Миндаугаса 11).
Но на том передел захваченных земель не кончился. 25 марта самозванная Белорусская Рада, проявившая себя прежде дважды (17–30 декабря 1917 года, когда собрала в Минске Всебелорусский съезд, и 9 марта), объявив об образовании Белорусской Народной Республики, с согласия оккупационных властей провозгласила независимость Белоруссии. Включающей территорию Минской, Могилевской, Гродненской губернии и уездов Виленской, Витебской, Смоленской и Черниговской.39
Одновременно направила Вильгельму II верноподданическую телеграмму с просьбой принять новосозданное государство под своё покровительство. Но на этот раз Берлин решительно выступил «против». Не только отклонил прошение, но и отказался признать существование Белоруссии. После войны её территория должна была быть поделена между Польшей, Литвой и Украиной.
Вслед за тем Берлин приступил к полной реорганизации существовавшей на Украине власти.
7 марта Рада, вернувшаяся в Киев в обозе командующего германской оккупационной армией генерал-фельдмаршала Г. фон Эйхгорна, обратилась к населению с оправдательным воззванием. Утверждала, что немецкие войска заняли Украину «на ограниченное время, как друзья и помощники, в трудный момент нашей жизни… У них нет намерений изменять наши законы и постановления». 40 Надеялись, что будет именно так, но просчитались.
На состоявшемся полтора месяца спустя, 24 апреля, в Киеве совещании послы Германии (Ф. Мумм) и Австро-Венгрии (А. Форгаш), при участии представителей военного командования, пришли к неутешительной мысли о невозможности дальнейшего сотрудничества с Радой. Не сумевшей в должной мере обеспечить поставки продовольствия. И потому пять дней спустя были приняты надлежащие меры. «Съезд украинских крестьян», подобранный также, как в своё время и «войсковые», единодушно провозгласил П.П. Скоропадского, генерал-лейтенанта царской службы, недавно смещённого с должности командира 1-го Украинского корпуса за попытку государственного переворота, гетманом Украины. По сути – диктатором, уже не связанным в своей деятельности даже видимостью контроля со стороны распущенной Рады.
А чуть ранее пришла очередь стать вассалом Германии и Финляндии. Страны, пережившей за время переговоров в Брест-Литовске серьёзнейшие политические изменения.
После признания Совнаркомом независимости бывшего Великого Княжества в Гельсингфорсе установилось некое подобие двоевластия. С одной стороны, все законные права на власть имели сейм, в котором большинством располагали правые партии, и образованный ими Сенат, правительство. Но с другой – столь же легально существовали и созданные оппозиционной социал-демократической партией вооружённые отряды Рабочей и Красной гвардии. Кроме того, в стране присутствовала ещё и третья сила – 62-й корпус русской армии, в задачу которого входило предотвращение высадки немецких войск.
Необоснованно предполагая, что русская армия намеревается, совместно с Рабочей и Красной гвардией, ликвидировать независимость Финляндии, правительство П. Свинхувуда решило заручиться поддержкой Германии. 8 января (26 декабря) направило в Берлин официальную просьбу позволить «заключить договоры с немецкими офицерами, техниками и моряками о поступлении на государственную службу Финляндии, а также… приобрести необходимые военные материалы, оружие, прочее».41
Одновременно Сенат назначил генерал-лейтенанта царской службы, шведа по крови К. Маннергейма главнокомандующим вооружёнными силами, которые ему ещё предстояло создать. Реорганизовать для того отряды шюцкора (охранного корпуса), возникшего летом 1917 года по инициативе правых партий, и крестьянских отрядов, так называемых лапуасцев. Располагая при этом довольно значительными запасами оружия – 7 тысячами винтовок, захваченных в арсеналах русской армии, и таким же их количеством, контрабандой полученным из Германии.
Готовясь к боевым действиям, Маннергейм свой штаб разместил на значительном отдалении от столицы. В портовом городе на побережье Ботнического залива Васа, что обеспечивало ему свободное сообщение морем и с Германией, и с нейтральной Швецией. Вскоре туда же перевезли золотой запас Финляндии, а несколько позже доставили и правительство.
Гражданскую войну развязал Маннергейм, отдав приказ 21(8) января о разоружении гарнизонов русской армии в окрестностях Васы. Вслед затем последовали нападения на русские части в Западной Карелии, в Выборге, Сортавале, других городах. Требование Центробалта (Центрального Комитета Балтийского флота) прекратить провокации не возымели действия, и тогда 62-й корпус вынужден был начать сопротивление. Руководство возникшим в те дни Западным фронтом взял на себя командир 106 пехотной дивизии, расквартированной в Тампере, полковник М.С. Свечников. Сумевший в считанные дни остановить продвижение отрядов шюцкора на линии севернее Пори – Тампере – Лахти.
Поставленное перед свершившимся фактом, руководство социал-демократической партии 27(14) января объявило о взятии власти, а 28(15) января образовало свое правительство – Совет Народных Уполномоченных, возглавляемый К. Маннером.
Далее события стали развиваться совсем не так, как представлялось Свинхувуду и руководству партии младофиннов. Тем, кто, безосновательно опасаясь утраты страной только что обретённой независимости, пошли на сговор с Германией.
Совнарком, большевики сохранили верность данному прежде обещанию. Нисколько не пытались вновь присоединить в той или иной форме бывшее Великое Княжество, использовав для того революционное правительство близких им идейно социал-демократов. Близость, выражавшуюся, среди прочего, даже в названии, данном государству – Финляндская Социалистическая Рабочая Республика.
Напротив, завершая цивилизованный развод, обусловленный актом от 18(31) декабря, Совнарком и Совет Народных Уполномоченных подписали 1 марта выгодный скорее Гельсингфорсу нежели Петрограду, договор. Согласно его 1-й и 5-й статьям. Финляндии передавались «все принадлежащие Российской Республике или российским государственным учреждениям, как по праву собственности, так и по праву пользования, недвижимые имущества», а также «реквизированные русским правительством до войны или во время оной корабли».
Но самой важной, значимой стала статья 15-я. Определившая границу между двумя странами. Благодаря ей Финляндия не только сохранила за собой Выборгскую губернию, включённую в состав Великого Княжества в 1809 году чисто произвольно, но и получила то, чем никогда прежде не владела – район Печенги (Петсамо) и западную часть полуострова Рыбачий, благодаря чему обрела выход к Ледовитому океану.42
Между тем, гражданская война, развязанная младофиннами, продолжалась, не принося ощутимого успеха ни одной из сторон. Фронт, образовавшийся в конце января по линии Пори (побережье Ботнического залива) – Рауту (близ западного берега Ладожского озера), сразу же стабилизировался. Оставался неизменным более двух месяцев. Конституционное – сформированное сеймом – правительство контролировало малонаселённые сельскохозяйственные северные и центральные области. Революционное – южные, промышленно развитые. Невозможно сказать, когда и чем закончилась бы эта междоусобная борьба, если бы не прямое вооружённое вмешательство Германии.
3 апреля на Юго-Западном побережье Финляндии, в Ганге (Ханко) высадилась направленная из Данцига (ныне Гданьск) 12-я пехотная Балтийская дивизия (18 тысяч человек) генерал-майора фон дер Гольца. А 7 апреля в небольшом городке Ловиза, к востоку от Гельсингфорса, была десантирована вспомогательная бригада (2 тысячи человек) полковника Бранденштейна. Именно их силы, а не щюцкор Маннергейма, и решили судьбу гражданской войны. Наступая по двум направлениям, немцам удалось 14 апреля, после жестоких боёв, захватить финскую столицу.
Младофинны поспешили воспользоваться восстановлением контроля над всей страной, чтобы продолжить прежнюю политическую линию. 15 мая сейм принял решение о разрыве всех отношений с Советской Россией, объявил Финляндию монархией, а Свинхувуда утвердил регентом (9 октября королём Финляндии и Карелии, что недвусмысленно свидетельствовало о сохранении претензий на русскую Восточную Карелию, провозгласили близкого родственника германского кайзера, принца Фридриха Карла Гессенского).
Так, используя лозунг самоопределения, Германии удалось не только захватить весь запад Российской Республики, но и (для удобства своего управления) создать там марионеточные монархические режимы. Не услышав притом даже чисто символических протестов или хотя бы возражений. Демократы Украины и Литвы, Прибалтики и Финляндии приняли происшедшее как должное.
Сфера интересов Берлина тем не была ограничена. Включила ещё и Закавказье, где ему пришлось конкурировать с Оттоманской Империей. Государством, пытавшимся, пользуясь сложившимся положением, не только вернуть северо-восток страны, занятый в ходе войны русской армией, но и установить собственный контроль над двумя (имевшими политическое, экономическое и стратегическое значение) российскими регионами. Над Карсской областью и Эриванской губернией, населёнными преимущественно армянами. Народом, который после учинённой в 1915 году массовой резни стал кровным и непримиримым врагом турок. А ещё – над Елисаветпольской и Бакинской губерниями, с коренными жителями, называвшимися в то время «татарами», «турками», «азербайджанскими турками». В действительности – теми же турками, отличавшимися от оттоманских лишь диалектом турецкого языка.
Возможность же Берлину и Стамбулу попытаться подчинить Закавказье предоставили не только местные националистические партии – грузинские меньшевики, армянские дашнаки, азербайджанские мусаватисты, – но и пробудившие в них жажду автономии большевики.
Даже в конце августа 1917 года С.Г. Шаумян (один из лидеров большевиков края, избранный на 1-м Всероссийском съезде Советов членом ВЦИК, а на 6-м съезде РСДРП(б) – членом ЦК) искренне писал в одной из своих публицистических статей: «Наша партия высказала ясно и определённо свой взгляд на национальный вопрос, и особенно выдвинула и подчеркнула для переживаемого времени право на самоопределение всех национальностей. Это является основным демократическим требованием и всякое нарушение права на самоопределение с лицемерными ссылками на Учредительное собрание является преступлением против революции, против свободы».43
Всего лишь два месяца спустя этот «демократический принцип» начал срабатывать в крае, впрочем, как и на всех национальных окраинах России, против столь горячо отстаивавших его большевиков.
2(15) ноября Совет рабочих и солдатских депутатов фактического промышленно-торгового и транспортного центра Закавказья – Баку с прилегающим к нему районом нефтепромыслов – объявил о переходе к нему всей полноты власти. Примерно три четверти депутатов, 124 из 163, русские эсеры, грузинские меньшевики и армянские дашнаки в знак протеста покинули заседание. Переехали в административный центр края, Тифлис, где объявили себя Комитетом общественного спасения.
11(24) ноября, совместно с присоединившимися к ним мусаватистами, они созвали совещание. Пригласили на него членов общественных организаций, сформированных при Временном правительстве и в которых имели несомненное большинство – Особого Закавказского Комитета, Совета солдатских депутатов Кавказской армии, Тифлисского совета, Тифлисской управы. А помимо них – ещё командующего Кавказским фронтом генерала от инфантерии М.А. Пржевальского, начальника штаба фронта генерал-лейтенанта В.В. Лебединского, генерал-квартирмейстера Кавказской армии, генерал-майора Левандовского, глав военных миссий Великобритании и Франции, консула США.
Заседание свелось к «единодушному» принятию двух предложений. Самовольно взявшего на себя роль председателя грузинского меньшевика Е.И. Гегечкори – о категорическом непризнании Совнаркома как общероссийского правительства. И комиссара Временного правительства при штабе Кавказской армии, эсера Л.Л. Донского о необходимости немедленно создать собственную краевую власть. Предложенная им и принятая без какого-либо обсуждения резолюция гласила:
«Ввиду отсутствия общепризнанной центральной власти и всё нарастающей в стране анархии, могущей распространиться на Закавказье, а также ввиду целого ряда неотложных общественных экономических и финансовых вопросов, от решения которых зависят ближайшие судьбы нашего края, совещание постановило:
1. впредь до окончания выборов делегатов от Закавказья и Кавказского фронта в Учредительное собрание передать управление краем Комитету общественной безопасности, составленному из представителей всех революционно-демократических /тем исключались из числа их большевики и левые эсеры – Ю.Ж./, центральных, общественных, официальных и национальных организаций Закавказья;
2. по окончании выборов в Учредительное собрание в крае и на фронте поручить организацию временной власти, её состав, характер и полномочия избранникам всего гражданского и военного населения на следующих условиях:
а) ведение местной областной /выделено мной – Ю.Ж./ политики в связи с общероссийской демократией в направлении разрешения общегосударственных задач,
б) автономное решение лишь местных текущих вопросов,
в) доведение края до момента образования центральной общепризнанной революционно-демократической власти или открытия общероссийского полноправного Учредительного собрания,
г) опираться в своей деятельности на краевые и местные Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и на органы местного самоуправления».44
Итак, в отличие от Украинской Рады, закавказцы пока не претендовали на сколько-нибудь значимую самостоятельность. Рассматривали себя лишь временным органом власти края, к тому же, используя географическое понятие «Закавказье», подчёркивали тем весьма неопределённые свои территориальные претензии.
Спустя четыре дня, 15(28) ноября, было сформировано краевое правительство, названное Закавказским комиссариатом. Его возглавил грузинский меньшевик Е.П. Гегечкори, а портфели (посты комиссаров по делам министерств) поделены по национальному признаку, с явным преимуществом, отданным грузинам. Гегечкори, в дополнении к премьерству – труда, иностранных сношений, А.И. Чхенкели – внутренних дел. Ш.В. Алексеев-Месхиев – юстиции. Армяне получили уже всего три поста: Х. Кармикян – финансов, Г.Г. Тер-Газарян – продовольствия, А. Оганджанян – призрения. Столько же портфелей досталось и азербайджанцам, все еще именуемым «мусульманами»: М. Джафарову – торговли и промышленности, Х. Мелик-Асланову – путей сообщения, X. бек Хасмамедову – государственного контроля. Русские же, хотя и представляли почти восемьсот тысяч солдат и офицеров Кавказского фронта, получили всего два министерства. Д.Д. Донской – военных и морских дел, А.В. Неручев – земледелия.45
В выпущенной 18 ноября (1 декабря) декларации «К народам Закавказья» новая власть поспешила серьёзно скорректировать в свою пользу тот документ совещания, на основе которого и была создана. Вроде бы признавала, что «сконструирована временно, лишь до созыва Всероссийского Учредительного собрания». И тут же оговаривалась: «Если же по обстоятельствам русской действительности своевременный созыв последнего окажется невозможным, то она сохраняет свои полномочия до съезда членов Учредительного собрания от Закавказья и Кавказского фронта».
Далее же высказывалось наиважнейшее. То, что и определило самое близкое будущее края. «Стоя на точке зрения, – указывала декларация, – полного самоопределения национальностей, провозглашённого российской революцией, Закавказский комиссариат предпримет шаги к скорому и справедливому решению национального вопроса Закавказья».
Вместе с тем, как и Украинская Рада, комиссариат поспешил загодя заявить о своём намерении принять участие в мирных переговорах с Центральными державами. «Признавая, – отмечал он, – сохранение единства Общероссийского фронта, Закавказский комиссариат примет самые энергичные меры к немедленному заключению мира, сообразуя в этом направлении шаги с общим положением на Западном фронте, с обстановкой местной жизни и в согласии с народами, проживающими на Кавказе».46
Своё обещание добиться мира комиссариат постарался выполнить как можно быстрее. А пошёл на то ради одного – чтобы сохранить и обезопасить самовольно присвоенные властные полномочия для управления краем, внезапно ставшим де-факто автономным.
Надёжно отгороженный от Советской России с севера мятежными казачьими областями Дона, Кубани, Терека и Дагестана, комиссариат попытался сделать всё от него зависящее, дабы добиться того же и на юго-западе. Несмотря на все заверения в лояльности к некоей, преднамеренно относимой на неопределённое будущее «центральной общепризнанной власти», поступил точно так, как на Румынском фронте – Украинская Рада. Сразу откликнулся на первое же, вряд ли появившееся случайно, предложение главкома турецкой армии на Кавказском фронте генерал-лейтенанта М. Вехиб-паши о заключении перемирия.
На седьмой день своего существования, 21 ноября (4 декабря) Закавказский комиссариат утвердил весьма странный по мотивировке ответ противнику.
«Принимая во внимание, – указывалось в нём, – отсутствие в России единого, центрального, всеми признанного правительства и имея в виду, что Ставка Верховного Главнокомандующего уже разрушена Гражданской войной, а также считаясь с общей политической обстановкой в России, комиссариат признал своевременным пойти навстречу предложению турецкого командования и предложить ему прекратить военные действия на всём Кавказском фронте».47
С исполнением такого предписания командование русской армии не стало спешить. Только к 27 ноября (10 декабря) разработало условия возможного, хотя и не обязательного перемирия, предусмотрев, как самое непреложное, сохранение существовавшей линии фронта. «Абсолютное недопущение, – подчёркивали они, – передвижения войсковых частей в целях стратегической перегруппировки, особенно в целях переброски их на Месопотамско-Сирийский фронт. Нарушение этого пункта должно знаменовать собой возобновление военных действий». И далее было повторено по сути то же: «Необходимо настойчиво добиваться сохранения за нами нынешнего нашего фронта, что только и может обеспечить сравнительно сносное расположение наших войск зимой».48
Переговоры начались на следующий день, в прифронтовом городе Эрзинджане, но завершились только 5(18) декабря соглашением, подписанным (с русской стороны) генерал-майором Вышинским. Учитывавшим все условия, выдвинутые турецким командованием.
Более того, получившим весьма важное дополнение, свидетельствовавшее, что русская армия в отличие от комиссариата признавала и Совнарком, и полномочия его делегации в Брест-Литовске: «В случае заключения общего мира между Российской Республикой и Центральными державами, все пункты такового становятся обязательными для Кавказского фронта».49
Обезопасив себя для начала перемирием, Закавказский комиссариат перестал нуждаться в сильной старой армии. 19(31) декабря издал приказ о создании собственных вооружённых сил. Тех самых, которые весьма безуспешно пытались сформировать в течение последних двух месяцев, опираясь на разрешение Временного правительства от 28 сентября (10 октября), подтверждённое генералом Пржевальским только 19 декабря (1 января 1918 года).
Планировалось создать три национальных корпуса. Грузинский, основой которого должен был послужить существовавший с марта 1916 года Грузинский стрелковый полк. Азербайджанский – путём «мусульманизации» отдельных частей фронта и развёртыванием Татарского конного полка Кавказской конной («Дикой») дивизии. Армянский, объединивший бы многочисленные армянские иррегулярные (партизанские) отряды, действовавшие в составе русской армии с 1915 года.
Такое далеко идущее решение не только ускорило самовольный уход солдат с позиций, превращавшийся с каждым днём в настоящее повальное бегство. Домой, на север. А ради того – к Баку, к единственной железной дороге, ведшей в Россию.
Заставило оно и С.Г. Шаумяна одним из первых закавказских большевиков осознать, наконец, пагубность использования лозунга самоопределения, обернувшегося ничем не прикрытым шовинизмом и сепаратизмом.
«Три национальные партии Закавказья, – с горечью писал Шаумян в очередной статье, – грузинская (в лице бывших социал-демократов меньшевиков), армянская (в лице партии Дашнакцутюн) и мусульманская (в лице партии Мусават и Хан Хойских) /Хан Хойский – один из лидеров этой партии – Ю.Ж./, поделили между собой Закавказье и создают свои национальные полки для того, чтобы закрепить за собой свои автономии. В этом ничего неожиданного и неестественного нет. Наоборот, это настолько естественно, что и мы, большевики, сами выставили для отсталых мелкобуржуазных национальностей окраин право на самоопределение…
Но главное зло заключается не в том, что в Закавказье образуются три национальные сатрапии. Главное зло – в том, что под руководством Жордания /председатель Краевого Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, грузинский меньшевик – Ю.Ж./ и КО Закавказье в эту критическую минуту практически реально, пусть временно – как они говорят, – но отложилось от революционной России».50
Не удовлетворившись такой провидческой оценкой событий, две недели спустя Шаумян продолжал развивать эту мысль в новой статье. «Злейшим врагом революции на Кавказе, – напоминал он читателям, – всегда был и останется национализм. Стихийный национализм мусульман и организованный национализм армян привели в 1905 году к кровавой армяно-татарской резне… Тот же национализм играет злую шутку с кавказскими народами и сейчас, в революции 1917 года. Националистический курс, взятый тремя крупнейшими партиями Закавказья, приводит с первых же шагов к самым печальным последствиям. Стремление обособиться и самоопределиться по национальностям, попытки разграничить национальные территории, создание своих национальных полков – всё это совершается в атмосфере обостряющейся классовой борьбы и в присутствии полумиллионной русской армии на Кавказе, которая вдали от родины в течение трёх лет вела войну, защищая интересы этих самых национальностей…
Самым печальным последствием кавказского национализма является дезорганизация фронта. Пока мир ещё не заключён, естественно, что войска должны ещё охранять фронт, но при созданной кавказскими националистами атмосфере есть ли силы, которые могли бы удержать русские войска на своих позициях?»
Шаумян не только предупредил народы края о тех последствиях, которые их очень скоро могут ожидать. Он и выдвинул обвинение: «Застрельщиками сепаратистской и националистической политики на этот раз, в 1917 году, явились на Кавказе меньшевики, открыто ставшие Грузинской Национальной партией. Не старые националисты-дашнакцатаны, а они первыми выставили требование национально-территориальной автономии Грузии. Они были инициаторами в создании национальных полков. И главная историческая ответственность за все печальные последствия этой политики падает, естественно, на головы Жордания, Гегечкори и КО. От этой ответственности им не уйти, и никакого оправдания для них не существует».51
Шаумян нисколько не ошибся в своём безрадостном прогнозе.
Закавказский комиссариат 1(14) января 1918 года заменил Пржевальского (на посту командующего Кавказской армией) генерал лейтенантом И.З. Одишелидзе. А 6(19) января ни кто иной, как Н. Жордания подписал откровенно провокационную телеграмму: «Краевой центр Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановил предложить всем Советам принять меры к отобранию оружия у отходящих частей, и о каждом случае доводить до сведения Краевого центра».52
Результатом стало то, чего и следовало ожидать. 8(22) января на железнодорожной станции Шамхор – неподалёку от Елисаветполя, только что переименованного в Гянджу, произошла кровавая бойня. Столкновение, заставившее русских солдат окончательно забыть о воинском долге, отказаться от дальнейшего пребывания на Кавказском фронте.
Грузинский вооружённый отряд штаб-ротмистра Абхазавы прибыл на бронепоезде в Шамхор и попытался разоружить десять воинских эшелонов, ожидавших отправки на Баку. Солдаты отказались выполнить незаконное требование, и в завязавшемся бою уничтожили бронепоезд. При этом случайным снарядом грузинского орудия было подожжено нефтехранилище. Огонь перекинулся на вагоны, уничтожив несколько составов. Разгневанные солдаты начали расстреливать всё вокруг, включая и окрестные азербайджанские сёла. Тогда к месту боя прибыло мусульманское ополчение, направленное в Шамхор Гянджинским Национальным комитетом. Когда три дня спустя сражение кончилось, на железнодорожных путях лежало две тысячи трупов…
Закавказский комиссариат, по собственной вине оказавшийся без прикрытия с фронта, так и не успевший создать хотя бы подобие собственной армии, вынужден был продолжить переговоры о мире с турецким командованием. Благо, в Тифлис поступило новое послание Вехиб-паши. В нём же, со ссылкой на мнение главкома вооружённых сил Турции Энвер-паши, содержался весьма польстивший комиссариату вопрос – «Каким путём будет возможно восстановить отношения с независимым Кавказским правительством?/выделено мной – Ю.Ж./».53
Чтобы усилить свой политический вес, Закавказский комиссариат решил пригласить на предстоящие переговоры представителей других, отказывавшихся подчиняться Совнаркому регионов.
Так, комиссар продовольствия Тер-Газарян открыто заявил: «Нам необходимо сговориться с Украиной, и тогда заключённый нами мир примет вся Россия». Его поддержал приглашённый на совещание генерал Лебединский. Отметил, что «чем больше автономных правительств примут участие в предоставлении Закавказью полномочий, тем дело мира будет прочнее». 54 Однако все попытки привлечь и Генеральный секретариат Рады, и руководство Юго-Восточного союза, и Кубанского, Терского казачьих войск оказались безуспешными. Лишь привели к униженной просьбе, обращенной 15(28) января к Вехиб-паше, – отсрочить встречу натри недели.55
Тем временем комиссариат спешно попытался оформить некое подобие собственной государственности. И для того 10(23) февраля созвал в Тифлисе обещанный декларацией сейм – из избранных в Учредительное собрание депутатов от края и Кавказской армии, которой практически уже не существовало. Председателем (с правами президента) единодушно утвердили Н.С. Чхеидзе – одного из лидеров Общероссийской партии меньшевиков, в 1917 году – сначала члена Временного комитета Государственной Думы, а затем председателя Петросовета, председателя ВЦИК первого созыва.
13(26) февраля сейм, поддержав все предложения Гегечкори, принял решение, сводящееся к главному: мы «ставим себе задачей заключить окончательный мир с Турцией. В основание заключённого мирного договора должно лечь восстановление государственной границы России с Турцией, существовавшей к моменту объявления войны в 1914 году». И такую цель, явно стремясь заручиться поддержкой представителей партии Дашнакцутюн, дополнили еще одной: делегация Закавказья станет добиваться «права на самоопределение для Восточной Анатолии, в частности, автономии Турецкой Армении в рамках турецкой государственности».56
Последний пункт (как тему предстоящих переговоров) премьеру и сейму пришлось внести отнюдь не по своей воле. Совнарком, определяя задачи для своей делегации в Брест-Литовске, не мог обойти вниманием судьбу северо-восточной Турции, занятой русскими войсками в первой половине 1916 года. Той самой территории, где несомненное большинство коренного населения составляли армяне, проживавшие помимо того ещё и в России – в Карсской области и Эриванской губернии. Именно поэтому 29 декабря (11 января) советское правительство утвердило декрет, предложенный Сталиным и написанный им совместно с другим наркомом, почт и телеграфа, – левым эсером Н.П. Прошьяном. Декрет «О Турецкой Армении», оказавшийся весьма эффективным даже просто как пропагандистский акт:
«Совет Народных Комиссаров объявляет армянскому народу что рабочее и крестьянское правительство России поддерживает право армян оккупированной Россией «Турецкой Армении» на свободное самоопределение вплоть до полной независимости. Совет Народных Комиссаров считает, что осуществление этого права возможно лишь при условии ряда предварительных гарантий, абсолютно необходимых для свободного референдума армянского народа.
Такими гарантиями Совет Народных Комиссаров считает:
1. Вывод войск из пределов «Турецкой Армении» и немедленное образование армянской народной милиции в целях обеспечения личной и имущественной безопасности жителей «Турецкой Армении».
2. Беспрепятственное возвращение беженцев-армян, а так же эмигрантов-армян, рассеянных в различных странах, в пределы «Турецкой Армении».
3. Беспрепятственное возвращение в пределы «Турецкой Армении» насильственно выселенных во время войны турецкими властями вглубь Турции армян, на чём Совет Народных Комиссаров будет настаивать при мирных переговорах с турецкими властями.
4. Образование Временного народного правления «Турецкой Армении» в виде Совета депутатов армянского народа, избранного на демократических началах.57
Сообщая депутатам сейма программу будущих переговоров. Гегечкори, несомненно, блефовал. Сознательно переоценивал и политические, и военные возможности автономного Закавказья противостоять всё ещё мощному противнику. Игнорировал общеизвестное – в Брест-Литовске на первом же заседании глава турецкой делегации И. Хаки-паша не просто так высказал твёрдое намерение добиваться возвращения Оттоманской Империи отторгнутых у неё по Сан-Стефанскому договору 1879 года Карсской и Батумской областей. Не захотел Гегечкори учесть и иное. Неизбежные последствия заявления Троцкого о состоянии «ни мира, ни войны», сопровождаемого всеобщей демобилизацией.
А зря. Троцкий хлопнул дверью 12 февраля. И всего два дня спустя турецкая армия, не встречая сопротивления, начала наступление по всей линии больше не существовавшего Кавказского фронта. Через три недели вышла на границу 1914 года, что позволило ей ультимативно потребовать от Тифлиса выполнения условий… подписанного российской делегацией 3 марта в Брест-Литовске мирного договора. Предусматривавшего статьёй 17 всё то, о чём так мечтали в Стамбуле. Не только полный вывод русских войск из оккупированной ими Восточной Анатолии– это уже было достигнуто. Ещё и отмену «турецких капитуляций»: «Округа Ардаган, Каре и Батум также очищаются от русских войск. Россия… предоставит населению этих округов установить новый строй в согласии с соседними государствами, в особенности с Турцией».58 Положение, детализированное дополнительным Русско-Турецким договором, подписанным в тот же день.
Используя столь весомые основания, Вехиб-паша 10 марта потребовал от закавказской делегации, прибывшей в Трапезунд для собственных переговоров, не препятствовать турецкой армии занять Карсскую и Батумскую области. Заставил Тифлис отчаянно искать выход из того тупика, куда завела его широкая автономия.
Председатель сейма Чхенкели в панике телеграфировал в столицы всех воюющих стран: «Всякий договор, касающийся Закавказья и его границ, заключённый без ведома и одобрения самостоятельного закавказского правительства, почитается лишённым международного значения и обязательной силы, так как Закавказье никогда не признавало большевистской власти и Совета Народных Комиссаров». Президенту вторил премьер: «Означенный договор, как заключённый правительством, нами не признаваемым, для нас обязательной силы не имеет, и Закавказье как самостоятельная единица готово вести мирные переговоры с Турцией».59
Всё оказалось тщетным. Турки уже забыли о своём намерении рассматривать комиссариат «независимым Кавказским правительством». Глава оттоманской делегации на переговорах в Трапезунде Г. Рауф однозначно констатировал 20 марта: «Протест вновь образуемого государственного организма, который не вошёл ещё в число государств, против обязательств договора, являющегося международным, не может иметь никакой юридической силы».60
Тифлису пришлось капитулировать. 7 апреля Чхенкели признал необходимость уступить Турции «Карсскую область с городом Карсом, с исправлением границ восточной её полосы с армянским населением, и северной части Ардаганского округа; в Батумской области – весь Артвинский округ без Артвинского участка».61 Но было слишком поздно.
В течение десяти дней, с 15 по 25 апреля, турецкие войска заняли обе области целиком. И тому не помешало провозглашение 22 апреля независимой Закавказской Демократической Федеративной Республики. Последовавшее вслед за тем отложение от неё Бакинской губернии, где 25 апреля был образован свой Совет Народных Комиссаров во главе с С.Г. Шаумяном. Чисто областное правительство, прежде всего объяснившее: его создание «не означает вовсе отделение от Всероссийской Советской Республики; оно будет проводить в жизнь… все декреты и распоряжения рабоче-крестьянского правительства России – Верховного Совета Народных Комиссаров». В декларации Баксовета содержалось и ещё одно, не менее важное уточнение. Он «призван бороться и уже фактически борется и воюет за утверждение Советской власти во всём Закавказье и Дагестанской области».62 И действительно, его отряды Красной гвардии и первые части ещё формируемой Красной армии начали ожесточённые бои с войсками имама Гоцинского на севере, у Порта-Петровского (ныне Махачкала), муссаватистов – на западе, в районе Шемахи, и на юге, у Ленкорани.
Но и без того более чем шаткое положение Закавказского сейма катастрофически ухудшалось.
11 мая Союз объединённых горцев Кавказа (он же – Федерация семи штатов), объявил о создании собственного, независимого от России государства, простирающегося от Чёрного моря (Абхазия) до Каспийского (Дагестан). Одновременно заявил о себе, как о независимом, и Юго-Восточный союз, включающий Черноморскую губернию, Кубанскую, Ставропольскую, Терскую и Дагестанскую области, то есть ту территорию, на которую претендовал и Союз горцев Кавказа. Свою южную границу Юго-Восточный союз не определил, намереваясь сделать это только в будущем.63
11 мая в оккупированном турками Батуме делегации Закавказского сейма пришлось начать переговоры с представителями Оттоманской и Германской империй, настаивавших на немедленном подписании сепаратного мира на собственных условиях. В тот же день Грузинский Национальный совет обратился к правительству Германии с просьбой о покровительстве и защите. Мотивировал своё заявление тем, что как восточная часть Закавказья (Азербайджан), так и южная (Армения) уже якобы вышли из федерации.
Берлин откликнулся на призыв Тифлиса 25 мая. Высадил в Очамчирах, Поти и Батуме трёхтысячный отряд германского оккупационного корпуса. Вскоре его пополнили добровольцы из местных немцев-колонистов. Общее руководство германскими силами в Грузии было возложено на молодого дипломата графа Фридриха Вернера фон Шуленбурга (в 1934–1941 годах именно он являлся послом нацистской Германии в Москве). Тем самым стало претворяться в жизнь соглашение Берлина и Стамбула, подписанное 27 апреля, о разделе сфер влияния в Закавказье.
26 мая сейму Закавказской Федерации пришлось принять факт распада – в тот день Грузия объявила о независимости. Через день провозгласили суверенность Армения и Азербайджан.
28 мая на борту немецкого парохода «Минна Хорт», стоявшего на рейде Поти, делегация Грузии подписала договор с Германией. 4 июня в Батуме представители Турции подписали договор о дружбе с Грузией, Арменией и Азербайджаном.
4. Конституционный компромисс
Брестский договор уже был подписан. Даже ратифицирован – Чрезвычайным Четвёртым Всероссийским съездом Советов. 15 марта. Однако он так и не принёс умиротворения молодой Советской Республике. Наоборот, привёл к новым напастям и бедам. К вооружённой интервенции ещё вчерашних союзников.
– 9 марта в Мурманске высадились британские войска. По соглашению с местным советом, без возражений Москвы. Для того чтобы защитить доставленные сюда ранее оружие и боеприпасы для русской армии от вполне возможного захвата белофиннами – союзниками Германии.
– 3 апреля немецкие войска высадились в Финляндии и помогли шюцкору Маннергейма свергнуть власть Совета Народных Уполномоченных.
– 5 апреля во Владивостоке высадились японские войска. Под предлогом защиты подданных микадо. Поначалу нехватку солдат с лихвой возместили забайкальскими и уссурийскими казаками атаманов Семёнова и Калмыкова, ставших наёмниками Токио.
И всё же, несмотря на столь неблагополучное, драматическое развитие событий, в Москве, куда 11 марта переехали ВЦИК и СНК, продолжали заниматься наиважнейшим для любого государства делом. Правовым оформлением Российской Республики. Разработкой первой в истории страны Конституции. Того основного закона, по которому жили (безразлично– монархии или республики) достаточно давно. Швеция – с 1719 года, США – с 1787, Польша и Франция – с 1791, Швейцария – с 1798, Португалия – с 1822, Дания – с 1848, Австро-Венгрия – с 1867, Германия – с 1871. Даже Оттоманская Империя получила конституцию еще в 1876 году.
Вопрос о необходимости конституции возник ещё на Третьем съезде Советов. Тогда все согласились: страна должна стать федерацией. Не решили лишь одно – что же образует её. Национальные ли автономии, чего добивались и многие большевики, и правые, центристские партии окраин. Или те областные объединения, о которых не раз писал и говорил Сталин.
Жизнь вроде бы подтверждала правоту Сталина.
Ещё в декабре 1917 года по местной инициативе возникли Западная область (Минская, Могилёвская, Витебская губернии). Украинская ССР (Киевская, Черниговская, Полтавская, Волынская, Подольская губернии), Урало-Волжский штат (Казанская. Уфимская, ряд уездов соседних губерний), Западно-Сибирская (Омская, Семипалатинская, Томская, Тобольская губернии). Дальневосточный край (Амурская, Приморская, Сахалинская. Камчатская области).
В январе 1918 года – Уральская (Пермская, Вятская, Екатеринбургская, Оренбургская губернии), Донецко-Криворожская (Харьковская, Екатеринославская губернии), Одесская Республика (Херсонская, Бессарабская и часть Подольской губернии).
В феврале – Восточно-Сибирская (Енисейская, Иркутская губернии, Забайкальская, Якутская области).
В марте – Московская (Московская, Владимирская, Ярославская, Костромская, Нижегородская, Рязанская, Калужская, Курская, Орловская, Смоленская губернии).
В апреле – Северная коммуна (Петроградская, Псковская. Новгородская, Вологодская, Олонецкая, Архангельская губернии), Бакинская коммуна (Бакинская, Елисаветпольская губернии, часть Дагестанской области), Туркестанская Федеративная Республика (Закаспийская, Самаркандская, Ферганская, Семиреченская области), Кубано-Черноморская Республика (Кубанская область, Черноморская губерния).
Всех их объединяло единство формы власти – советской. И все они провозглашали себя неразрывной частью Российской Республики.
Если же какую-либо территорию создавали и оформляли как мононациональную, то её руководство немедленно ставило вопрос уже не об автономии, а о полной независимости. В соответствии с правом на самоопределение, которое столь по-разному толковали в Москве и Берлине, Вене и Киеве, Стамбуле и Эривани. И только потому та проблема, которую большевики долгие годы обсуждали как «национальный вопрос», стала, наконец, пониматься по-иному. Так, как только и следовало.
Выступая с докладом на Третьем съезде Советов в январе 1918 года, Сталину пришлось напомнить более чем очевидное. Из-за пресловутого права на самоопределение возник «целый ряд конфликтов между Советом Народных Комиссаров и окраинами. Эти конфликты, однако, создавались вокруг вопросов не национального характера, а вопроса о власти».
«Приходится продолжать, – развивал Сталин свою мысль. – так называемую Гражданскую войну, являющуюся, по сути дела, борьбой между течениями, стремящимися утвердить на окраинах власть коалиционную, соглашательскую, и другим течением, борющимся за утверждение власти социалистической, советской… Вот в чём содержание и исторический смысл тех острых конфликтов, которые возникают между Советом Народных Комиссаров – с одной стороны, и окраинными буржуазно-националистическими коалиционными правительствами – с другой».64
Сталин был прагматиком. Он не стал цепляться за формулы, цитаты из классиков марксизма, абстрактную теорию, ничего не имевшую общего с реальным положением в стране. Понял, что в жизнь претворить старую идею унитарного государства в данное время ему не под силу. Слишком уж живучим, сильным оказался национализм, ставший неизбежной реакцией на многовековую политику самодержавия. Охвативший все слои общества, заразив даже многих большевиков, особенно на окраинах.
Своё новое предложение – для конституции, Сталин сформулировал иначе. Коли национализм разъединяет людей, ведёт неизбежно к сепаратизму, к распаду страны, то следует, пусть и на время, соединить право на самоопределение с необходимостью непременного установления Советской власти. А она-то и станет тем цементом, который позволит воссоединить страну которая станет «добровольным союзом народов России как федерации советских республик».
Пояснил в заключительном слове: «Пока ещё не кончилась борьба между двумя политическими течениями – националистической контрреволюцией – с одной стороны, и Советской властью – с другой, до тех пор не может быть речи об отчеканенной резолюции, ясно и точно определяющей все детали государственного устройства советских республик. Резолюция содержит лишь общие основы конституции, которые будут переданы для подробной разработки Центральному Исполнительному Комитету и представлены на окончательное утверждение ближайшему съезду Советов».65
Вернёмся ещё раз к уже цитированному документу, который и получил ВЦИК как основу будущей конституции. К резолюции, предложенной Сталиным и утверждённой Третьим Всероссийским съездом Советов 15(28) января 1918 года.
«1. Российская Социалистическая Советская Республика учреждается на основе добровольного союза народов России как федерация советских республик этих народов…
5. Способ участия советских республик, отдельных областей в федеральном правительстве, областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, равно как разграничение сферы деятельности федеральных и областных учреждений Российской Республики, определяется немедленно по образованию областных советских республик Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом и Центральными Исполнительными Комитетами этих республик».
Итак, уже изначально – предельно компромиссный план. Российскую Федерацию должны образовать советские республики (таковой по сути, а не по названию была только Украинская ССР), отдельные области (их уже насчитывалось шесть) и области, отличающиеся особым бытом и национальным составом, то есть создающийся Урало-Волжский Штат. Словом, Сталин предусматривал все возможные варианты, но общим для всех них оставалось наличие Советской власти.
Кроме того, в тот же день съезд утвердил ещё одну резолюцию, также подготовленную Сталиным – «Об одобрении национальной политики советского правительства. В ней, также, как и в постановлении «Об основных положениях конституции», автору удалось ещё раз провести свою идею. Принцип самоопределения упомянул как вроде бы уже полностью исчерпанный декретами о Финляндии и Турецкой Армении. И, как обязательную для достижения цель, указал следующее:
«Съезд выражает своё глубокое убеждение в том, что дальнейшие шаги Советской власти в этом направлении будут способствовать превращению бывшей Российской Империи, удерживавшей в своих пределах народности угнетением и насилием, в братский союз свободно соединившихся на федеративных началах советских республик России.»66
Принципиально важным в данном постановлении стало первое упоминание о границах Советской России – территория бывшей Российской Империи, только без Финляндии, которой была предоставлена независимость.
К разработке проекта Конституции ВЦИК смог обратиться со значительным опозданием. Правда, вполне обоснованном – 14 марта пришлось созвать чрезвычайный, то есть внеочередной. Четвёртый Всероссийский съезд Советов для ратификации Брестского мирного договора. А потому ВЦИК лишь в своём заседании 1 апреля для разработки основного закона образовал специальную комиссию из девяти человек. Пятерых – из своего состава, по одному – от Наркоматов внутренних дел, юстиции, финансов и ВСНХ.
Каждому из них предстояло представить один из разделов Конституции: Декларация прав и обязанностей; Общие положения; Советы (избирательное право); Взаимоотношения ВЦИК и СНК; Бюджетное право; Формирование ВГШК; О декретах; Разграничение полномочий исполкомов и съездов Советов; Правительство; Структура ВЦИК; Предметы ведения Всероссийских съездов Советов и ВЦИК.
Как тут же выяснилось, задержка в два месяца оказалась чисто формальной, ибо, по меньшей мере, три человека уже подготовили свои концепции. Первым – член комиссии от ВЦИК Сталин, скорректировавший проект «Общих положений» под влиянием происшедших с января событий и порождённых ими настроений в стране. Документ выглядел следующим образом:
«1. Российская Республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России, объединённых в городские и сельские совдепы рабочих и крестьян.
2. Для успешного управления хозяйственными и культурно-национальными делами областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, совдепы этих областей объединяются в автономные областные республики, во главе которых стоят областные съезды совдепов и их исполнительные органы.
3. Для окончательной ликвидации капитализма и полного обеспечения социализма областные советские республики объединяются на началах федерации в Российскую Социалистическую Республику, во главе которой стоят Всероссийский съезд Советов или его заместитель, Всероссийский ЦИК и их исполнительный орган, Совет Народных Комиссаров».67
Понимая всю значимость широкой пропаганды, Сталин добился и незамедлительной огласки своих предложений. Уже 3 апреля «Правда» и «Известия», самые многотиражные газеты тех лет, опубликовали беседу с ним – «Организация Российской Федеративной Республики».
Беседу с корреспондентом «Правды» Сталин начал с объяснения самого простого. С того, что «выделившиеся в России области /до революции – Ю.Ж./ представляют вполне определённые единицы в смысле быта и национального состава». Тут же перечислил их: Украина, Крым, Польша, Закавказье, Туркестан. Среднее Поволжье, Киргизский край (Казахстан), «отличающиеся от центра не только по своему географическому расположению (окраины!), но и как целостные экономические территории». Последней характеристикой напомнил о своём главном критерии.
Вслед за тем, указал на суть проблемы. Области эти «стремятся получить необходимую свободу действий в виде федеративных отношений или полной независимости». Пояснил: для выхода из весьма непростого положения, угрожающего полным распадом страны, «в России можно и нужно установить федеративный строй на основе свободного союза народов». Тем самым, понятие «целостные экономические территории» преднамеренно подменил другим, «народы», прочно связав таким образом их в нераздельное целое.
А далее Сталин усложнил определение субъектов федерации. Назвал их «определёнными исторически выделившимися территориями, отличающимися как особым бытом, так и национальным составом». Счёл необходимым привести, как наиболее положительный пример, многонациональный Туркестан, где проживали узбеки, туркмены, казахи, киргизы, таджики. И тут же в виде примера отрицательного привёл мононациональную Московскую область. «Что может быть общего, – иронизировал он, – между захудалой Калугой и промышленным Иваново-Вознесенском, и по какому признаку их «объединяет» нынешний областной Совнарком, уму непостижимо».
По укоренившейся привычке многократно, но каждый раз по-иному, растолковывал Сталин главную мысль: «субъектами федерации должны быть… лишь определённые области, естественно сочетающие в себе особенности быта, своеобразие национального состава и некоторую минимальную целостность экономической территории. Таковы Польша, Украина, Финляндия, Крым, Закавказье (причём не исключена возможность, что Закавказье разобьётся на ряд определённых национально-территориальных единиц вроде грузинской, армянской, азербайджано-татарской и проч.), Туркестан, Киргизский край. Татаро-Башкирская территория, Сибирь и т. п.»
Какими же должны стать взаимоотношения центральной власти и областей? Не уточняя их в деталях, Сталин ограничился самым важным. «Военное и военно-морское дело, внешние дела, железные дороги, почта и телеграф, монета /денежная система – Ю.Ж./ торговые договоры /внешняя торговля – Ю.Ж./, общая экономическая, финансовая и бюджетная политика – всё это, должно быть, будет составлять деятельность Центрального Совета Народных Комиссаров. Все остальные дела… школы, судопроизводство, администрация и т. д., отойдут к областным совнаркомам». Но тут же сделал весьма примечательную оговорку, ставшую для него предельной уступкой большевикам-националистам – «никакого обязательного «государственного» языка ни в судопроизводстве, ни в школах!» Пошёл на то Сталин только потому, что страна была сверх многонациональной, да, к тому же, большая часть населения всё ещё оставалась азбучно неграмотной.
И всё же, Сталин остался верен своим убеждениям до конца. Завершая беседу, выразил твёрдую надежду: «В России… принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным для того, чтобы с течением времени федерализм уступил место… социалистическому унитаризму».68
Вторым (но слишком уж общё) высказал своё видение Конституции член ВЦИК комиссии от него же, главный редактор «Известий» с октября 1917 года, Ю.М. Стеклов (позднее признавший, что проект подготовил совместно с ещё одним членом комиссии от ВЦИК, Я.С. Шейкманом 69). Его (их) позиция была изложена в статье «Конституция Советской России» как выражение иных, нежели у Сталина, взглядов.
«Основные принципы устройства Российской Республики. – говорилось в ней, – созданной Октябрьской революцией, в общих и основных чертах установлены решениями Второго и Третьего съездов Советов, но только в общих, принципиальных очертаниях. Признаю, что Россия представляет республику советскую и федеративную, т. е. что верховным органом власти в Российской Республике является Всероссийский съезд крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов /подлинная титулатура 1918 года – Ю.Ж./…
За всеми народами, населяющими территорию Советской Республики, признаю право на самоопределение и образование местных национально-территориальных штатов /выделено мной – Ю.Ж./, входящих в состав Советской Республики. Но… как должно понимать практическое осуществление федеративного устройства республики, и какой принцип надлежит класть в его основание… все эти вопросы до сих пор разрешались в отдельных местах и по отдельным поводам в зависимости от условий времени и места».
Как же должна быть построена федерация, какой принцип следует положить в её «основание»? На эти вопросы читатели при всём своём желании ответы найти не могли. Единственное, что он мог предложить – уповать на разрешение проблем в скором будущем. «Советский режим, – писал Стеклов, – опирающийся на трудящиеся массы и ими созданный, должен показать миру пример непосредственного участия масс в создании нового государства и в непосредственном управлении им».70
Судя по статье, Стеклов и, вполне возможно, ещё двое членов комиссии – её председатель Я.М. Свердлов и его заместитель М.Н. Покровский, председатель СНК Московской области – твёрдо знали лишь одно: субъектами федерации будут «национально-территориальные штаты». Иными словами, главным принципом станет только национальный. Вот и всё, что смог предложить, как проект основного закона, Стеклов. Человек, не только закончивший юридический факультет Петербургского университета, но даже поработавший адвокатом.
Разительно отличались от игнорирования экономических оснований предложения профессора М.А. Рейснера – члена комиссии от Наркомюста, заведующего отделом законодательных предложений этого же Наркомата. Почти полностью солидаризируясь со Сталиным и выступая оппонентом Стеклова, он писал:
«Нельзя строить федерацию на национальных принципах. Национальное начало исторически всегда господствовало лишь в начальной стадии образования современных либерально-конституционных государств, но с развитием даже буржуазной демократии оно отходило на второй план как начало государственное и возрождалось – как культурное.
Для социалистического государства национальное начало может иметь ещё меньшее значение в политическом смысле, нежели в буржуазно-демократическом, ибо здесь основанием являются формы экономического устройства республики на принципах социалистического хозяйственного производства, обмена и потребления, и, следовательно, на первый план выдвигается даже не государственное установление, а экономическая организация».
Разделавшись, таким образом, с идеей «национально-территориальных штатов», правовед перешёл к собственно построению федерации. Предложил взять за основу конструкцию таких стран, как Швейцария, США, Австралийский союз, хотя тут же сговорился. Их форма, писал Рейснер, «может быть использована для социалистической республики с некоторыми весьма существенными изменениями». Почему? Да потому, что «до настоящего времени у нас ещё не закрепилось преобладание крупных областных центров. Только поэтому предложил своеобразную систему «пирамиды» или «матрёшки». «Каждая область, – продолжал Рейснер, – может быть, где это требуется, экономической структурой, малой федерацией ещё более меньших федеративно образованных коммун».
На том сходство конкретных проектов Сталина и Рейснера завершалось. Далее юрист с четверть вековой практикой устремлялся в беспредельные выси старой, но не потерявшей для марксистов очарования утопии Роберта Оуэна. «Мы, – писал Рейснер, – смотрим на Российскую Социалистическую Республику лишь как на часть другой, грядущей республики – великого интернационального Союза трудящихся всего мира. И в нашей Конституции должны быть намечены пути и должен быть сделан призыв к этой великой федерации будущего: от федерации коммун к федерации Вселенной».
Именно такие представления (как о настоящем, так и о будущем) заставили профессора М.А. Рейснера предложить следующий проект:
«1. Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика есть свободное социалистическое сообщество рабочих, крестьян, батраков, казаков и всех трудящихся, объединённых в классовые трудовые, профессиональные, хозяйственные и политические союзы.
2. Указанные союзы и организации рабочих, крестьян, казаков и вообще трудящихся составляют на местах федеративные общины для ведения социалистического хозяйства, для организации государственной жизни и культурной деятельности…
7. Областные республики, в свою очередь, для осуществлении целей, общих всему рабочему, крестьянскому, казачьему и трудовому населению областей, расположенных на территории бывшей Российской Империи, образуют союз под наименованием Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика.
8. В случае образования в других странах социалистических федеративных советских республик, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика в целях всеобщего торжества социализма, преуспеяния, мира и братства народов входит как полноправный член на началах равенства и свободы в их высший федеративный Союз соединённых социалистических федеративных республик».71
Ещё до публикации проекта Рейснера, явно стремясь отмежеваться от Стеклова, Сталин более тщательно, чем прежде, обосновал свою вынужденную уступку – признание необходимости создания национальных автономий. В «Обращении Наркомнаца к Советам Казани, Уфы, Оренбурга, Екатеринбурга, Совнаркому Туркестана» («Одна из очередных задач») 9 апреля писал:
«Власть в центре уже стала действительно народной, вышедшей из недр трудовых масс… Но на окраинах, населённых отсталыми в культурном отношении элементами, Советская власть ещё не успела стать в такой же степени народной… Для того, чтобы власть там стала народной, необходимо поднять массы до Советской власти, а их лучших представителей слить с последней. Но это невозможно без автономии этих окраин, т. е. без организации местной школы, местного суда, местной администрации, местных органов власти, местных общественно-политических и просветительных учреждений с гарантией полноты прав местного, родного для трудовых масс языка во всех сферах общественно-политической работы».
В пылу полемики Сталину пришлось стать откровенным до конца. Прямо заявить, что те самые «особенности быта» национальных окраин, которые он не раз поминал как причину, с которой приходится считаться, отнюдь не достоинство. Не какой-то абсолют, не «священная корова». Всего лишь отсталость в культурном, да и не только в культурном, отношении. А вместе с тем, и то самое опасное, весьма грозное оружие, которое используют националисты в собственных корыстных целях– для борьбы за свою власть.
«Автономно-буржуазные группы, возникшие в ноябре – декабре прошлого года на окраинах, у поволжских татар и башкир, киргизов Туркестанского края, – пояснил Сталин, имея в виду прежде всего, Всеказахский Народный Совет с его правительством Алаш-Орда, Башкирский Областной Совет и созданную им Автономную Башкирскую Республику, Туркестанский Временный Народный Совет и образованное им правительство Кокандская автономия, – постепенно разоблачаются ходом революции.
Для того, чтобы окончательно оторвать от них «их же собственные массы» и сплотить последние вокруг Советов, необходимо «взять» у них автономию, предварительно очистив её от буржуазной скверны, и превратить её из буржуазной в советскую. Не отрицание автономии, а признание её является очередной задачей Советской власти. Необходимо только автономию эту построить на базисе Советской власти на местах».
Сталин не только обосновал свою позицию, но и предложил план конкретных действий. «Необходимо, – указывал он, – создать комиссию по созыву Учредительных съездов Советов и советских органов данных народов, которые (съезды) должны наметить географические границы этих автономий. Нужно провести эти съезды. Эту необходимую подготовительную работу нужно проделать теперь же, чтобы будущий Всероссийский съезд Советов мог выработать Конституцию Российской Советской Федерации». Тут же подчеркнул: «Никакого деления на национальные курии с представительством от национальных меньшинств и большинства, как это предлагали некоторые буржуазные группы, не должно быть допущено. Такое деление только обострит национальную вражду, укрепляя перегородки».
И наметил первое такого рода действие: «К десятому – пятнадцатому апреля созывается в Москве совещание представителей Советов и мусульманских комиссариатов Казани, Уфы. Оренбурга, Екатеринбурга для создания комиссии по созыву Учредительного съезда Советов Татаро-Башкирии».72
При всей несхожести представленных во ВЦИК двух проектов «Общих положений Конституции», у них имелась одна общая черта. Отсутствие какого бы то ни было упоминания о границах Российской Республики. Да, Рейснер указал – «на территории бывшей Российской Империи». Но всё же «на территории», а не «в границах», не «в пределах». Сталин же, лишь комментируя собственный проект в интервью, упомянул, как вполне возможные, ибо отвечали его критериям, субъекты федерации, перечислил, помимо советских Крыма и Туркестана, ещё Польшу и Финляндию, которым совсем недавно СНК предоставил независимость, Украину, чью суверенность обусловил Брестский договор, Закавказье, заявившее о своём отделении от России. Да, именно так сделал Сталин, хотя невозможно представить, что он не знал о происшедшем.
Случайно ли всё это? Вряд ли. Скорее всего, авторы проектов преднамеренно уклонились от любого упоминания границ, дабы государство получило свободу рук для действий в случае любого изменения политической ситуации. Действий, направленных на восстановление в прежних пределах страны, включая не только Украину и Закавказье, но и Финляндию, Польшу.
19 апреля Конституционная комиссия ВЦИК завершила свою работу. Несмотря на импонирующую всем устремлённость в светлое будущее, к победе мировой революции проекта профессорам А. Рейснера, избрала как официальный документ для представления ближайшему Всероссийскому съезду Советов вариант, подготовленный Сталиным.
На то, несомненно, имелись достаточно веские причины. И то, что оба проекта по своей сути – образование федерации– были очень схожи, хотя сталинский оказался более ёмким и чётким, скорее отвечающим требованиям, предъявляемым к такого рода материалам. И то, что вариант Сталина всё же пошёл на уступку будущим делегатам от национальных окраин, обеспечив, тем самым, значительное число голосов в его поддержку. Возможно, сыграло роль и то, что Сталин был членом не только ВЦИК, но и ЦК РКП(б), а также и правительства.
Несмотря на такую готовность, и руководству страны в целом, и Сталину в частности пришлось неожиданно решать чисто территориальные проблемы. Те, от которых в немалой степени зависело будущее Российской Республики.
5. Отложенные решения
Весной – в начале лета политическое положение на всём гигантском пространстве бывшей Российской Империи по-прежнему было далеко от стабильности. Продолжало меняться, как в калейдоскопе, а территория, подконтрольная Совнаркому неуклонно сокращалась, как шагреневая кожа.
Британские войска, поначалу занимавшие только Мурманск, стали расширять зону оккупации. Продвигаться вдоль железной дороги на Петроград. Заняли 3 июля Кемь, 10 – станцию Сорока, 20 – Соловецкие острова, 31 – Онегу, а 2 августа – Архангельск. Для управления практически двумя губерниями позволили старому народовольцу, создателю и лидеру крайне малочисленной Партии народных социалистов Н.В. Чайковскому образовать явно марионеточное Верховное управление Северной области.
Наступали и японские войска, активно используя (как живую силу) казаков Семёнова и Калмыкова. К сентябрю они уже занимали огромную зону от Владивостока до Байкала, включая Камчатку. И исключительно в собственных целях манипулировали послушными администрациями. Сначала – Временным правительством автономной Сибири, затем – сменившим его Деловым кабинетом.
Военное отторжение Дальнего Востока и Сибири завершилось с мятежом Чехословацкого корпуса. Образованием 19 июня Восточного фронта – после того, как советская власть была свергнута в Самаре и Симбирске, Казане и Уфе, Сызрани и Екатеринбурге. Там, в Поволжье, на Урале и в Западной Сибири воцарилось правительство – Комитет членов Учредительного собрания, вскоре преобразованный во Временное Всероссийское правительство (Уфимская Директория).
Не бездействовало и германское командование. Воспользовалось ликвидацией Восточного фронта и провело две наступательных операции на Западном. В конце марта – во Фландрии, в районе Шато-Терри, на Марне, между Аррасом и ЛаФером. В мае – южнее, заняв Реймс и не дойдя всего 70 километров до Парижа. Одновременно немецкие войска, нагло пренебрегая условиями Брестского договора, начали продвигаться к северу и юго-востоку от Украины. Вошли в северную часть Черниговской губернии, южную – Курской и Воронежской, западную – области Войска донского. 18 апреля через Перекоп вторглись в Крым. И во что бы то ни стало намеревались дойти до Новороссийска, куда военные моряки – большевики увели большую часть кораблей Черноморского флота.
Напрасно ЦИКи Донецко-Криворожской, Таврической и Донской советских республик посылали протесты в Берлин. Германское Верховное командование демонстративно не отреагировало на них. Также не повлияли на дальнейшее развитие событий и ноты: НКВД от 21 апреля и полпреда РСФСР в Берлине А.А. Иоффе от 29 апреля в связи с вопиющим нарушением условий Брестского договора – захватом Крыма, неотъемлемой части Российской Республики.73
Германия позволила себе столь вызывающую позицию не только потому, что опиралась на силу оружия. Ещё и потому что могла опереться в регионе на послушные режимы. Помимо Рады, прежде всего – генерала-от-кавалерии П.Н. Краснова, совершившего 8 мая в Новочеркасске переворот. Свергнувшего Советскую власть и «избранного» атаманом Всевеликого Войска Донского. Сделавшего ставку не столько на казачество, сколько на формировавшуюся вторично, после «Ледяного» похода, Добровольческую армию генерал-адьютанта М.В. Алексеева. На тех, кто не перестал клеймить большевиков позором за подписанный ими Брестский мир, но безучастно взиравших на продолжавшееся наступление немецких войск вглубь страны. Поставивших, судя по всему, новую для себя цель. Захват Кавказа. Иначе зачем было послу Германии в Москве, графу Мирбаху, извещать НКИД о получении из Дагестана послания от правительства, в очередной раз возникшего там (Республики горцев Северного Кавказа). Извещавшего о том, что та полностью независима от России.74
И всё же, наибольшей угрозой СНК полагал наступление немцев, при поддержке украинских войск, на Курском, Брянском и Воронежском направлениях. Создававших прямую угрозу уже не Петрограду, а Москве. Наступление, которое велось под надуманным предлогом якобы нежелания большевиков вступить в официальный контакт с Радой и признать, как то предусматривал Брестский договор, независимость Украины. При этом германские генералы не желали и слышать, что именно Киев, хотя и принял предложение СНК РСФСР от 21 апреля начать переговоры, местом которых был избран Курск, так и не прислал туда своих представителей.
Между тем, в прифронтовой город, избранный для встречи. 29 апреля прибыл Сталин, назначенный руководителем советской делегации. Прибыл, чтобы неделю провести в бесплодных ожиданиях. Формально отсрочку можно было объяснить государственным переворотом, произведённым командующим германскими и австро-венгерскими вооружёнными силами на Украине генерал-фельдмаршалом Г. Эйхгорном. Заменившим именно 29 апреля «демократический» режим на полумонархический. Распустившим в тот день Раду, собравшуюся для утверждения Конституции ТНР, и объявившим гетманом, главой Украинского государства (державы), генерал-лейтенанта царской службы П.П. Скоропадского. Того самого, который летом 1917 года был командующим 34 армейским корпусом, ставшим 1-м Украинским.
В действительности же, не столько Рада, сколько германское командование сознательно саботировало открытие переговоров только ради того, чтобы продвинуться максимально дальше на севере и востоке. И только тогда, когда Гинденбургу и Людендорфу потребовались все силы для очередного наступления на Западном фронте, затяжка переговоров прекратилась.
5 мая на небольшой железнодорожной станции Коренево, находящейся в 25 километрах от уездного города Рыльска, майор фон Розенберг-Липинский – от германских и украинских сил, и начальник штаба Курского укреплённого района Зальберман– от Красной Армии, заключили перемирие. Все боевые действия на Курском, Брянском и Воронежском фронтах прекращались, а между противостоящими друг другу войсками создавалась десятикилометровая нейтральная зона, прошедшая всего в 80 километрах от Курска. Именно это событие и послужило для Антонова-Овсеенко основанием сложить с себя должность Главкома армий Южных республик.
Исполнив поручение, 8 мая Сталин передал свои полномочия руководителю делегации Раковскому и возвратился в Москву. В тот же день, комментируя для прессы достигнутое соглашение, оптимистически заметил: «Можно думать, что переворот на Украине не исключает возможности заключения мира Советской властью и украинским правительством. Следует отметить, что после переворота прекратились и со стороны украинцев колебания, и оттяжки в деле предварительной работы по ведению мирных переговоров».75
Позиция Сталина объяснялась предельно просто. Мир (мир на юге Российской Республики) был летом 1918 года необходим. И на любых условиях. Нужен для того, чтобы направить ещё крайне слабые советские вооружённые силы туда, где они были нужнее всего. На север, против англичан и сформированных ими «Славяно-Британского легиона», «Мурманской добровольческой армии». На восток, против взбунтовавшихся чехословаков и созданной при их прямой поддержке, идущей в бой под красными революционными знамёнами, «Народной армии» Комитета членов Учредительного собрания. А ещё и против присоединившейся к нему Сибирской Областной Думы с собственной «Сибирской армией».
Но ещё более была заинтересована в мире Германия, ведшая последние, решающие сражения на Западном фронте. Потому-то фельдмаршал Эйхгорн и оказал весьма сильное давление на гетманские власти, заставив их уклоняться от встречи с представителями Москвы. 23 мая российско-украинские переговоры, наконец, начались. Но не в Курске, как планировалось, а в Киеве. Под неусыпным контролем немцев.
Делегация РСФСР включала малозначимых тогда политических лиц. Х.Г. Раковского как председателя (примечательно, что всего четырьмя месяцами ранее он приветствовал Третий съезд Советов как представитель социал-демократии Румынии!). Его заместителя, Д.З. Мануильского – замнаркома продовольствия, а также многочисленную группу экспертов. Среди них были профессор А.А. Немировский и А.Н. Ждан-Пушкин от НКИД, генералы П.П. Сытин и С.Н. Одинцов, полковник К.Я. Пушкарёв, капитан 2 ранга С.М. Холодовский – от военного ведомства.
Украинская делегация выглядела куда как представительнее. Глава – О.П. Шелухин, бывший министр юстиции в правительстве Рады, ставший Генеральным судьёй. Не менее импозантно выглядели должности и его коллег: И.А. Кистяковский – государственный секретарь, полковник Х.А. Барановский – начальник Генерального штаба, П.Я. Дорошенко – управляющий делами министерства иностранных дел.76
Представители гетмана стремились во что бы то ни стало добиться того, что считали наиважнейшим. Во-первых, вынудить советскую делегацию признать независимость Украины. Во-вторых, добиться согласия Москвы на ту территорию для своей державы, которую определяли как этнографическую. Описанную еще в 1892 году молодым марксистом, подданным императора Франца Иосифа, украинцем по национальности Юлианом Бачинским в книге «Украина ирредента» – от западной границы Российской Империи по Северный Кавказ, включая Кубанскую область и Черноморскую губернию.
Но именно такие, явно чрезмерные цели и привели к неудаче на переговорах.
Шелухин сразу попытался добиться в протоколах наименования Украины как независимого государства. Однако Раковский, выполняя указание СНК, даже на пятом по счёту заседании, 31 мая, категорически отказывался от использования такой формулировки.
«Ввиду того, – заявил он, – что ваши и наши отношения до сих пор ещё юридически не определились, я имею полное право, основываясь на выводах юридической науки, сказать: для нас Украинская держава начнёт существовать с того момента, когда мы здесь, с вами, подпишем договор… С точки зрения международного права преемником бывшей Российской Империи является Российская Советская Федеративная Республика. И лишь в том случае могли бы выступать части бывшей Российской Империи как субъекты международного права, если на то было бы дано согласие Российской Федеративной Республики».77
Позиция Раковского являлась безупречной, ясной, понятной любому дипломату. Отсюда и те бесплодные предварительные дискуссии, тянувшиейся две недели. Безрезультатные только из-за того, что для советской делегации главным являлся не сам договор, к которому она никак не стремилась, которого заведомо не желала, а лишь формальное выполнение того, к чему её вынудили в Бресте. О том весьма откровенно заявил Мануильский. «Полагаю, – честно признался он, беседуя с корреспондентом газеты «Известия», – что результатом наших переговоров явится не подлинно мирный договор, а временный (провизорий), приблизительно месяцев на шесть».78
Почему «временный», да ещё на столь непродолжительный срок? Да потому, что в Москве были твёрдо уверены: за ближайшие полгода политическая ситуация в Европе коренным образом изменится. Непременно. Либо победит германский пролетариат, либо милитаристская Германия проиграет войну. И в том, и в другом случае Украинской державы не станет. Того же мнения придерживались и украинские большевики, не скрывавшие своих надежд. Выраженных «Декларацией» ВуЦИК, оглашённой в Москве при ратификации Брестского договора:
«Протестуя перед лицом Всероссийского съезда (Советов) и перед рабочим классом всего мира против насильственного – при помощи немецких штыков – отторжения Украины от Общероссийской Федерации, мы не осуждаем наших российских товарищей, вынужденных под давлением печальной необходимости – надеемся, на время – разорвать федеративную связь с вами…
Условия мирного договора насильственно отрывают нас от Общесоветской Федерации. Мы вынуждены проститься с вами, но не навсегда, надеемся – ненадолго. Наступит час, когда в результате упорной борьбы и неизбежной, конечно, победы украинского, российского и мирового пролетариата мы снова будем членами Социалистической Федерации».79
В ожидании того и Раковский, и Мануильский всячески тормозили переговоры. Лишь под жёстким давлением Берлина им всё же пришлось пойти на самую минимальную уступку. Подписать 12 июня соглашение о перемирии. Только о нём:
«1. По соглашению обеих сторон, боевые действия на всём фронте на время ведения мирных переговоров между Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой и Украинской державой прекратить. Там, где боевые действия не прекращены, немедленное прекращение их устанавливается местным командованием путём соответствующего соглашения…
6. Оба государства немедленно приступают к переговорам о заключении мирного договора».
Казалось, это был обычный документ о перемирии воюющих сторон. Однако Раковскому и Мануильскому пришлось согласиться с крайне неприятной, даже неприемлемой для них формулировкой, введённой в преамбулу но настоянию Шелухина. Она выглядела следующим образом: «собравшиеся в Киеве для заключения между названными двумя независимыми /выделено мной – Ю.Ж./ государствами договора о мире».80
Всего лишь одно слово, использованное в документе – «независимыми» было расценено гетманскими властями как неоспоримая их победа. Как якобы официальное признание Москвой их независимости. Доморощенные дипломаты Шелухин и Дорошенко понятия не имели, что для настоящего международно-правового признания требуется совершенно иное. Непременно – постановление ВЦИК или СНК, в крайнем случае, официальное заявление (нота) НКИД об установлении дипломатических отношений, а также обычно сопровождающий его обмен полномочными миссиями. Но ни того, ни иного не было. Использование же единственного слова «независимые», как всего лишь констатации враждебных сторон, да ещё в преамбуле соглашения о перемирии, есть нечто иное. Продиктованное чрезвычайными условиями, сложившимися на тот момент, а потому позволяющее прекратить военные действия. Не более того.
Но при обсуждении в ходе переговоров второго, более значимого вопроса – о границах – советская делегация, явно отстаивая не классовые, а чисто национальные интересы страны, не пошла даже на ничтожную уступку. В течение трёх месяцев отклоняла, как совершенно необоснованные, притязания Киева, прикрывавшего аннексионистские устремления Берлина. Притязания, сформулированные 1 апреля в телеграмме заместителем министра иностранных дел Германии Бушем. Указавшим в категорической форме, что для его страны территорией УНР, на которой пребывают по соглашению с Радой немецкие войска, являются Подольская, Волынская, Киевская, Черниговская. Полтавская, Харьковская, Екатеринославская, Таврическая (без Крыма), Херсонская губернии, а также значительная часть Холмской.81
Однако в Киеве не собирались довольствоваться только тем пространством, которое было определено и Радой, весной 1917 года, и Третьим Универсалом. Попытались, обосновывая тем расширение зоны немецкой оккупации, претендовать на ряд уездов Курской, Орловской, Воронежской губерний, на 14 округов, то есть на треть области Войска Донского (включая Таганрог и Ростов), на всю Кубанскую область, Полесье (вплоть до Минска), да ещё и на Крым.
Шелухин мотивировал права Киева на всю эту территорию, опираясь на «этнографический», по его словам, принцип. Трактуемый, почему-то, как диалектологический, да ещё и в представлении дилетанта. Генеральный судья полагал себя судьёй даже в вопросах филологии. Так, настаивал, что в Полесье язык населения, мол, ближе к украинскому, нежели к белорусскому, а жители Кубани поголовно изъясняются на классической «мове».82
В ответ Раковский предложил использовать этнографический принцип, но за основу его взять последнюю, 1897 года, перепись населения. Разумеется, такой подход не устроил Шелухина.83
Псевдонаучные препирательства по поводу говоров неожиданно осложнились возражениями соседних краёв. Раковского посетили представители только что признанной немцами Белорусской Народной Республики А. Цвиневич и профессор Довнар-Запольский. Они попросили главу советской делегации сделать то, что не удалось им – заявить протест гетманскому правительству в связи со стремлением последнего аннексировать Гомельскую губернию, являвшуюся южной частью Полесья.84
Тогда же представитель Дона вручил МИДу Украины весьма интересную по содержанию ноту. В ней предлагал иметь в виду что Юго-Восточный союз, частью которого являлась Донская область, «представляет собой не часть Российской Советской Республики, но отдельное суверенное государство», находящееся «в состоянии войны с не признанным им правительством Российской Советской Республики». При этом Киеву напомнили: «в состав федеративного государства Юго-Восточный союз входят территории казачьих войск – Донского, Кубанского и Астраханского, горцев Северного Кавказа и Черноморского побережья».85
Заявления Шелухина скрывали под собой весьма прозаическое желание Киева захватить Донбасс и Криворожье. Такая цель была настолько прозрачна, что позволила Мануильскому прямо заявить: тем самым «придётся весь металл и уголь отдать в распоряжение Украины. А это значило бы подписать в Киеве смертный приговор России».86
…Заключением перемирия переговоры в Киеве, собственно, и ограничились. Хотя продолжались ещё два с половиной месяца, ни к чему значимому не привели, да и не могли привести. Ведь советская делегация обязана была учитывать, что с каждой неделей гетманщина всё более и более утрачивала контроль над Украиной. Были охвачены крестьянскими восстаниями губернии: Киевская (знаменитое Звенигородско-Таращанское), Полтавская, Черниговская, возглавлять которые пытался созданный в подполье Национальный союз, возглавляемый Винниченко. В степях Екатеринославщины и в Северной Таврии хозяйничали анархисты Махно. Да и прекративший существование Народный Секретариат исчезнувшей было УССР не остался в стороне от таких событий. Правда, в несколько иной форме.
5 июля в Москве открылся съезд партийных организаций коммунистов Украины. При закрытии (неделю спустя) он провозгласил создание Компартии Украины и принял резолюцию, в принципе исключающую дальнейшую деятельность Раковского в Киеве.
«Исходя из того, – фиксировал документ, – что Украина экономически неразрывно связана с Россией, экономическое единство Украины и России в последнее десятилетие создало прочный базис борьбы пролетариата Украины и России. Отделение Украины от России, как в силу этого, так и в силу международной обстановки носило характер временной оккупации, идея «самостийности» Украины, под ширмой которой германские империалисты захватывали и порабощали Украину под иго капиталистов и помещиков, окончательно дискредитирована в самых широких трудовых массах Украины, восстание на Украине развивается под лозунгом восстановления революционного воссоединения Украины с Россией.
Первый съезд Компартии Украины полагает, что задачей нашей партии на Украине является: порвав решительно с ошибками прошлого /имелось в виду отстаивание полной независимости от Москвы УССР в конце 1917 – начале 1918 годов – Ю.Ж./, бороться за революционное воссоединение Украины с Россией на началах пролетарского централизма в пределах Российской Советской Социалистической Республики».87
Съезд не ограничился декларацией. Образовал Всеукраинский ревком, который сразу же приступил к формированию в нейтральной зоне (Брянск – Льгов – Курск) регулярных воинских частей. Ими стали 1-й Украинский советский полк имени Богуна и 2-й Таращанский – со ставшими впоследствии легендарными командирами Н.А. Щорсом и В.Н. Боженко.
В те же самые дни, с 18 июля по 4 августа, на Западном фронте завершалась битва на Марне. Контрнаступление французской армии оказалось не просто успешным, а поворотным во всей кампании. И означало теперь неминуемый, очень скорый разгром Германии. Потому Берлину пришлось добиваться гарантий полной безопасности на Востоке. Воспользоваться для того крайним ослаблением России, вызванным многочисленными неудачами Красной Армии в сражениях с чехословаками на Волге, с англичанами – на Северной Двине и в Карелии.
Способ был избран самый простой. Полпреда А.А. Иоффе принудили подписать 27 августа, от имени правительства РСФСР, так называемый Добавочный договор, призванный окончательно урегулировать все, оставшиеся нерешёнными, территориальные вопросы.
Согласно статье 2-й предусматривался вывод немецких войск из Эстляндии и Лифляндии (германская сторона упорно не желала использовать слова «Латвия», «Эстония»), но статья 7-я вынуждала Россию отказаться от своих суверенных прав на эти губернии. 12-я статья определяла границы Украины в полном соответствии с Третьим Универсалом – те же восемь губерний и северная Таврия, а Германия, в свою очередь, соглашалась очистить Курскую, Орловскую, Воронежскую губернии, Донскую область (точнее, Донбасс) и Черноморское побережье «вне Кавказа». Наконец, 13-я статья обязывала РСФСР признать независимость Грузии, за что обещала не поддерживать «третью сторону», то есть Турцию, при её попытке захватить Бакинскую губернию.88
В Москве, сначала в НКИДе, а затем и в ЦК, получив загодя проект договора, всё же дали Иоффе разрешение подписать документ. Очередной «грабительский и аннексионистский». Поступили так по одной-единственной причине. Они, как и вся Европа, уже поняли: дни Германии сочтены, вот-вот её постигнет страшный разгром и поражение. Следовательно, тогда же договор окажется ничего не значащей бумажкой, и выполнять его не придётся.
Но в Киеве, узнав о содержании соглашения, сочли себя обиженными, обделёнными. Не учитывая положения на Западном фронте, продолжали надеяться на силу своих берлинских покровителей. Попытались самостоятельно добиться расширения своих границ. В сентябре начали переговоры с прогерманским марионеточным режимом Крыма – об объединении полуострова с Украиной. Мол, из чисто гуманных соображений, дабы спасти голодающее население. А заодно признали независимость Всевеликого Войска Донского.89 Подобные решения (видимо, полагал Шелухин) позволят ему не обсуждать границы державы с Россией в Таврии и Донбассе.
Но именно такие, слишком уж самостоятельные действия гетманских властей заставили Германию настоять на переносе российско-украинских переговоров из Киева в Берлин. И хотя так и произошло, но заставить тем Раковского и Мануильского безоговорочно принимать все условия, диктуемые Шелухиным, не удалось. Не удалось, тем самым, добиться от советской делегации признания независимости Украины.
6. Какую же конституцию утвердили?
В середине мая, когда в Киеве ещё и не ждали советскую делегацию во главе с Раковским, в Москве прошло весьма важное совещание. Призванное существенно повлиять на сущность построения Российской Федерации. Совещание, о котором его организатор, нарком по делам национальностей Сталин, объявил заранее, 9 апреля – о подготовке к созыву Учредительного съезда Татаро-Башкирской республики.
В случае его успеха на административной карте страны появилось бы первое областное объединение, образованное исключительно по национальному признаку. Непременно приведшее к образованию далеко не одного подобного. Иными словами, сказавшееся кардинальным образом на общем подходе к решению национального вопроса в целом.
Открывая 10 мая это совещание, Сталин, прежде всего, сформулировал его цели и задачи. А для начала объяснил собравшимся, что такое автономии, для чего они необходимы в Российской Федерации.
«Цель будущего съезда, – объяснял Сталин, – определить границы и характер Татаро-Башкирской автономии… III съезд Советов дал общие положения Конституции Советской Республики, призвав трудовые элементы народов России высказаться, в каких отношениях они хотели бы стать к Центру».
Только затем перешёл к характеристике уже появившихся в стране национальных автономий. «Везде почти, – говорил Сталин, – во всех областях создались буржуазные автономные группы, организовавшие «Национальные Советы»… превратившие свою страну в страну национальной борьбы и шовинизма. Эти автономные группы (я имею в виду татарские, башкирские, киргизские, грузинские, армянские и прочие «Национальные Советы»), все эти «Национальные Советы» добивались одного: получить автономию с тем, чтобы центральная власть не вмешивалась в их дела, не контролировать их… Дать автономию для того, чтобы внутри автономии вся власть принадлежала национальной буржуазии… на это не может пойти Советская власть».
Словом, ничего нового по сравнению с тем, что Сталин говорил уже ранее (в частности, на Третьем съезде Советов), не прозвучало. Тем не менее нарком настойчиво продолжал развивать именно эту мысль, полагая её наиважнейшей. Доказывал то животрепещущими, убедительными для слушавших его примерами:
«Есть два типа автономии. Первый тип – чисто националистический… «Национальные Советы», национальные полки вокруг этих Советов, межевание населения по национальным куриям, неизбежная при этом национальная грызня– таковы результаты этого типа автономии…
Такого типа автономии добивалась буржуазная Рада. Естественно, что для своего роста и развития Рада вынуждена была вести войну с рабоче-крестьянскими Советами. К тому же результату привело в Закавказье существование национальных армянских, грузинских, татарских /азербайджанских – Ю.Ж./ Советов.
Этот тип автономии, – продолжал Сталин, – мы отвергаем в принципе… Мы предлагаем другой тип автономии, тип автономии областной, с преобладанием одной или нескольких национальностей. Никаких национальных курий, никаких национальных перегородок! Автономия должна быть советской, опирающейся на совдепы».
И повторил характеристику данного типа, данную им при разработке «Общих положений» Конституции и их комментирования.
«Необходимо оставить в руках центральной власти все важные для всей страны функции, предоставить областным органам главным образом административно-политические и культурные функции. Таковы школа, администрация, необходимые политические мероприятия, формы и способы проведения общих декретов применительно к национально-бытовым условиям. Всё это на родном, доступном для населения языке. Вот почему общепризнанный тип областных объединений с областными ЦИК во главе является наиболее целесообразной формой такой автономии».90
Тем настойчиво внушал тридцати участникам совещания (представлявшим татар, башкир, чувашей, мордву, марийцев и русских, населявших весьма неопределённый пока по территории регион, ядром которого, бесспорно, являлись Казанская и Уфимская губернии), предельно простую мысль.
Российскую Федерацию образуют областные объединения, идентичные по конструкции власти подчинённому отношению к Центру. Лишь некоторые из них выделяются преобладанием нерусского населения. Населения, пока ещё не знающего русского языка, с более отсталыми, по сравнению с другими регионами, формами ведения хозяйства, порождающими особый быт. И до тех пор, пока такие различия существуют, не преодолены, приходится мириться с ними, создавая в предельно узких рамках то, что и следует называть национальной автономией. Автономией временной, преходящей.
Последовавшая за выступлением Сталина дискуссия показала, что далеко не все участники совещания разделяют взгляды и предложения наркома.
Егошин – русский (Уфимский губсовет): «К организации Татаро-Башкирского Штата рабочие и крестьяне относятся равнодушно».
Шамигулов – башкир (Оренбургский мусульманский комитет): губернский крестьянский съезд «высказался против Татаро-Башкирской Республики. Съезд протестовал против положения /о республике, разработанный Наркомнацем и утверждённый им 22 марта – Ю.Ж./, ибо благодаря ему создаётся разделение по национальностям… Мы против положения, ибо мы принадлежим к Уральскому /областному – Ю.Ж./ Совету».
Гафуров – татарин (Симбирский губсовет): зачитал данный ему наказ высказаться против «национальных республик».
Тунтул – латыш (Уральский облсовет): «Мы думали, что Федеративную Советскую Республику можно строить только по принципу экономическому, по принципу сильных, экономически связанных и сплочёных областей. Постройка по принципу национальному несёт с собой расстройство, гибель всего народного хозяйства, а вместе с тем и пролетариата, опекаемого всякими шовинистами».
Вахитов – татарин (Наркомнац): зачитал телеграммы, поступившие в адрес совещания от «трудящихся мусульман» Уфы. Оренбурга, Казани, других городов, одобряющих создание Татаро-Башкирской Республики.
Ибрагимов – татарин (Уфимский губернский мусульманский комиссариат): «Вопрос о Татаро-Башкирской Республике поднят низами».
Якубов – татарин (Казанский губернский мусульманский комиссариат): высказывается в поддержку создания национальных автономных республик.
Динмухаммедов – татарин (Пермский губернский мусульманский комиссариат): «Отношение пермского татарского пролетариата к объявлению Татаро-Башкирский Республики положительно».
Мухин – представитель чувашей: высказался за образование Урало-Волжского Штата, так как Татаро-Башкирская Республика «оставляет за бортом мелкие национальности».91
Весьма показательным стало то, что очень многие участники совещания вспоминали (как положительное явление) попытку создать в декабре 1917 – январе 1918 годов Урало-Волжский Штат – как многонациональное областное объединение, схожее с Туркестанской Республикой. Исключающее какие бы то ни было преимущества для татар и башкир. Напоминали о разгоне, как антисоветского, правительства «Башкурдистана» /Башкирии/, образованного в виде национального придатка к режиму атамана Дутова; ликвидации «Забулачной республики», провозглашённой татарскими националистами в Казани. И сходились в одном – Татаро-Башкирская Республика должна стать автономией национальностей, а не национальной.
На седьмой день работы совещания, завершая дискуссию, снова, с очень короткой речью, выступил Сталин.
«Национализм, – сказал он, – это та последняя позиция, с которой надо сбросить буржуазию, чтобы окончательно победить её… Чтобы разбить национализм, нужно, прежде всего, поставить и разрешить национальный вопрос. Но чтобы разрешить национальный вопрос открыто и социалистически, нужно его поставить на советские рельсы, подчинив его целиком и окончательно интересам организованных в Советы трудовых масс. Так, и только так можно выбить у буржуазии её последнее духовное оружие. Создаваемая ныне Автономная Республика татаро-башкир является практическим разрешением этого общего и важного для всей нашей революции вопроса».92
Итогом работы совещания, которому Сталин всё же навязал своё предложение, стало решение, предусматривавшее дальнейшие практические шаги для созыва Учредительного съезда Татаро-Башкирской Республики. Оно указывало: «привлечь к выборам только оформленные Советы»; рамки территории, определённые положением, расширялись – в неё включались, помимо Казанской (Среднее Поволжье), Уфимской и Оренбургской (Южный Урал) губерний, уезды соседних – населённых чувашами, черемисами (марийцами), мордвой – Симбирской. Пермской, Вятской, Екатеринбургской; вопросы компетенции органов власти автономии, как и установление её административных границ, возлагались на предстоящий Учредительный съезд. Подготовить же всё перечисленное должна была комиссия, в которую избрали М. Вахитова – от Наркомнаца, Янбаева – от Центрального Татаро-Башкирского комиссариата, Довлетшина – от башкир, Якубова – от татар, Ельменева – от марийцев, Мухина – от чувашей, Егошина – от русских.93
Однако ни провести Учредительный съезд, дату созыва которого загодя не определили, ни провозгласить на нём первую национальную автономию так и не удалось. Та самая территория, где и предполагалось создать Татаро-Башкирскую Республику, два месяца спустя стала ареной ожесточённейших сражений, оказалась отрезанной от столицы и центральной части страны Восточным фронтом.
Но что бы ни произошло потом (летом), тогда (в мае) выглядело несколько странно, неожиданно. Могло сложиться впечатление, и весьма убедительное, что Сталин напрочь отказался от отстаивания унитарности России. Стал рьяным поборником раздела её на национальные образования, наделённые автономией, и всё же, не только можно, но и должно предположить иное. Сталин, предлагая создать Татаро-Башкирскую Республику, менее всего думал о какой-либо государственности народов Среднего Поволжья и Южного Урала. Тем более, что инициаторами того выступали Центральный и Губернские мусульманские комиссариаты.
Скорее всего, для Сталина более важным являлся поиск таких форм, которые помогли бы, позволили бы в близком или отдаленном будущем и без особого сопротивления привести в Российскую Федерацию Украину и Крым, Польшу и Закавказье, даже, возможно, Финляндию. Иначе, зачем было ему даже в апреле упоминать именно эти края как вполне сложившиеся областные объединения, то есть субъекты федерации.
Ну, а средство для воссоединения у Сталина давно имелось, не раз упоминалось им в статьях, интервью, выступлениях и докладах – советская власть. Нельзя исключить, что такого рода представления и заставили Сталина (а вслед за ним и других руководителей страны) ни в одном из вариантов проекта Конституции ни разу не указать границы России, её пределы. О том же свидетельствует в тех же документах и отсутствие перечисления тех самых областных объединений, из которых уже практически складывалась Советская Федерация.
17 июня центральные газеты страны опубликовали утверждённую Президиумом ВЦИК повестку дня предстоящего Пятого Всероссийского съезда Советов. Четвёртым вопросом в ней значилось: «Конституция РСФСР». Ну, а для того, чтобы и делегаты, и население в целом смогли заранее познакомиться с существовавшими на тот момент вариантами проекта «Основного закона», которые следовало обсудить, и только наилучший представить на утверждение, «Известия» (две недели спустя) начали публиковать их. Сначала – «Общие положения» – как основополагающие, от которых напрямую зависели все остальные разделы, хотя они и следовали только после «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа».
Первым, разумеется (как уже утверждённый конституционной комиссией), появился вариант Сталина. Старый, ещё апрельский. Вторым – М.А. Рейснера и А.Г. Гойхберга, от Наркомюста, новой редакции.94
Вот тогда-то и стало ясно, насколько отошли они от постановления Третьего съезда («О федеральных учреждениях Российской Республики»), должного служить основой этих самых «Общих положений». Чтобы убедиться в том, достаточно было сравнить их по основным позициям.
От откровенно внеклассового, слишком уж гуманистического, «общечеловеческого» определения Российской Республики как «добровольного союза народов» отказались ещё в апреле. Тогда, когда конституционная комиссия приняла за основу для дальнейшей работы близкие друг другу варианты Сталина и Рейснера, содержавшие иную характеристику – «свободное социалистическое общество всех трудящихся».
Правда, поначалу между этими двумя вариантами имелись и довольно серьёзные различия. Для Сталина основой власти должны были служить только Советы. Рейснер же, тогда не чуждавшийся синдикализма, предложил другую форму объединений – «классовые трудовые, профессиональные, хозяйственные и политические союзы». Но спустя два месяца он со своим соавтором Гойхбергом отказался от прежнего взгляда и принял сталинское: объединять трудящихся должны лишь Советы.
Практически не было особых разночтений в изложении и второй статьи «Общих положений». Определявшей субъекты федерации. И для Сталина, и для Рейснера ими должны были стать областные объединения. При этом поначалу только Сталин предусматривал их частный случай – те, что «отличались особым бытом и национальным составом», которые следовало делать автономными. В конце концов, Рейснер с Гойхбергом согласились с таким решением, предложив, со своей стороны, создавать «особые областные союзы» там, где того требовали «хозяйственные и этнографические условия».
А так как в обоих вариантах изложение третьей статьи изначально было тождественным, то конституционная комиссия очень легко смогла свести два проекта в один:
«1. Российская Республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России. Вся власть в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики принадлежит всему рабочему населению страны, объединённому в городские и сельские Советы.
2. Советы областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, могут /выделено мной – Ю.Ж./ объединяться в автономные областные союзы, во главе которых, как и во главе всяких могущих быть образованными областных объединений вообще, стоят областные съезды Советов и их исполнительные органы.
Эти автономные областные союзы входят на началах федерации в Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику.
3. Во главе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики стоит Всероссийский съезд Советов, а в период между съездами – Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет».95
Так выглядела в окончательном, сводном, проекте структура власти. Её лишний раз подкрепляло ещё и то, что было изложено статьей 50 (раздел Б – «Органы Советской власти на местах»): «Областные объединения могут составляться с утверждения ВЦИК из районов, отличающихся особыми экономическими условиями быта».96
Не лишне обратить внимание на то, что национальные областные объединения – автономии – могли создаваться, но могли и не получать утверждения ВЦИК. Иными словами, не были обязательными для всех абсолютно национальных регионов.
Пятый Всероссийский съезд Советов открылся 4 июля, но через день его нормальную работу пришлось прервать. Левые эсеры, имевшие практически треть делегатов, подняли мятеж, а член их партии Блюмкин ещё и убил германского посла Мирбаха. И всё – во имя немедленной революционной войны с оккупантами. С Германией и Австро-Венгрией – на Украине, где всё сильнее разгоралось пламя партизанской войны.
Только после подавления мятежа заседания съезда возобновились. Однако повестку дня пришлось скорректировать, и вопрос о Конституции оказался теперь шестым, последним. Потому и прошёл без обсуждения, дискуссий. 10 июля окончательный проект был принят. Но, как вскоре оказалось, работа над ним не остановилась. Новый состав Президиума ВЦИК под председательством Свердлова (ни Сталин, ни Рейснер в его состав избраны не были) утверждённый текст несколько доработали. Вроде бы – чисто редакционно, но сохранили недопустимые для Основного закона разночтения.
Подготовленную Лениным ещё в начале января и утверждённую Третьим съездом Советов «Декларацию прав», ставшую преамбулой Конституции, сохранили практически в неприкосновенности и породили тем вопиющее юридическое противоречие. Ведь её статья 2 утверждала: «Российская Советская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик».
Подобная трактовка федерации, несомненно, имела в виду то, что ещё должно было произойти – грядущую мировую революцию и образование иных, помимо РСФСР, советских республик. Но об этом прямо написать в такого рода документе тогда ещё не решились. Вместе с тем, статья 10 второго раздела Конституции утверждала обратное: «Российская Республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России». Таким образом, появлялась возможность по-разному толковать, что же есть на самом деле РСФСР – свободный союз наций или республика трудящихся.
Как ни покажется удивительным, но правовая двусмысленность довольно скоро пригодилась, оправдала себя. Всего через четыре месяца.
Ноябрь 1918 года оказался переломным для хода истории как в мире, в Европе, так и в Российской Федерации.
В октябре, осознавая неминуемое поражение, германские власти попытались сделать всё возможное, чтобы оставить за собой и в будущем контроль за большей частью России. Хотя и не дождались признания Украины со стороны Москвы, продолжали действовать теми же методами. В Пскове начали создавать Северную армию во главе с генералом Никифоровым. На Дону поддерживали Краснова. На Северном Кавказе ничего не предпринимали против рождавшейся Добровольческой армии генерала Алексеева (с 8 октября – генерала Деникина) и Астраханской – генерала Демьянова. К этим откровенно прогерманским марионеточным режимам относились и гетман Скоропадский, и генерал Маннергейм. Веете, кто был обязан и своею властью, и постоянной политической и военной поддержкой германскому Верховному командованию. Только ему. И исходя из того, Берлин полагал, что их ставленники смогут самостоятельно, согласованно нанести военный удар по Петрограду и Москве. Устранить ВЦИК и СНК, образовать собственное правительство.
Полагаясь на эффективность такого плана, 5 ноября Германия – под предлогом так и не последовавшего наказания убийцам посла Мирбаха, а также ссылаясь на некую «революционную пропаганду, ведущуюся советским полпредством, разорвала дипломатические отношения с РСФСР. Но, как тут же оказалось, с таким решением весьма запоздала.
Ещё 3 ноября в Киле восстали матросы германского военно-морского флота. 9 ноября в Берлине появился Совет рабочих и солдатских депутатов, провозгласивший Республику. 10 ноября кайзер Вильгельм II бежал в нейтральные Нидерланды. В тот же день Берлинский Совет образовал временное правительство – Совет Народных Уполномоченных во главе с социал-демократом Ф. Эбертом и независимым социал-демократом Г. Гаазе. 11 ноября, неподалеку от Парижа, в Компьенском лесу, представители германского командования подписали акт о перемирии, который на деле завершил мировую войну. Ведь Болгария капитулировала 29 сентября, Турция – 30 октября, Австро-Венгрия – 4 ноября.
Правда, акт о перемирии с Германией оказался более чем странным. Немецкие войска на Западном фронте должны были незамедлительно отойти к старой границе. На Восточном же, в соответствии с секретным приложением к статье 12,– оставаться на Украине и в Прибалтике впредь до подхода туда вооружённых сил Антанты.
И всё же поражение Германской Империи было очевидным. А потому 13 ноября ВЦИК объявил об аннулировании Брест-Литовского мирного договора и Дополнительных соглашений:
«Всероссийский ЦИК сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор (равно и Дополнительное соглашение, подписанное в Берлине 27 августа и ратифицированное ВЦИК 6 сентября 1918 года) в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным…
Трудящиеся массы России /подразумевались территории Пскова, Двинска и Режицы – Ю.Ж./, Лифляндии, Эстляндии. Польши, Литвы, Украины, Финляндии, Крыма и Кавказа, освобождённые германской революцией от гнёта грабительского договора, продиктованного германской военщиной, призваны ныне сами решать свою судьбу… Все оккупированные области России будут очищены. Право на самоопределение в полной мере будет признано за трудящимися нациями всех народов…
Построенные на этих основах отношения между народами России, Германии и Австро-Венгрии будут не только мирными отношениями. Это будет союз трудящихся масс всех наций в их борьбе за создание и укрепление социалистического строя на развалинах строя милитаризма, империализма и экономического рабства…
Приветствуя население всех областей, освобождённых от ига германского империализма, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика зовёт трудящиеся массы этих областей к братскому союзу с рабочими и крестьянами России и обещает им полную, до конца идущую поддержку в их борьбе за установление на их земле социалистической власти рабочих и крестьян».97
Подготовив и опубликовав такое заявление, в Москве были твёрдо уверены – оправдалось ожидание мировой революции, призванной сыграть мессианскую роль. Приход, долгожданный приход той самой революции в Германии, о которой писали Маркс и Энгельс.
Между тем события развивались далеко не так, как надеялись большевики. Да, австрийские войска покидали Украину. Точнее, бежали в беспорядке, распродавая ненужное им теперь оружие, имущество. Воспользовавшись тем, Петлюра быстро воссоздал несколько вооружённых отрядов, которые и двинул из Белой Церкви на Фастов, чтобы с ходу войти в Киев. С севера начали наступление, также на Киев, полки Щорса и Боженко. Пополняя свои ряды партизанами и разворачивая их в дивизии.
И вот тогда Скоропадский попытался выполнить план Гинденбурга и Людендорфа. 14 ноября издал указ, вызвавший гнев националистов:
«Прежняя мощь и сила Российского государства должна быть восстановлена на основе… принципа федерализма. Украина должна играть ведущую роль в этой федерации, поскольку именно Украина показала пример законности и порядка… Украина, таким образом, должна возглавить создание Российской Федерации, главной целью которой должно быть восстановление великой России. Осуществление этой цели обеспечит не только благосостояние всей России, но также дальнейшее экономическое и культурное развитие украинского народа на основе национальной и политической независимости».98
Указ этот Скоропадский подготовил после встречи с атаманом Красновым. Издал, надеясь на штыки немецкой оккупационной армии. И просчитался. Вчерашние союзники и покровители предали его. Нарушили условия Компьенского перемирия, не желая рисковать собственными жизнями во имя интересов Антанты. 28 ноября заключили соглашение с Петлюрой, который гарантировал им беспрепятственную эвакуацию. Только потому петлюровские части – Днепровская дивизия атамана Зеленого – смогли практически спокойно, не встречая серьёзного сопротивления, войти 14 декабря в Киев. За несколько часов до того гетман Скоропадский в германском воинском эшелоне бежал в Берлин.
7. Достоинство двусмысленности
Опоздавшая на год – по расчёту большевиков – революция в Германии развивалась совсем не так, как надеялись в Москве. Три дня, с 16 по 18 декабря, в Берлине проходили заседания Всегерманского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Но, как и Первый Всероссийский, он не пожелал обременять себя нелёгким грузом власти. Уклонился от неё, оставив в руках правительства социал-демократов.
Попытка (23–24 декабря) матросов, прибывших из Киля, изменить ход событий, привела лишь к кровавой бойне. Её учинили организованные военным министром Носке добровольческие отряды офицеров и унтер-офицеров, оказавшихся не у дел после конца войны.
Ещё одну попытку пойти по российскому пути предприняла леворадикальная группа «Союз Спартака». 4 января она подняла в столице восстание, также завершившееся неоправданными жертвами и гибелью её лидеров – Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
А на развалинах Австро-Венгрии вместо победоносного шествия советской власти приходилось наблюдать невероятный в Европе за много столетий политический хаос, хаос, порождённый возникновением новых государств.
Австрия. 21 октября власть взяло Временное национальное собрание. 11 ноября кайзер Карл I Габсбург отрёкся от престола, а на следующий день в Вене провозгласили Республику.
Венгрия. 25 октября самообразовался Национальный Совет, взявший в свои руки власть. 11 ноября он провозгласил страну республикой.
Чехословакия. 28 октября Национальный комитет взял на себя функции высшей власти и провозгласил образование Чехословацкого государства.
Хорватия. 29 октября Хорватский сабор словенцев, хорватов и сербов объявил об отделении югославянских земель от империи и создании Государства словенцев, хорватов и сербов (включая мусульманскую Боснию и Герцеговину). 7 ноября к новому образованию присоединилась Сербия, а 26 ноября – Черногория. 1 декабря было провозглашено Королевство сербов, хорватов и словенцев (в 1931 году переименованное в Югославию).
Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР). Провозглашена 1 ноября в пределах Восточной Галиции и Буковины.
Кроме того, к числу стран, возникших на руинах Австро-Венгрии, необходимо отнести и Польшу, образованную с воссоединением австрийской Галиции и российского Царства Польского 7 ноября. 14 ноября созданный немцами Регентский Совет вручил власть Ю. Пилсудскому, объявленному «начальником государства».
Три недели распад двуединой монархии шёл вполне спокойно, «цивилизованно». Всё то время, пока провозглашалась независимость государств, в прошлом, и не один век, обладали суверенностью, но затем отнюдь не по своей воле оказались под властью Габсбургов. В немалой степени тому способствовали два важных фактора. Во-первых, ещё в 1915 году Антанта договорилась именно о таком завершении войны, и о том же говорили «Четырнадцать пунктов Вильсона». Во-вторых, новые государства создавались в рамках австрийских либо венгерских провинций, наделённых в 1867 году широкой местной автономией, осуществлявшейся избиравшимися на многопартийной основе ландтагами, и прежде официально использовали язык данного населения.
Но как только завершилась сама суверенизация, события сразу же приняли иной характер. Ведь предстояло определить то конкретное пространство, на которое новые парламенты и правительства собирались распространить свою власть. А для того пришлось разрешать национально-территориальную проблему. Решать её не за столом мирных переговоров, а на полях ожесточённых сражений. В войне, которую вела каждая новая страна со своими соседями.
Некоторое успокоение Восточной Европе и признанным международным сообществом границам молодых государств принесли только подписанные Антантой мирные договоры с поверженными противниками. Версальский – с Германией, 28 июня, Сен-Жерменский – с Австрией, 10 сентября, Нейиский– с Болгарией, 27 сентября 1919 года, и Трианонский – с Венгрией, 4 июня 1920 года.
До этого, и даже несколько позже, продолжался насильственный передел окраинных территорий бывшей Австро-Венгрии.
Болгарии, Германии. Вооружённые столкновения шли между Австрией и Венгрией из-за Бургенланда. Чехословакией и Венгрией – из-за Словакии, которую страна короны святого Стефана считала своей исторической частью, имевшей, к тому же, значительное венгерское население, а также из-за Карпатской Руси. Венгрией, Государством сербов, хорватов и словенцев. Румынией – из-за многонациональных Баната и Бачки. Венгрией и Румынией – из-за Трансильвании, не одно столетие являвшейся суверенным Венгерским княжеством, в котором исстари большинство составляли венгры.
Чехословакии пришлось с оружием в руках отстаивать право обладать Судетской областью, немецкое население которой посчитало наилучшим для себя воссоединиться с Германией.
Польша возмечтала восстановить свои границы, существовавшие до её разделов, в 1771 году. И потому вела необъявленные войны по трём направлениям. На западе – с Германией, от которой сумела оторвать Познанщину и часть Поморья, обеспечившую ей выход к Балтике (Польский коридор). На северо-востоке – с Литвой, ради захвата Виленщины. На юго-востоке – с ЗУНР, чтобы поглотить её территорию.
Последние две войны имели самое непосредственное отношение к России.
…Острые разногласия между населявшими Галицию поляками и украинцами открыто разгорелись 18 октября 1918 года. В тот день шестьдесят девять депутатов, представлявших украинское население Галиции (как в австрийском парламенте, так и в провинциальном ландтаге), собрались во Львове и объявили себя Украинским Национальным Советом. И сразу же приняли постановление, гласившее:
«1. Этнографические области Австро-Венгрии – Восточная Галиция с пограничной линией по реке Сан, Лемковщина, северо-западная Буковина с городами Черновцы, Старожинцы и Серет, украинская часть северо-восточной Венгрии /подразумевалась Карпатская Русь, современное Закарпатье и Пряшевщина – Ю.Ж./ – преобразуются в единую украинскую территорию.
2. Эта украинская территория отныне конструируется как украинское государство».99
Иными словами, речь пока шла не о независимости, а только о создании близкой к мононациональной провинции Австро-Венгрии. Но прогерманский Регентский Совет не стерпел и того. Заявил 28 октября – вся Галиция, целиком, составляет неотъемлемую часть готовившейся к суверенизации Польши. Сослался при этом на решение генерала Людендорфа, принятое ещё в мае.100 И уведомил Вену, что берёт на себя всю власть в провинции.
Три дня спустя польские легионы стали доказывать такое решение на практике. В ночь со 2 на 3 ноября заняли Перемышль (операцией руководил полковник В. Сикорский, в скором будущем – генерал, а в октябре 1939 – июне 1943 годов – премьер польского эмигрантского правительства). Вслед за тем настала очередь и Львова, столицы ЗУНР, бои за который продолжались до 22 ноября и закончились победой легионеров.
Не располагая достаточными силами – Украинская Галицийская армия (УГА) только начала формироваться из Украинских сечёвых стрельцов и украинцев, служивших в различных австрийских полках – правительство ЗУНР обратилось к Киеву с просьбой о братской помощи. Директория не оставила братьев без поддержки. Тут же откликнулась. Направила на польский фронт Казацкую дивизию им. Гонты, Казатинскую стрелковую бригаду и артиллерию. Они-то и укрепили УГА, командующим которой назначили генерал-лейтенанта царской службы М. Омельяновича-Павленко.
И всё же, осознавая всю неопределённость исхода борьбы один на один со столь сильным, хорошо вооружённым противником, как Польша, правительство ЗУНР наметило, как запасной, для крайнего случая, иной выход из того положения, в котором оказалось. Направило в Фастов полномочную делегацию, включившую министра внутренних дел Л. Цегальского и Дм. Левицкого. Они-то и подписали 1 декабря с членами Директории В. Винниченко, С. Петлюрой, А. Андриевским и Ф. Швецом предварительное соглашение об объединении двух украинских государств.
Навести некоторый порядок в оказавшемся более чем неспокойным регионе, погасить всё разраставшийся, ширившийся конфликт решила по-своему и Антанта. 19 января во Львов прибыла её посредническая комиссия во главе с французским генералом М.И. Бартелеми. Предложила просто разделить Восточную Галицию на две зоны – с преобладанием польского и украинского населения. И разделить их границей, проходившей бы с севера на юг по реке Буг и далее – по реке Стрый до её впадения в Днестр. Таким образом, к Польше должны были отойти Перемышль и практически вся территория современной Львовской области с районом нефтепромыслов Дрогобыч-Борислав. За ЗУНР оставались нынешние области, Тернопольская (к тому времени уже захваченная польскими войсками) и Станиславовская (современная Ивано-Франковская).
Руководству ЗУНР теперь не оставалось ничего иного, как завершить начатое соглашением, подписанным в Фастове. 22 января 1919 года в Киеве, на Софийской площади, в торжественной обстановке Винниченко зачитал одобренный уже Украинским Национальным Советом Универсал, провозгласивший объединение ЗУНР и УН Р. Акт, в котором патетически говорилось:
«Отныне воедино сливаются столетиями оторванные друг от друга части единой Украины, Западно-Украинская Народная Республика – Галичина, Буковина, Венгерская Русь – и Надднепровская великая Украина… Сбылась вековая мечта, которой жили и за которую умирали лучшие сыны Украины. Отныне есть единая, независимая Украинская Народная Республика. Отныне украинский народ, подхваченный могучим порывом своих свободных сил, имеет возможность соединить все устремления своих сынов на создание нераздельного, независимого украинского государства на радость и счастье трудового народа».101
Но даже и такое отчаянное решение, по сути – самоубийственное, не спасло ЗУБР. Всего через две недели польские войска перешли в новое наступление. Оставив за ней территорию, прилегающую к Станиславову и Тарнополю, остановились. Ненадолго, лишь до 1 марта, когда война возобновилась.
Не облегчил акт 22 января положения и Директории. Ведь ей угрожало не сильное, но всего лишь соседнее государство. Угрожал собственный народ, так и не признавший её своей.
…Сразу же после Компьенского перемирия, предчувствуя очень близкий конец и немецкой оккупации, и существования её порождения – гетманщины, – лидеры Украинской социал-демократической партии поспешили приготовиться к взятию власти в свои руки. 14 ноября образовали будущий верховный орган Украины – Директорию. Главой её избрали В. Винниченко, а членами – С. Петлюру, Ф. Швеца, А. Андриевского и А. Макаренко (с 22 января шестым стал экс-президент ЗУНР В. Петрушевич). Обосновавшись в Белой Церкви, они стали собирать силы для похода на Киев.
Чтобы придать Директории хотя бы видимость легитимности, её создатели провели 12–14 декабря в Виннице то, что назвали Государственным совещанием. Получив его одобрение, начали определять политический курс на ближайшее время. Винниченко предложил, исходя из имевшегося опыта, заключить военный союз с Советской Россией, постараться максимально сблизиться с нею. Петлюра категорически возражал против этого, настаивая на абсолютной самостоятельности и налаживании отношений со странами Антанты. Результатом дебатов стал компромисс: начать переговоры и с Москвой, и с Парижем. Но исполнить ни того, ни другого Директории не удалось.
22 ноября в воды Чёрного моря вошла соединённая эскадра союзников – четыре британских, пять французских и один итальянский крейсер, двенадцать миноносцев этих же стран. Они высадили довольно значительный десант – две французских и полторы греческих дивизии, которым предстояло заменить немецкие гарнизоны. В Новороссийске – 23 ноября, в Севастополе – 24, в Одессе – 26 и в Николаеве – 9 декабря. Установив контроль над Черноморским побережьем, командование сил Антанты – французский генерал д'Ансельм – не пожелало иметь дело с Директорией. Предпочло Деникина с его Добровольческой армией, как представителя той России, с которой и намеревалось в дальнейшем вести переговоры.
Воспользовавшись подходящей ситуацией, Румыния, вновь переметнувшаяся на сторону союзников, поспешила расширить свою территорию. 10 декабря объявила о включении Бессарабии в состав королевства. Якобы по единодушной просьбе местного населения губернии. Наделе– лишь небольшой группы националистов, за год перед тем создавших, даже без намёка на законные выборы, явно фиктивный орган – «Сфатул цэрий» («Совет края»).
Тогда же у Директории появился ещё один враг. 26 декабря в нейтральной зоне, в небольшом городке Суджа было образовано Временное рабоче-крестьянское правительство Украины. Возглавленное Г.Л. Пятаковым, включившее таких известных и давних непримиримых противников Рады, уже входивших в состав первого украинского советского правительства, как Артём (Ф.А. Сергеев), В.П. Затонский, Ю.М. Коцюбинский, а также К.Е. Ворошилов.
В своих претензиях на власть суджинское правительство опиралось на силу двух дивизий, в которые к тому времени преобразовали Богунский и Таращанский полки. Начавшие свой победоносный поход 18 декабря. 1-я Украинская Советская дивизия 12 января вытеснила петлюровцев из Чернигова, 19 – из Глухова, 16 – из Полтавы. 2-я дивизия наступала восточнее. 3 января без боя вступила в Харьков, 17 – заняла важную стратегически узловую железнодорожную станцию Луговая, 27 – вошла в Екатеринослав.
15 января на сторону Советской власти перешли дивизии атаманов Зелёного и Данченко. 16 января Директория не нашла ничего лучшего, как объявить войну РСФСР. Для руководства своими (таявшими с каждым днём) силами образовала «военный триумвират» – С. Петлюра, В. Коновалец, А. Мельник (двое последних, галичане по происхождению, позже бежали в Польшу, создали там Организацию Украинских Националистов – ОУН).
Вот тогда-то, 28 января, уже не Временное рабоче-крестьянское правительство, а сменивший его Совнарком УССР, председателем которого избрали Х.Г. Раковского, выступил с программной декларацией.
«Тесная историческая, экономическая и культурная связь. – гласила она, – рабочей и крестьянской Украины с Советской Россией вменяет нам в обязанность равнять свой революционный классовый фронт прежде всего с фронтом российского пролетариата. Врагов Советской России мы объявляем врагами Советской Украины.
У нас одинаковые политические, экономические и военные задачи. Борьба с белогвардейцами, борьба с империализмом союзников и борьба с украинской буржуазией в лице Директории одинаково является необходимым условием для укрепления Советской власти, как в России, так и на Украине. Полный разгром русской буржуазии и русских помещиков является условием не только укрепления Советской власти в России, но и на Украине.
Всё это предрешает объединение Украинской Советской Республики с Советской Россией на началах Социалистической Федерации /выделено мной – Ю.Ж./, формы которой будут установлены полномочными представителями на Всеукраинском съезде Советов».102
Однако Третий съезд Советов, собравшийся 6 марта в Харькове, не исполнил возвещенного. Не выполнил обещания по настоянию двух людей, занимавших ключевые посты. Секретаря ЦК КП(б)У Эммануила Ионовича Квиринга – поволжского немца по национальности, «ставшего украинцем», как он писал в автобиографии, только в 1914 году, когда случайно оказался в Екатеринославе. И всё того же Раковского – тогда же, в марте, выступившего в Москве на Первом Учредительном конгрессе Коминтерна в своей второй, точнее, первой ипостаси, как посланец Балканской революционной социал-демократической федерации.
Они-то и настояли на принципиально иной формулировке политической судьбы Украины, да к тому же – отнюдь не ближайшей. Статья 4-я Конституции УССР, принятой съездом 10 марта и утверждённой украинским ЦИКом четыре дня спустя, гласила:
«Решительно порывая с прошлым, стремясь уничтожить вместе с делением общества на классы также национальный гнёт и национальную рознь, Украинская Социалистическая Советская Республика заявляет о своей твёрдой решимости войти в состав единой международной Социалистической Советской Республики, как только создадутся условия для её возникновения.
Украинская Социалистическая Советская Республика заявляет о своей полной солидарности с ныне существующими уже советскими республиками и о своём решении вступить с ними в теснейшее политическое объединение для совместной борьбы за торжество мировой коммунистической революции и в теснейшее сотрудничество в области коммунистического строительства, мыслимого только в мировом масштабе».103
Иначе говоря, всего за полтора месяца необходимость объединения с Советской Россией на началах Федерации на Украине трансформировалась во всего лишь решение войти в состав некоей международной Советской Республики, да и то, только тогда, когда та возникнет.
Между тем, Директория панически бежала из Киева ещё 2 февраля, сделав своей временной «столицей» Винницу.
Вскоре та же бесславная участь постигла и союзников. 10 марта Первая Заднепровская бригада Н.А. Григорьева – бывшего штабс-капитана царской армии, офицера войск Рады и гетмана, перешедшего на сторону Советской власти – изгнала французские и греческие части из Херсона, 14 марта – немецкий и греческий гарнизоны из Николаева, а 6 апреля вступила в Одессу. В тот день из этого крупнейшего черноморского порта совершила исход первая волна эмигрантов (включая Бунина. Алексея Толстого), бежавших вместе с подразделениями Добровольческой армии в Константинополь.
Теперь Директория контролировала (да и то неизвестно – надолго ли) территорию лишь двух губерний – Киевской и Подольской, да восточные уезды Волынской (западные уже захватили польские легионеры).
Становилось слишком очевидным, что украинские «незалежность и самостийность» исчерпали себя. «Национальная идея» больше не находила поддержки у населения края, отдавшего в конце концов предпочтение Советской власти.
Казалось бы, теперь Польше ничего не стоит нанести последний, окончательный удар по жалким остаткам вооружённых сил Директории и ЗУНР. Однако Пилсудский не пошёл на то по двум причинам. Во-первых, ему, Начальнику государства, пришлось смирить гордыню и передать 20 февраля свою диктаторскую власть Законодательному сейму. Только благодаря тому Пилсудскому удалось добиться официального признания стран Антанты: 24 февраля – Франции, 25 – Великобритании, 27 – Италии. Признания, которого он тщетно добивался с 16 ноября 1918 года, когда разослал во все европейские столицы телеграммы о воссоздании Польской Республики.
Во-вторых, Пилсудский решил воспользоваться весьма благоприятной, как он полагал, ситуацией, сложившейся на Парижской конференции. Мирный договор с Германией, среди прочего призванный определить и её новую, заведомо и намеренно усечённую территорию, пока ещё не был подписан. Только вырабатывался и обсуждался с безуспешно пытавшейся сопротивляться делегацией поверженной страны.
Следовательно, считал Пилсудский, необходимо как можно быстрее поставить под контроль Варшавы де-факто все те земли, о возвращении которых поляки мечтали полтора столетия. Тем самым восстановить Польшу в границах 1772 года, до разделов, в виду некоей, весьма неопределённой федерации. Включившей бы и собственно Польшу, и Литву с Белоруссией, и Украину. А помимо них – и давно утраченные Познаньщину, Силезию, Данциг, Западную и Восточную Пруссию. Словом, воссоздать Речь Посполитую, от моря Балтийского – до Чёрного.
Выполняя приказ Начальника государства и своего Верховного Главнокомандующего, польские легионы устремились прежде всего на запад. Сумели захватить почти всю Познаньщину небольшую часть Верхней Силезии, пробиться к морю у Данцига. Столь откровенная агрессия против и без того поставленного на колени соседа вызвала в Германии не только справедливый гнев, но и стремление отстоять свои земли. Дело дошло до того, что Совет Четырёх (премьеры Франции – Жорж Клемансо. Великобритании – Дэвид Ллойд Джордж, Италии – Витторио Орландо и президент США – Вудро Вильсон) вынужден был всерьёз учитывать возможность польско-немецкой войны. И, дабы защитить своего союзника, срочно перебросил в Польшу из Франции семидесятитысячную армию генерала Юзефа Халлера (её сформировали из американцев польского происхождения, сражавшихся на Западном фронте в составе германских вооружённых сил), а из Одессы и Мурманска – остатки корпуса генерала Довбор-Мусницкого. 14 февраля Совет Четырёх поручил маршалу Фошу установить демаркационную линию между немецкими и польскими войсками, но «не предрешая будущих границ Германии и Польши».
«Повторяю Вам своё мнение, – вынужден был несколько позже, 31 мая, растолковывать Пилсудский своему премьер-министру И. Падеревскому, – до урегулирования вопроса наших западных границ мы на девять десятых зависим от доброй воли Антанты… Только после урегулирования этих дел мы станем первостепенной силой на Востоке, с которой каждый, не исключая Антанты, будет считаться. Тогда будет легко, используя любые предлоги, которые всегда найдутся, решить дела в свою пользу».104
Стремясь хоть как-то разрядить опасную для только что установленного в Европе мира обстановку, британский министр иностранных дел Артур Бальфур 19 марта предложил «немедленно приступить к установлению этнографических границ Польши, чтобы (Парижская) конференция, подойдя к вопросу о Львове и нефтяных источниках Восточной Галиции, имела уже перед собой беспристрастные суждения. В случае, если бы перед Советом (Четырёх) предстала украинская делегация, Совет, прежде чем выносить решение, имел бы в своём распоряжении рекомендацию со стороны беспристрастного органа».105
Выработку именно такой, наиболее объективной, границы Польши (как с Германией, так и с Литвой, Белоруссией и Украиной), поручили немедленно созданной комиссии под председательством бывшего Генерального секретаря МИД Франции Жюля Камбона, однако её предложения сразу же породили резкие разногласия. Так, Клемансо настаивал на восстановлении «исторических пределов» Польши. Второй член Совета, Ллойд Джордж, занял диаметрально противоположную позицию.
«Поляки, – указывал он, – требуют присоединения трёх с половиной миллионов жителей Галиции. Против этого можно возразить только одно: Польша не должна поглощать население, которое не является и не хочет быть польским… Когда я вижу, как малые народы, не успевшие ещё сами вкусить сладость свободы, уже стараются подчинить себе других, моё сердце переполняется горечью. Эти народы /британский премьер имел в виду не только Польшу, но и Чехословакию, – Ю.Ж./, верьте мне, большие империалисты, чем Англия или Франция». 106
Зная о поддержке Клемансо, Пилсудский отказался от прежней военно-политической стратегии. Решил действовать не только на западе, но и на востоке. Поспешил урвать сколь можно больше земли как у Германии, так и у столь ненавистной ему всегда бывшей Российской Империи. Армия Халлера продолжала боевые действия против ЗУНР. Одновременно одиннадцать дивизий готовились к наступлению по двум направлениям. Северному – на Вильну, а также на Лиду и Молодечно. И южному – на Барановичи и далее на Минск и Пинск.
Вспоминая о тех событиях, Ллойд Джордж, два десятилетия спустя, писал:
«Польша снова вообразила себя безраздельной хозяйкой Центральной Европы. Принцип самоопределения не соответствовал её домогательствам. Она требовала Галицию. Украину, Литву и некоторые части Белоруссии, где население при проведении голосования категорически отказалось бы от польского господства». Польские лидеры «утверждали, что эти различные национальности принадлежат полякам по праву завоеваний, осуществленных их предками… Поляки нашли себе вождя, который очень хорошо подходил для предъявления требований, основанных не на справедливости, а на силе, и для которого патриотизм был единственным критерием права». Пилсудский, по словам Ллойд Джорджа, «отдавал все силы своего ума и воли политика территориальной экспансии при помощи оружия».107
Британский премьер не преувеличивал, отнюдь. Действительно, Пилсудский вызывающе игнорировал существование к востоку от Польши иных государств. Провозгласивших независимость одновременно с нею, со своими правительствами – как демократическими, так и советскими по форме. Лишь не имевшими собственных вооружённых сил, способных остановить агрессора и защитить свой суверенитет.
9 ноября в Вильнюсе, который ещё не покинули немецкие войска, Национальная тариба, возглавляемая с сентября 1917 года Антанасом Сметоной, поспешила объявить об упразднении монархии. Провозгласила Литовскую Республику и сформировала правительство А. Вольдемараса. Свою юрисдикцию тариба намеревалась распространить на те земли, которые считала и исторически, и этнически литовскими. На губернии Ковенскую. Виленскую, Сувалкскую и Гродненскую. О том и уведомила, но несколько позже, 29 апреля, Совет Четырёх, обратившись к нему с просьбой о признании.108
Однако вскоре в молодом государстве установилось двоевластие. 16 декабря в Вильнюсе собрался Совет рабочих, безземельных и малоземельных депутатов. Объявил о ниспровержении тарибы и передал власть Временному рабоче-крестьянскому правительству В.С. Мицкявичюса-Капсукаса. Только что возвратившегося из Москвы, где более года руководил литовским комиссариатом Наркомнаца.
В тот же день правительство Советской Литвы обратилось к населению с манифестом. В нём объявило об упразднении (как оккупационных органов, так и всех учреждений) тарибы. О введении социальных преобразований, аналогичных российским. И ещё – о внешнеполитической ориентации: «Строя нашу новую жизнь на тех же началах, которые положены в основу Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, мы впредь будем идти рука об руку с Советской Россией и со всеми другими странами, вступившими на путь мировой социалистической революции».109
Но серьёзно претендовать на власть в Литве правительство Капсукаса смогло только после начавшегося 31 декабря отвода немецких оккупационных войск из Вильнюса, из которого в Каунас перебралась и тариба. Закрепиться там, всего в девяноста километрах от столицы, помогло появление у неё нового, очень сильного покровителя – VI Резервного корпуса генерала Гофмана, действовавшего с согласия Антанты.
Сразу после ухода немцев из Вильнюса более тысячи польских легионеров поспешили занять город, который они считали своим. Только тогда в события вмешалась и Москва. Не могла оставить без поддержки республику, признанную ещё 22 декабря. Направила для отражения польской агрессии специально и срочно сформированную Западную армию, включавшую три дивизии, по численности более напоминавшие полки. 6 января от легионеров был освобождён Вильнюс, затем Паневежис, Щауляй, Укмерге. Однако попытки овладеть Каунасом, Гродно и Сувалками успеха не имели – с каждым днём поляки наращивали свои силы на этом участке своего фронта.
В те же дни стала стремительно меняться ситуация и к югу от Литвы, в Белоруссии, которую поспешно покидали немецкие войска: 21 ноября – Полоцк, 28 – Бобруйск, 31 – Могилёв, 8 декабря – Слуцк, 10 – Минск, 18 – Молодечно. Несмотря на все свои попытки, Белорусская Рада удержаться в освобождённых городах не сумела. Без сопротивления вынуждена была уступить власть Временному рабоче-крестьянскому правительству Белорусской Социалистической Советской Республики, образованному 31 декабря в Минске. А собравшийся накануне Учредительный съезд Белорусской Компартии, выйдя за рамки своей компетенции, объявил о территории нового советского государства. Ею должны были стать губернии: Минская, Могилёвская, Витебская (без Двинского, Режицкого и Лютенского уездов), Гродненская; Ново-Александровский и Вилейский уезды Ковенской; Свенцянский и Ошмянский уезды Виленской; Августовский уезд Сувалкской; Смоленская без Гжатского, Сычёвского, Вяземского и Юхновского уездов; Суражский, Мглинский, Стародубский и Новозыбковский уезды Черниговской.110
Такого рода территориальные притязания, которые вполне могли привести к серьёзному конфликту и с Литвой, и с Украиной, и с Россией, были разрешены весьма быстро и просто. 16 февраля 1919 года Первый Всебелорусский съезд Советов провозгласил:
«Сознавая необходимость скорейшего разгрома белогвардейского белорусско-литовского правительства и учитывая общность экономических интересов, Всебелорусский съезд Советов в полном согласии с намерениями и предложениями Литовского Советского правительства постановляет: Признать необходимым немедленное слияние Белорусской Советской Республики с Литовской Советской Республикой, поручив проведение в жизнь слияния и организацию единого правительства органу власти, выделенному съездом».111
И хотя в этой декларации польская агрессия никак не упоминалась, в тот же день временное правительство Литвы и ЦИК Белоруссии обратились к правительству Польши:
«Рабочие и беднейшие крестьяне Литвы и Белоруссии ныне разрешают спорные между ними территориальные вопросы путём объединения, путём создания Социалистической Советской Литвы и Белоруссии. В то же время, они стремятся находиться в возможно близкой, неразрывной связи с другими своими соседями, со всеми уже существующими на территории бывшей Российской Империи социалистическими советскими республиками – с Россией, с Украиной, с Латвией, с Эстляндией – и создать из всех этих республик единую Федеративную Социалистическую Советскую Республику /выделено мной – Ю.Ж./…
Заявляя свой протест против попыток со стороны Польши насильственным путём разрешить территориальные споры. Временное рабоче-крестьянское правительство Литвы и Центральный Исполнительный Комитет Белоруссии ещё раз подчёркивают, что с их стороны имеется полная готовность разрешить полюбовно и миролюбиво все спорные территориальные вопросы, и потому предлагают правительству Польской Республики делегировать своих представителей в Смешанную комиссию, которая должна будет установить государственную границу между создаваемой Социалистической Советской Республикой Литвой и Белоруссией с одной стороны, и Польской Республикой – с другой».112
Не очень полагаясь на дипломатию со столь воинственным соседом, в тот же день, 16 февраля, Всебелорусский съезд Советов заявил о своём твёрдом намерении «начать переговоры с Российской Социалистической Советской Республикой об установлении федеративной связи».113 Точно такое же практически поручение дал и Первый съезд Советов Литвы 19 февраля правительству Литовско-Белорусской Республики, провозглашённой восемь дней спустя:
«Немедленно же вступить в переговоры с рабоче-крестьянскими правительствами РСФСР, Латвии, Украины и Эстляндии на предмет создания из этих республик одной Федеративной Социалистической Советской Республики».114
Сходным образом развивались события и в соседних Латвии, Эстляндии.
Уже при начале эвакуации немецкой армии, 18 ноября в Риге собрался Народный сейм, треть мест в котором заняли социал-демократы. Он провозгласил независимость Латвийской Республики и сформировал её правительство во главе с лидером Крестьянского союза Карлисом Ульманисом (оказавшимся практически не сменяемым главой государства – занимал пост премьер-министра в 1918–1921, 1925–1926, 1931, 1934–1936 годах, президента-премьера в 1934–1940 годах.).
Не располагая хоть сколько-нибудь надёжными воинскими силами, 7 декабря Ульманис заключил договор с уполномоченным Германии в Прибалтике Августом Виннигом об организации Балтийского ландсвера (ополчения), под полным контролем победителя в гражданской войне в Финляндии, командующего с 1 февраля 1919 года всеми германскими вооруженными формированиями в Прибалтике генерал-майора графа Рюдигера фон дер Гольца. Берлин предоставлял вооружение и обмундирование для 26 рот. Предполагалось, что 18 из них будут латышскими, 7 – немецкими и 1 – русская.115
Из латышей (как ни старались, даже прибегнув к всеобщей мобилизации) сформировать удалось лишь 7 рот. Поэтому правительству Ульманиса пришлось дать согласие на создание из находившихся в Германии (оказавшихся не удел) немецких солдат и офицеров, а также из уходивших на родину частей германского VIII резервного корпуса Добровольческой («Железной») дивизии, пообещав всем, кто будет сражаться в её составе «против большевизма» хотя бы четыре недели, латышское гражданство.116
Но и таких сил, как довольно скоро выяснилось, оказалось недостаточно для защиты правительства. Поэтому из Восточной Пруссии срочно вызвали Гвардейскую резервную дивизию (головную часть VI резервного корпуса) генерала Гофмана. В самой же Латвии лифляндский дворянин, князь А. Ливен начал формировать Русские Добровольческие Отряды, а авантюрист П.Р. Бермонт-Авалов (уссурийский казак, присвоивший себе звание полковника) создал из доставленных в край из Германии русских военнопленных Особый корпус Русской армии.
Вся эта нараставшая с каждой неделей мощь – в январе 1919 года её численность достигла 40 тысяч человек – предназначалась для борьбы с провозглашённой 4 декабря в Валке Социалистической Советской Республикой Латвией и её правительством во главе с Петерисом Стучкой. С той самой властью, на помощь которой тут же пришла, срочно возвращённая на родину Латышская стрелковая дивизия, переименованная в Армию Советской Латвии. Она-то и начала освобождение края от новых старых оккупантов.
Поддержанная Особой интернациональной дивизией и Новгородской дивизией Красной Армии РСФСР, дивизией Литовско-Белорусской Республики, к концу декабря она изгнала части фон дер Гольца из Видземе (Лифляндии), оттеснив небольшую группировку противника к эстонской границе, Латгалии (северо-западные уезды Витебской губернии), а в начале января 1919 года – и большую часть Курземе (Курляндии). Вынудила и все немецкие части, и правительство Ульманиса укрыться в Лиепае (Либаве).
Открывшийся 13 января 1919 года в Риге Первый съезд Советов рабочих, безземельных и стрелков Латвии принял первую Конституцию республики, закрепив её первой статьей (как и двумя месяцами ранее) Народный сейм, объединение трёх исторических земель – Видземе, Латгалии и Курземе. Правда, в Основной закон было внесено весьма важное примечание: «Границы с соседними государствами пока остаются прежними, и их изменения допускаются по взаимному соглашению с этими государствами».117
Кроме того, съезд принял 15 января и особую резолюцию– об отношениях с Советской Россией. Ею поручил «советскому правительству Латвии разработать основные условия о взаимоотношениях между Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой и Латвией, исходя из единодушного сознания трудового народа, что Латвия и Советская Россия должны жить в самом тесном братском союзе».118
Такого же рода двоевластие, как в Литве и Латвии, сложилось после отхода немецких оккупационных войск и в Эстляндии. Правда, там Советской власти удалось продержаться всего около двух месяцев, да, к тому же, лишь в восточных районах.
Первой заявила о себе – 11 ноября, в Таллине (Ревеле) – Эстонская Республика с Временным правительством Яана Тыннисона и президентом Константином Пятсом (примечательно, что последний, как и Ульманис, сумел продержаться во главе государства свыше двух десятилетий: в 1918–1919 годах – президент, в 1921–1922, 1923–1924, 1931–1932, 1932–1933, 1934–1937 – премьер-министр, в 1937-1938 – регент, в 1938-1940 —вторично президент).
Вслед за тем, 29 ноября, но в Нарве, была провозглашена Эстляндская Трудовая Коммуна (названа по аналогии с Петроградской Северной Трудовой Коммуной), чьё правительство – Совет коммуны – возглавил Яан Анвельт. Но произошло это только после того, как 6 дивизия Красной Армии, состоявшая из полков, сформированных из эстонцев (Таллинского, Тартусского и Вильяндийского), заняла приграничную Нарву.
Небезосновательно опасаясь за судьбу своего режима, Временное правительство, располагавшее наспех сформированными пятью батальонами и двумя конными полками, обратилось за поддержкой к Лондону. Тот не оставил в беде весьма важного стратегически потенциального союзника. Уже 12 декабря в Таллинский порт вошла британская эскадра. Она доставила не только необходимое оружие, но ещё и более двадцати тысяч добровольцев из Финляндии, Швеции и Дании, жаждавших отдать свои жизни в борьбе с «большевизмом».
Им-то и удалось в начале января остановить продвижение Красной Армии на линии: Финский залив (в 45 километрах восточнее Таллина) – Пайде (Вейсенштейн) – Вильянди (Феллин) – побережье Рижского залива, южнее Пярну (Пернау), а 19 января полностью вытеснить её из пределов Эстонии.
Ещё не зная о катастрофе – падении Эстляндской Трудовой Коммуны, 9 февраля «Правда» под на-редкость казённым сухим заголовком – «Политика правительства по национальному вопросу», опубликовала восторженную статью Сталина. Ну как же, ведь всё то, что происходило в последние недели на западных окраинах страны, полностью подтверждало всё то, о чём он писал и говорил за год перед тем:
«Чем утопичнее планы наших контрреволюционеров, тем более реальной вырисовывается политика Советской власти, целиком опирающаяся на взаимное братское доверие народов России. Более того, она, эта политика, при нынешней международной обстановке является единственно реальной, единственно революционной политикой».
Об этом красноречиво свидетельствует хотя бы последняя декларация съезда Советов Белорусской Республики об установлении федеративной связи с Российской Советской Республикой…
Добровольный союз трудящихся всех независимых советских республик – это именно тот путь объединения народов, о котором всё время твердила Советская власть, и который даёт теперь свои благие результаты…
Так, от распада старого империалистического единства, через независимые советские республики, народы России приходят к новому добровольному братскому союзу. Путь этот, несомненно, не из самых лёгких, но он – единственный путь, ведущий к прочному, нерушимому социалистическому союзу трудовых масс национальностей России. 119
Однако надежды Сталина ещё не оправдались.
Официальная Варшава, Пилсудский никак не реагировали на миролюбивые предложения Вильнюса. И от 16, и от 28 февраля. Решили просто не замечать их, ибо они мешали осуществлению их захватнических планов. В середине февраля польские войска продолжили наступление и заняли Сувалкскую, Гродненскую губернии.
В конце февраля – марте захватили Брест, Волковыск, Слоним, Пинск, Барановичи. А 21 апреля, после ожесточённого боя, вошли в Вильнюс, снова ставши Вильной, установив полный контроль над юго-восточной Литвой.
Правительству Литовско-Белорусской Республики пришлось перебраться в Минск.
Но не в лучшем положении оказалось и правительство А. Вольдемараса. С величайшим трудом оно сохраняло контроль над Каунасом и Шауляем. С востока и юга его теснили поляки, с запада – Гвардейская резервная дивизия генерала Гофмана и «Железная дивизия». При полном непротивлении Антанты, они 26 февраля захватили Виндаву (Вентспилс), а для обеспечения безопасности своих коммуникацией, связывающих их с Восточной Пруссией, оккупировали западные районы Литвы.
3 марта немецко-русские части фон дер Гольца, используя своё численное превосходство и лучшее вооружение, развернули наступление, форсировав Венту. И на восток – к Митаве (Елгаве), и на север – к Риге. 10 марта вошли в Голдинген (Кулдигу), 15 – в Тукум (Тукумс), 18 – Митаву.
16 апреля командир одного из отрядов ландсвера, курляндский барон Ханс Мантейфель совершил в Либаве государственный переворот. Сверг Ульманиса, заменив его на прогермански настроенного А. Ниедру. Заодно арестовал большинство министров, а латышские воинские части разоружил. После происшедшего стало более чем очевидно, что фон дер Гольц стремится не столько к борьбе с большевизмом, сколько к восстановлению Балтийского Герцогства, благодаря поддержке руководителя военной миссии США в Лиепае полковника Грина, одобрившего переворот официально. Занявшие противоположную позицию Франция и Великобритания ультимативно потребовали от Германии восстановить «законное» правительство Ульманиса, а фон дер Гольца – немедленно отозвать из Прибалтики. Однако Берлин в ответной ноте от 9 мая пригрозил в случае несогласия с проводимой им политикой, отозвать все немецкие вооружённые силы с территории бывшей Российской Империи. Парижу и Лондону пришлось смириться. 120
Наглое, ничем не прикрытое вмешательство Германии во внутренние дела Латвии заставило Советское правительство отказаться от, как все понимали, безрезультатных дипломатических нот. Более чем своеобразно решить немецкий национальный вопрос, практически повторив то, что практиковалось в крае во время мировой войны. 25 апреля П. Стучка подписал декрет «О лицах, принадлежащих к родам прибалтийского дворянства в Латвии». Он определил:
«Ввиду того, что 1) прибалтийское дворянство является самым реакционным сословием во всём мире и целыми столетиями, почти без исключения, вело бесчеловечную борьбу с рабочим народом; что 2) оно после революций 1905 и 1917 годов ясно доказало свою непримиримость и, даже в пределах буржуазных латышских и эстонских правительств 1919 года, не стесняется устраивать восстания, чтобы утвердить открытое господство юнкеров и с внешней помощью распространить его на всю Прибалтику…
Советское правительство Латвии постановляет:
1. Произвести в Латвии регистрацию всех принадлежащих к родам прибалтийского дворянства, для чего все проживающие в Латвии принадлежащие к этим родам обязаны в семидневный срок явиться в местные Исполнительные Комитеты, сообщая сведения о своём происхождении и прежнем роде занятий, причём не исполняющие настоящего распоряжения будут привлечены к общественности перед Революционным трибуналом.
2. Разрешить свободно проживать в Латвии только тем принадлежащим к родам прибалтийского дворянства, которые
а) отказались от принадлежности к своему роду и своею деятельностью на поприще науки или другой культурной работы заслужили это право перед рабочим народом Латвии;
б) которые, будучи малолетними, ещё не выявили вражды против советского строя Латвии, если они поступают в воспитательные учреждения Советского правительства и там приобретают полное доверие Советской власти;
в) тем, относительно которых имеются достоверные факты, что они действительно достойны быть гражданами Социалистической Советской Республики Латвии.
3. Все упомянутые в пункте 2 а) и в) лица оставляются в Латвии или навсегда, или на известный срок испытания, если за это высказываются уездные Исполнительные Комитеты и это утверждается Советским правительством Латвии, или если это непосредственно разрешает Советское правительство Латвии.
4. Остальные члены дворянских родов обязаны навсегда оставить пределы Латвии со всеми семьями, за исключением тех, которые оставляются здесь в порядке, предусмотренном в статье 2.
5. Временно они остаются в концентрационном лагере в качестве заложников против безобразий немецких юнкеров и их помощников по отношению к мирному населению Латвии, за исключением тех, которые вследствие младолетства, старости или нездоровья освобождаются из концентрационных лагерей; изгнание же их будет проведено в жизнь, когда будут прекращены военные действия и когда это найдёт целесообразным Советское правительство Латвии».121
И всё же, такая более чем радикальная мера (правда, не осуществлённая) никак не повлияла на продолжавшиеся боевые действия. Стратегические способности генерал-майора фон дер Гольца намного превосходили революционный пыл председателя Реввоенсовета армии республики Латвии Юлия Данишевского.