Первое поражение Сталина — страница 5 из 15

Рука судьбы

Глава IV. Самоопределение – неизбежное зло

15 января 1919 года только что избранные семьдесят три депутата из ста пяти, призванных защищать интересы ирландских графств в Парламенте Великобритании, – семьдесят три, от партии Шин фейн – не пожелали прибыть в Вестминстер холл. Вместо того собрались в Дублине. Объявили о рождении независимой Республики Эйре, избрали её президентом Имона Де Валера. Неделю спустя сформировали правительство с премьер-министром К. Бругга и приступили к формированию собственных вооружённых сил – Ирландской Республиканской Армии.

Теперь, когда мировая война завершилась, Шин фейн полагал, что никто больше не обвинит её в пособничестве Германии, как то произошло во время Пасхального восстания 1916 года. Однако Лондон отказался признать независимость Ирландии, и на Изумрудном острове началась Национально-освободительная война, продлившаяся три года.

Казалось бы, вот она, европейская революция! Но руководство большевистской партии так и не захотело увидеть в ирландских повстанцах братьев по духу. Сочло их всего лишь союзниками в борьбе против английского империализма.¹ Взоры Москвы по-прежнему были обращены на Германию, и только на неё. На страну, где, казалось русским большевикам, победа пролетариата была делом самого ближайшего будущего.

Действительно, так могло показаться. Хотя в январе советская власть в Берлине и не восторжествовала, попытки установить её продолжались. И в том же январе, и в феврале, и в марте. В Лейпциге и Дрездене, в Брауншвейге и Киле, в Штутгарте и Мюнхене. В Рурской области, в Тюрингии. Так, 10 января Вольный город Бремен объявил себя Социалистической Республикой. 11 января также Социалистическую Республику провозгласили в небольшом городе Куксхафене – в устье Одера, неподалёку от Гамбурга.

Такие события будоражили российское руководство. Вселяли в них уверенность – мировая революция началась. Ленин и Троцкий, Зиновьев и Бухарин, Крестинский и Свердлов, другие члены ЦК считали: немецкая социал-демократия переживает свой 1917 год. То самое время, когда ни она, ни Советы ещё не решались взять власть. Но коли так, их к тому надо подтолкнуть. Заставить взять на вооружение тактику большевиков.

В Москве решительно отказывались понимать, что радикализм в Германии порождён отнюдь не твёрдым намерением следовать по пути, предуказанному Марксом и Энгельсом. Вызван иным. Горечью поражения, которое объясняли «изменой» неких внутренних политических сил, «ударом ножа в спину». А ещё – страхом перед завтрашним днём, тем, что судьба страны оказалась в руках вчерашнего противника, главным из которых был «тигр» Пуан каре. Давно мечтавший не просто отплатить за поражение во Франко-Прусской войне. Сделать всё, чтобы поверженная Германия никогда больше не угрожала Франции.

24 января газета «Правда» опубликовала обращение «К Первому съезду Коммунистического Интернационала». Его подписали Ленин и Троцкий – от РКП(б), А. Барский – от заграничного бюро Компартии Польши, Ю. Сирола – от Финляндской Компартии, Ф. Розинь – от русского бюро Латышской Компартии, А. Руднянский – от заграничного бюро Венгерской Компартии, Дуда – от заграничного бюро Немецко-Австрийской Компартии, Х. Раковский – от Балканской революционной социал-демократической федерации, а ещё – К. Рейнштейн, якобы выражавший волю Социал-демократической рабочей партии США, где он, по его собственным словам, не был вот уже два года.²

Цель Коммунистического Интернационала (Коминтерна), который, по их убеждению, необходимо было срочно создавать, формулировалась ими предельно кратко: «Немедленный захват государственной власти», чтобы «воплотить диктатуру рабочего класса, а в некоторых местах и полупролетариата, то есть крестьянской бедноты».³ Иными словами, всего лишь повторяли старый призыв Маркса и Энгельса, прозвучавший ещё в «Манифесте Коммунистической партии».

Читатели «Правды» смогли узнать и о причинах, побудивших девять политических деятелей высказать столь неожиданное и вместе с тем весьма решительное предложение именно в эти дни. Оказалось, что опорочившие себя поддержкой своих правительств, а потому и оказавшиеся на четыре с половиной года по разные стороны фронта, европейские социалисты решили собраться 10 февраля в Берне и воссоздать вроде бы бесславно почивший Второй Интернационал. С точки зрения лидеров РКП(б), такая конференция неминуемо внесла бы раскол в пролетариат и отсрочила бы мировую революцию.

Первый Учредительный конгресс Коминтерна, как явно альтернативный Бернской конференции, открылся в Москве 4 марта. И сразу же повторил ту особенность, которая была присуща инициаторам январского обращения. Из тридцати четырёх его делегатов, обладавших решающим голосом, двадцать четыре– две трети! – представляли либо РКП(б), либо находившиеся под её прямым контролем компартии Финляндии, Эстонии, Латвии. Литовско-Белорусской Республики, Польши, Армении.

Мало того, Польскую компартию представлял И.С. Уншлихт, член РКП(б), не покидавший Россию с 1916 года. Балканскую революционную социал-демократическую федерацию – Х.Г. Раковский, с 29 января «по совместительству» – председатель Совнаркома и нарком иностранных дел УССР. Мандат от Норвежской социалистической партии делегат Э. Стринг получил от… М.М. Грузенберга (впоследствии известный коминтерновец Бородин, работавший в Китае политическим советником Сун Ятсена), член РКП(б) с 1903 года, находившийся в эмиграции с 1906 по лето 1918 года в США. А. Руднянский, выступавший от имени Венгерской компартии, пребывал безвыездно в России с 1916 года, сначала как военнопленный, а затем как активный деятель Центральной федерации иностранных групп при ЦК РКП(б).

Ещё более странными (если не сказать – фантастическими) выглядели делегаты от фигурировавших лишь в те дни «Коммунистической партии немецких колоний в России» и «Объединённой группы восточных народов России».

Получалось, что на конгрессе представлены, за очень небольшим исключением, только такие партии, которые действовали либо в пределах бывшей Российской Империи, либо среди военнопленных, находившихся на той же территории. Но именно отсюда и проистекла неожиданная смена приоритетов Коминтерна. Теперь уже не столько подготовка и поддержка мировой революции, сколько подчинение его деятельности насущным проблемам Советской России.

О такой переориентации ярко и убедительно свидетельствовало обращение конгресса «К рабочим всех стран», сформулировавшее следующие требования:

«1. Невмешательство Антанты во внутренние дела Советской России. 2. Немедленное отозвание всех находящихся в настоящее время в Европейской и Азиатской России войск союзников.

3. Отказ от всякой прямой или косвенной политики интервенции.

4. Аннулирование договоров, которые уже заключены и имеют в виду вмешательство во внутренние дела Советской России… 5. Признание Советской власти… 6. Возобновление дипломатических сношений /с Советской Россией – Ю.Ж./… 7. Допущение делегатов Советского правительства… на мирный конгресс… 8. Снятие экономической блокады… 9. Возобновление торговых сношений и заключение торгового договора. 10. Делегирование в Россию нескольких сотен или даже тысяч инженеров, конструкторов и опытных рабочих… для оказания Социалистической Республике реальной помощи».⁴

Не могло остаться и тени сомнения, что Коминтерн, несмотря на все доклады, речи и резолюции, создан – во всяком случае, на ближайшее время – ради решения двух задач. Во-первых, для установления прямого контроля за становившимися всего только секциями его компартиями Финляндии, Эстонии, Латвии, Литовско-Белорусской Республики, Польши, Украины, Армении. Превращения их из даже чисто формально независимых в практически областные организации РКП(б). Во-вторых, для создания в европейских странах широкого общественного мнения в поддержку Советской России, в пользу нормализации с нею отношений стран Антанты.

Сходную цель поставил и подготовленный Зиновьевым, Бухариным и швейцарцем Ф. Платтеном, давно связавшим себя с интересами русской революции, «Манифест Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира»:

«Подавляя и насилуя мелкие и слабые народы, обрекая их на голод и унижение, союзные империалисты совершенно также, как некоторое время тому назад империалисты центральных империй, не перестают говорить о праве наций на самоопределение, которое ныне окончательно растоптано в Европе и во всех остальных частях света.

Обеспечить малым народам возможность свободного существования может только пролетарская революция, которая освободит производительные силы всех стран из тисков национальных государств, объединив народы в теснейшем хозяйственном сотрудничестве на основе общего хозяйственного плана, и даст возможность самому слабому и малочисленному народу свободно и независимо управлять делами своей национальной культуры /выделено мной – Ю.Ж./, без всякого ущерба для объединённого и централизованного европейского и мирового хозяйства».⁵

Не правда ли, весьма знакомое предложение? Если в нём заменить слова «европейского и мирового» на «Российскую Федерацию», то легко узнать то, о чём говорил Сталин при обсуждении Конституции РСФСР. И тогда он предлагал малым народам отнюдь не политическую самостоятельность, а всего лишь возможность развития национальных культур…

Вполне возможно, что тем Коминтерн и исчерпал бы себя, если б не события, произошедшие в Будапеште всего лишь через две недели после завершения работы Первого конгресса.

20 марта коалиционное правительство Венгрии, возглавляемое Д. Беринкеи, получило через французского полковника Викса ноту Совета Четырёх. Точнее, ультиматум, потребовавший ещё до обсуждения и, тем более, подписания мирного договора, отвести остатки венгерской армии за линию, произвольно установленную французским генералом Луи Франше д'Эспре, чей штаб находился в Сегеде. Ту самую демаркационную линию, которая передавала под контроль Праги Словакию и Карпатскую Русь, Белграда – Западный Банат, Бухареста – Трансильванию, Восточный Банат и даже восточные районы собственно Венгрии с городами Дебрецен, Орошхаза, Сегед, Ходмезёвашархей.

Ни согласиться со столь позорной – без сопротивления– утратой двух третей территории страны и из одиннадцати миллионов её населения – трёх с половиной миллионов мадьяр и полутора миллионов немцев, ни отвергнуть ноту Антанты правительство Беринкеи не решилось. Поступило просто. На следующий день передало бразды правления социал-демократам. Ну а те сочли за лучшее разделить ответственность за будущее Венгрии с коммунистами, объединившись с ними в одну партию 21 марта.

Новое правительство – Революционный Правительственный Совет – возглавил Шандор Гарбаи. Народными комиссарами стали министры: военных дел – Йожеф Погани; иностранных – Бела Кун (он три года провёл в русском плену, в марте 1918 года организовал венгерскую группу РКП(б), в мае возглавил Центральную федерацию иностранных групп при ЦК РКП(б), в конце ноября возвратился на родину); финансов – Евгений Варга, впоследствии академик АН СССР. Заместителем комиссара просвещения стал Дьёрдь Лукач, в близком будущем – один из известнейших философов-марксистов.

Прежде всего революционное правительство (хотя никакой революции ещё не произошло) объявило об установлении Советской власти, диктатуры пролетариата, намерении провести национализацию банков, промышленности, транспорта, конфискацию крупных землевладений и заключить военно-политический союз с Советской Россией.

Утром 22 марта радиостанция Будапешта передала обращение «Всем, всем, всем!»:

«Мы сообщаем рабочим всего мира, что Венгерская социал-демократическая партия и Коммунистическая партия объединились в одну социалистическую партию, от имени всех рабочих, солдат и крестьян провозгласили диктатуру пролетариата и без пролития единой капли крови взяли в свои руки государственную власть…

В ответ на ультиматум держав согласия о немедленной и окончательной передаче Венгрии в руки румынской олигархии… (пропуск в радиограмме) чехословацкие и румынские буржуазные завоеватели попытаются уничтожить Венгерскую рабочую революцию силой оружия…

Мы твёрдо решили защищать завоевания нашей революции до последней капли крови и бороться со всяким нападением на Венгерскую Советскую Республику».⁶

Несколькими минутами позже в эфир ушла ещё одна телеграмма, на этот раз адресованная Ленину. Завершалась она такими словами: «Венгерская Советская Республика предлагает Российской Советской Республике оборонительный и наступательный союз. С оружием в руках будем бороться против всех врагов пролетариата».⁷ Ответ из Москвы, последовавший незамедлительно, также 22 марта, твёрдо заверил будапештских товарищей: «Рабочий класс России спешит к вам на помощь».⁸

Прочитав в местных газетах хотя бы первую телеграмму, венгры, живи они в Пожоне (Братиславе) или Унгваре (Ужгороде), Клаузенбурге (Клуже) или Марош-Вашархее (Тыргу-Муреше), Нёйзице (Нови-Саде) или Темешваре (Тимишоаре), немцы из Гросвардейна (Оради), вряд ли готовые принять диктатуру пролетариата, как истинные патриоты сразу же стали рьяными сторонниками правительства Ш. Гарбаи. Правительства, которое отважилось выступить против победителей, отстаивая целостность Венгрии.

1. Быть ли самоопределению?

В те самые весенние дни в Москве проходил очередной. Восьмой съезд РКП(б). Его делегатам предстояло обсудить достаточно важные вопросы. И рутинные – отчёт ЦК, работа в деревне – организационные дела. И злободневные – военное положение, создание Коминтерна. Однако главным стал иной. Тот что откладывали более двух лет, считая неподготовленным в достаточной мере. Обсуждение новой Программы партии. Ещё бы, действовавшая, принятая ещё в 1903 году, безнадёжно устарела. Нисколько не отвечала роли, которую стала играть РКП(б) после взятия власти. Не соответствовала той международной ситуации, в которой оказался весь мир, пройдя через мировую войну.

Бесспорная важность, актуальность вопроса заставила ЦК выставить двух докладчиков, Бухарина и Ленина. Они же на второй день работы съезда, 19 марта, изложили свои взгляды так, что помимо своего желания сделали наиважнейшим разделом проекта программы, казалось бы, не самый значительный – о задачах партии в области национальных отношений. Точнее, толкование бесспорного ещё вчера пункта о праве наций на самоопределение.

Сделали этот вопрос единственным на съезде, породившим жаркую, подчас ожесточённую, дискуссию.

Проект данного раздела, подготовленный комиссией, образованной на предыдущем съезде (В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий. Н.И. Бухарин, В.М. Смирнов, Г.Я. Сокольников, И.В. Сталин, Г.Е. Зиновьев), гласил:

«В области национальных отношений. В национальном вопросе РКП руководствуется следующими положениями:

1. Во главу угла ставится политика сближения пролетариев и полупролетариев разных национальностей для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии.

2. В целях преодоления недоверия со стороны трудящихся масс угнетённых стран к пролетариату государств, угнетавших эти страны, необходимо уничтожение всех и всяких привилегий какой бы то ни было национальной группы, полное равноправие наций, признание за колониями и неравноправными нациями права на государственное отделение.

3. В тех же целях, как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, образованных по советскому типу / выделено мной – Ю.Ж./.

4. В вопросе о том, кто является носителем воли нации к отделению, РКП стоит на исторически-классовой точке зрения, считаясь с тем, на какой ступени её исторического развития стоит данная нация: на пути от средневековья к буржуазной демократии или от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии и т. п.

Во всяком случае, со стороны пролетариата тех наций, которые являются нациями угнетающими, необходима особая осторожность и особое внимание к пережиткам национальных чувств у трудящихся масс наций угнетённых или неполноправных. Только при такой политике возможно создание условий для действительно прочного, добровольного единства национально разнородных элементов международного пролетариата, как то показал опыт объединения ряда национальных советских республик вокруг Советской России».⁹

…Видимо, Бухарин поднялся на трибуну съезда, ещё не остыв, не отрешившись от чувств, царивших на конгрессе Коминтерна. Начал с максималистского утверждения: программа РКП(б) «в значительной степени является и программой международного пролетариата». Не менее глобальным оказалось и следующее его утверждение. Мол, «Советы являются универсальной, всеобщей формой диктатуры пролетариата». Затем он отдал дань вопросам экономики. Подчеркнул, что «идеалом является такой строй, основная задача которого – не уравнительная делёжка всего того, что имелось у буржуазии, у меньшинства, а развитие производительных сил».¹⁰

Только потом перешёл к тому пункту, по которому у него, по его же словам, оказались серьёзнейшие расхождения с большинством комиссии, и готовившей проект программы. О праве наций на самоопределение. И вот здесь-то Бухарин высказал новое, необычное. Почему-то стал исходить в своих теоретических построениях не из наций как таковых, а только лишь из интересов пролетариата, который, согласно старой марксистской догме, всегда стремится к объединению.

«Поскольку, – заметил Бухарин, – мы держим сейчас курс на диктатуру пролетариата, мне кажется, мы не можем выставлять лозунг права наций на самоопределение». Вместо него предложил собственную формулу – «самоопределение трудящихся классов каждой национальности».¹¹

Что ж, Бухарин имел полное право на развитие теоретической мысли. Однако именно тут он поступил весьма странно. Отказался от приоритета и заявил, что опирается на положение Сталина, выдвинутое тем на Третьем съезде Советов год назад.

Тем самым, почему-то пошёл на явную подтасовку. Ведь Сталин говорил принципиально иное. Всего лишь предлагал толковать «принцип самоопределения как право на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной национальности».¹² Мало того, Бухарин пошёл гораздо дальше, углубившись в этнографические дебри. Отказал в праве на самоопределение тем нациям, в которых имелся пролетариат. Зато милостиво предоставил такое право отсталым нациям колоний – «готтентотам и бушменам, неграм, индусам и прочим». Пояснил, что тем «национальный комплекс в целом будет вредить чужеземному империализму, и его борьба войдёт в общую систему борьбы против империалистического режима».

Завершая выступление, предложил съезду собственный вариант формулировки для программы: «В вопросе о том, кто является носителем воли нации к отделению, РКП стоит на историческо классовой точке зрения, считаясь с тем, на какой ступени её исторического развития стоит данная нация».¹³

Выступивший следом Ленин не столько излагал своё видение основных положений программы, сколько критиковал затронутые Бухариным два вопроса. Чисто теоретический национальный, где и поймал товарища по партии и членству в ЦК на грубейшей, непозволительной ошибке, которую тот попытался прикрыть авторитетом Сталина.

«Бухарин принимает желаемое за действительность, – страстно воскликнул Ленин. – Он говорит, что признавать право на самоопределение нельзя. Нация – значит буржуазия вместе с пролетариатом. Мы, пролетарии, будем признавать право на самоопределение какой-то презренной буржуазии! Это ни с чем несообразно! Нет, извините, это сообразно с тем, что есть. Если вы это выкинете, у вас получится фантазия».

Ленин напомнил о признании независимости Финляндии, на которое пошёл СНК. Ехидно заметил: «Бушменов в России не имеется, насчёт готтентотов – я тоже не слыхал, чтобы они претендовали на автономную республику, но ведь у нас есть башкиры, киргизы, целый ряд других народов, и по отношению к ним мы не можем отказать в признании. Мы не можем отказывать в этом ни одному из народов, живущих в пределах бывшей Российской Империи». А далее повторил то, на чём в последнее время настаивал Сталин:

«То, что мы пишем в программе, есть признание того, что случилось на деле после эпохи, когда мы писали о самоопределении наций вообще. Тогда не было ещё пролетарских республик. Когда они явились, и только в той мере, в какой они явились, мы смогли написать то, что мы тут /в проекте программы – Ю.Ж./ написали – «Федеративное объединение государств, организованных по советскому типу».

Не довольствуясь сказанным, Ленин привёл главный довод. Обратился к ситуации в той стране, где и ожидали революцию:

«Откинуть самоопределение наций и поставить самоопределение трудящихся совершенно неправильно, потому что такая постановка не считается с тем, с какими трудностями, каким извилистым путём идёт дифференциация внутри наций…

Пока буржуазия или мелкая буржуазия или хотя бы часть немецких рабочих находится под действием этого пугала: «Большевики хотят насильственно установить свой строй», до тех пор формула «самоопределение трудящихся» не облегчает положения. Мы должны поставить дело так, чтобы немецкие социал-предатели не могли говорить, что большевики навязывают свою универсальную систему, которую будто бы можно на красноармейских штыках внести в Берлин. А с точки зрения отрицания принципа самоопределения наций– так и может выйти…

Раз нации стоят на разных ступенях пути от средневековья к буржуазной демократии и от буржуазной демократии к пролетарской, то это положение нашей программы абсолютно верно… Каждая нация должна получить право на самоопределение, и это способствует самоопределению трудящихся».¹⁴

Сталин, хотя споры шли вокруг того, что он говорил или не говорил, почему-то промолчал. Вместо него в дискуссию вступил Г.И. Ломов (Оппоков), профессиональный дипломированный правовед, первый нарком юстиции в составе СНК, теперь занимавший пост заместителя председателя ВСНХ. Чисто прагматически, со своей узковедомственной точки зрения, заметил:

«Я считаю необходимым определённо подчеркнуть в экономической части программы необходимость проведения в жизнь единого хозяйственного плана в тех советских республиках, которые объединены с нами по федеративному принципу. Стремясь к максимальной централизации всего управления хозяйственной жизнью, необходимо слить воедино те материальные фонды, которыми располагают эти республики, с тем, чтобы управление сосредотачивалось в едином экономическом центре, в который входили бы представители всех этих республик».¹⁵

Совершенно иначе повёл себя следующий оратор, Д.Б. Рязанов. Вечный оппонент большевиков, уже выходивший из партии из-за несогласия по вопросу о Брестском мире. Вот и на этот раз он обрушился на первого докладчика, своего старого противника в вопросах теории. «Та формулировка, – сказал Рязанов, – которую он повторяет за тов. Сталиным, – самоопределение трудящихся классов, как объективный критерий также несостоятельна, как и формула права наций на самоопределение.»

В подтверждении своих слов только намекнул, не вдаваясь в подробности, на происходящее в Чехословакии, а затем признался в необычном для себя: «Я позволю себе с нашим старым оппортунистом тов. Лениным согласиться. Нельзя безнаказанно кричать об отмене лозунга права наций на самоопределение при Советской власти именно теперь, когда спасение этой Советской власти заключается как раз в том, чтобы натравить как можно больше всяких угнетённых наций на империалистических волков». Однако вслед за тем бросил в зал парадокс – «Наша партия совершенно не подготовлена к тому, чтобы разобраться в вопросе о праве наций на самоопределение, как предлагает тов. Бухарин».¹⁶

Третий взгляд на проблему выразил Г.Л. Пятаков, давно уже занимавший собственную, крайне радикальную позицию.

«По сравнению с Апрельской конференцией нашей партии 1917 года, – бросил в зал он свой вызов, – наша партия сделала большой шаг вперёд. От бессодержательного голого лозунга «самоопределения наций» мы с божьей помощью отказались, проделав довольно большой и мучительный опыт. Проделав этот опыт на окраинах бывшей царской России, теперь окружающих Российскую Советскую Республику рядом советских республик. Надо сказать, прежде всего, что этот лозунг – «право наций на самоопределение», который нашей партией проводится спокон века, показал себя на практике во время социалистической революции как лозунг, объединяющий все контрреволюционные силы».

«Так было в Финляндии, – продолжил Пятаков, – …так было на Украине… Противники самоопределения весьма понятно объясняли на Апрельской конференции, что так должно было быть, и так в действительности было… Действительность показывает нам с совершенной очевидностью, что не может действительно революционное восстание трудящихся масс происходить изолированно и «самоопределяться» так, как заблагорассудится «национальному пролетариату» в каждой отдельной стране…

Отсюда вывод: нужно устранить все пережитки, которые ещё остались в нашей программе от старого. Пережитки, гласящие, что в развитых странах самоопределение наций или объединение буржуазии и пролетариата мы можем уже отбросить, а независимое определение судьбы каждой отдельной нации пролетариатом этой нации, и только им, а не в единении с пролетариатом других наций, можем сохранять…

Теперь, когда мы строим боевой Интернационал диктатуры пролетариата, Интернационал, который мы все мыслим как Интернационал централизованного, объединённого действия, в момент всеобщего восстания пролетариата в различных странах, которое возможно только как централизованное восстание, нельзя допустить, чтобы пролетариат отдельных наций мог и имел право определять свою судьбу, свою линию поведения или свою связь с остальными восстающими частями рабочей партии самостоятельно и независимо…

Поэтому я полагаю, что от того лозунга «самоопределения трудящихся», который здесь поддерживал тов. Бухарин, мы должны точно так же отказаться, как от лозунга «самоопределение наций». Я думаю, что Владимир Ильич… в значительной степени ошибается. Ошибка думать, что раз дифференциация пролетариата и буржуазии далеко ещё не достигла во всех странах той степени, какой достигла в России, то мы должны считаться не только с волей пролетариата различных наций, но и с волей буржуазии.

И вновь повторил главную свою мысль: «Опыт прошлого говорит нам, что вокруг лозунгов общенационального объединения и самоопределения в эпоху диктатуры пролетариата или борьбы за диктатуру пролетариата объединяются контреволюционные силы, стремящиеся посредством обмана совлечь трудящиеся массы с пути революционной борьбы на путь борьбы национальной. И этот опыт говорит нам, что если резкой борьбы в этом отношении не вести, то в известной степени буржуазии удастся совлечь на этот путь некоторый слой трудящихся…».

Далее же постарался продемонстрировать высказанное положение на конкретном примере. «Сейчас идёт борьба за утверждение диктатуры пролетариата на Украине, и вы знаете отлично, что судьба Украины представляет громадный интерес не только для рабочих масс этой страны, а для рабочих масс России, Латвии, Белоруссии и остальных советских республик. Если советская республика установится в Австрии и Германии, то в Украине будут заинтересованы и эти республики. Можем ли мы допустить, чтобы форма существования пролетарско-крестьянской Украины могла бы определиться исключительно и независимо трудящимися массами Украины? Конечно, нет!».

Хорошо понимая, что его речь, весьма продолжительная, могла породить некоторое недопонимание, Пятаков как опытный оратор, заключая выступление, повторил самое основное:

«От лозунга «самоопределение наций» в целом мы должны, во всяком случае, решительно отказаться, а что касается лозунга «самоопределение трудящихся масс каждой нации», то следует отказаться и от него и твёрдо стать на путь строгой пролетарской централизации и пролетарского объединения».¹⁷

Казалось бы, три точки зрения по одному вопросу – вполне достаточно. Так и оказалось, и все остальные делегаты съезда, решившие принять участие в данной дискуссии, лишь присоединялись к одной из них. Именно так поступил М.П. Томский, председатель Президиума ВЦСПС. В силу своей должности (как бы выражая мнение всех членов всех российских профсоюзов) он поддержал Ленина.

«Я думаю, – заявил он, – в этом зале не найдётся ни одного человека, который сказал бы, что самоопределение наций, национальное движение является нормальным и желательным. К этому мы относимся как к неизбежному злу. И как бы ни было рискованно с точки зрения интернациональной, всё-таки приходится сказать, что до известной степени нам придётся ещё некоторое время считаться с национальным самоопределением».¹⁸

Сходный взгляд выразил и Н. Осинский (В.В. Оболенский), председатель ВСНХ. «Я, товарищи, – начал он, – хочу остановиться на том вопросе, который вызывает здесь наибольшие споры, а именно, на вопросе о праве наций на самоопределение. Я – защитник той точки зрения, которая выражена в нашей программе». И далее перешёл к аргументации этой позиции. Точнее, к опровержению всего лишь возможных возражений со стороны Бухарина, Пятакова либо их сторонников, если таковые появятся.

«Да, – говорил Осинский, – действительно, раз мы признаём то или иное право за целой нацией, то, значит, признаём это право за всем народом и приходим к всеобщему голосованию, к учредиловке». Как бы согласился и с иным: «Становясь на сторону этого права, мы поддерживаем националистические предрассудки. Значит, поддерживаем работу тех националистов и реакционеров, которые тормозят пролетарское движение». «Наконец, – продолжил Осинский, – мы поддерживаем и тех империалистов, которые используют это националистическое движение. Мы косвенным образом поддерживаем вильсонизм /он имел в виду знаменитые «Четырнадцать пунктов» президента США Вудро Вильсона – Ю.Ж./ – иллюзии, будто можно разрешить национальный вопрос в пределах буржуазного строя».

И затем пояснил: «Совершенно ясно, что национальное раскрепощение, как и вообще уничтожение всякого угнетения человека человеком, возможно только при социализме… Но это не означает, что надо отбросить лозунг права наций на отделение, на решение своей судьбы, ибо он является лозунгом условным, декларативным, а к таким лозунгам мы неоднократно прибегали в первый период пролетарского движения…»

«Неверно понимается, – перешёл Осинский к самому важному, – само понятие нации. Когда здесь выставляется это понятие, то оно не берётся в буржуазном смысле этого слова. Под нацией не подразумеваются обязательно те, кто голосует на всеобщих выборах в Парламент. Для нас, марксистов, это понятие имеет совершенно иной смысл – смысл государственно-политического единства /выделено мной – Ю.Ж./… Теперь по поводу поддержки националистических тенденций. Наоборот, лозунг национального самоопределения (беря более глубокую формулировку) их нейтрализует, а не поддерживает. Лозунг национального самоопределения, говорят нам, есть оружие в руках шовинистов и реакционеров. Но допустим на минуту, что мы от него отказались. Перестанут ли они пользоваться этим оружием? Конечно, нет. Мы можем выбить это оружие из их рук только тем, что мы сами провозгласим право наций на самоопределение».¹⁹

Последним участником дискуссии, бурной и нелицеприятной, стал А.И. Рыков, заместитель председателя СНК РСФСР, прежде нисколько не интересовавшийся национальным вопросом. Сразу же высказался в поддержку позиции Ленина, но сосредоточил своё внимание не на теоретических, а сугубо экономических аспектах необходимости создания Советской Федерации.

«Для нас теперь, в Советской России, – пояснил Рыков, – когда мы имеем целый ряд советских республик, целый ряд побед рабочего класса, параграф третий /раздела по национальному вопросу – Ю.Ж./ – «федеративное объединение государств, организованных по советскому типу», имеет самое конкретное и злободневное значение… Обеспечение интересов рабочих, экономическое и финансовое, может быть осуществлено и гарантировано только при том условии, когда за это возьмётся не та или другая отдельная республика, а когда возьмутся все республики вместе».

Сразу же пояснил свою мысль на самом животрепещущем примере:

«В итоге капиталистического развития у нас на территории отдельных республик имеется единый продовольственный организм. Отделить теперь в качестве самостоятельного государства ту или другую часть – это значит поставить её перед невозможностью развития, невозможностью обеспечить дальше свои национальные интересы…»

И заявил, что существует лишь одно решение проблемы: «В параграфе о федеративном объединении советских государств, организованных по советскому типу, предлагаю сделать дополнение, что это объединение должно быть достаточно тесным для обеспечения интересов пролетариата в области единства профессионального движения и в области экономического строительства. Это дополнение важно и неотложно ещё потому, что и условия природы, которые не зависят от нас, обеспечивают те или другие федерируемые советские государства теми или другими материальными условиями их существования, совершенно необходимыми для всех остальных республик.

В частности, Украина (допустим, Донецкий район) всецело обеспечена каменным углём, Северный Кавказ – я не теряю надежды, что он будет, в конечном счете, наш – обеспечен жидким топливом и целым рядом других природных условий, совершенно необходимых для того, чтобы выжили и Латвия, и Литва, и Белоруссия, и любое другое государство. Без указания на обеспечение этого совершенно неизбежного единства советские республики попадут в условия, в десять раз и в тысячу раз худшие, чем те, в которых работало капиталистическое общество.

Если партия не примет в этом отношении срочных, энергичных мер, будет наблюдаться распад производительных сил как раз в тех странах, как раз в тех республиках, где наиболее ярко выражена победа рабочих над буржуазией. Эти вопросы теперь настолько реальны, настолько конкретны для нас, что можно, я думаю, поступиться дипломатией Вильсона в пользу того, чтобы сказать по существу то, что диктуется самыми решительными интересами рабочих всех федерируемых республик, которые создались теперь в Советской России».²⁰

На том дискуссия завершилась, выявив три предельно оригинальных позиции. Причём, делегаты съезда, если судить по их активности, по выступлениям, поддержали тот проект, который был подготовлен комиссией и представлен Лениным. Такая ситуация весьма облегчила для него заключительное слово, которое он получил на вечернем заседании 19 марта.

На национальном вопросе Ленин остановился лишь в конце выступления. Сразу же заметил: «он в нашей критике получил раздутое значение». И поспешил пояснить свою оценку: «Тут сказалась слабость нашей критики в том, что такой вопрос, в сущности, играющий в общем строительстве программы, в общей сумме программных требований менее чем второстепенное значение, что этот вопрос получил в нашей критике значение специальное».

Вот тут-то Ленин и проявил непростительную не просто для политика, для лидера правящей партии, определяющей свою дальнейшую стратегию, свои приоритеты, свои цели, странную близорукость. То, что делегаты съезда сами придали проблеме столь серьёзное значение, и говорило о её настоящем, отнюдь не второстепенном значении. Ведь речь шла «всего лишь» о будущем страны. О том, оставаться ли ей раздробленной на дюжину независимых территорий, или воссоединиться ради самосохранения. Ради преуспевания народов, её населяющих.

Ленин не только показал полное незнание того предмета, о котором повёл речь. Он упорно продолжал считать себя высшим арбитром и в возникшей дискуссии. Вместо того, чтобы дать слово Сталину, который и готовил данный раздел программы. Ленин пустился в путаные объяснения сам. Предельно упростил проблему, тем исказив её. Попытался объяснить все существовавшие в стране национальные противоречия всего лишь негативной ролью «великороссов как нации кулацкой и давлеющей».

Мало того, почему-то проигнорировал реальное положение на Украине, не отдалённое на несколько десятилетий, а настоящее, хорошо, вроде бы, известное ему. Забыл и о существовании националистической Рады, недавно трансформировавшейся в Директорию, и о довольно значительной поддержке её крестьянскими массами края– теми самыми кулаками, о которых он даже не вспомнил.

«Украина, – менторски объяснил Ленин, – была отделена от России исключительными условиями /какими конкретно, сказано не было – Ю.Ж./, и национальное движение не пустило там корни глубоко. Насколько оно проявилось, немцы вышибли его. Это факт, но факт исключительный /? – Ю.Ж./. Там даже с языком дело так обстоит, что неизвестно стало – массовый ли украинский язык, или нет?»

Каково это было слушать двадцати трём делегатам от Украины: Г.Л. Пятакову и К.В. Ворошилову, А.С. Бубнову и Э.И. Квирингу, Ю.М. Коцюбинскому и М.Л. Рухимовичу… Слушать такое и недоумевать – с кем же они воюют вот уже скоро как два года, на каком языке писали свои Универсалы, изъяснялись Грушевский и Петлюра, Винниченко и Скоропадский?

Непостижимым образом Ленин, всегда, как истинный марксист, помнивший о решающей роли экономики, вдруг принизил её значение. «В национальном вопросе, – невозмутимо продолжал он, – нельзя рассуждать так, что нужно во что бы то ни стало хозяйственное единство. Конечно, нужно! Но мы должны добиваться его пропагандой, агитацией, добровольным союзом… Мы должны сказать другим нациям, что мы до конца интернационалисты и стремимся к добровольному союзу рабочих и крестьян всех наций.

Сейчас в вопросе о самоопределении национальностей суть дела в том, что разные нации идут одинаковой исторической дорогой, но в высшей степени разнообразными зигзагами и тропинками, и что более культурные нации идут заведомо иначе, чем менее культурные. Финляндия шла иначе. Германия идёт иначе.

Пятаков тысячу раз прав, что нам необходимо единство. Но надо бороться за него пропагандой, партийным влиянием, созданием единых профессиональных союзов. Однако и тут нельзя действовать по одному шаблону. Если бы мы уничтожили этот пункт или редактировали его иначе, мы бы вычеркнули национальный вопрос из программы».²¹

Нет, отнести подобные, слишком общие и весьма расплывчатые объяснения и рекомендации к многонациональной России было невозможно. Также невозможно, как и принять их исчерпывающим объяснением клокотавших в стране межэтнических конфликтов. Необъявленной войны Польшей против Украины, Белоруссии и Литвы; немцев – против латышей, объявления украинской Директорией войны РСФСР; вспышки исламского фундаментализма на Северном Кавказе и в Туркестане.

Более всего слова Ленина подходили к тем государствам, которые он назвал «более культурными». К Европе и, прежде всего, к далеко не случайно помянутой вроде бы не к месту Германии. Бухарин, выступивший вслед за Лениным, вновь, как и тогда, когда делал доклад, ушёл в за мудрые хитросплетения, теории. А вынырнув из них, согласился со своим оппонентом только в одном – «вопрос национальный, по сути дела, занял в дискуссии больше места, чем это было бы нужно согласно тому удельному весу, который он имеет в нашей программе». И, в отличие от Ленина, тут же пояснил появление такой диспропорции. «Это показывает, – сказал он, – что в других частях программы у нас существует большее или меньшее единство, это показывает, что в других вопросах господствует солидарность».

Могло показаться, что марксист-теоретик вот теперь и объяснит причину столь значительного расхождения взглядов делегатов съезда по данному вопросу. Однако Бухарин уклонился от анализа. Вместо того вновь повторил как кредо суть своей леворадикальной позиции. Да ещё и изложил её в казуистической форме: «Лозунг «право наций на самоопределение» имеет сродство с лозунгом «защита отечества». Но право на буржуазное отечество в переживаемую нами эпоху есть право на глупость, более того – это вредная вещь. Я думаю, что такого «права» признавать мы не должны, этого права защищать мы не можем». Почему? Да только потому, что оно «противоречит принципам пролетарской диктатуры».²²

Вот так тридцатилетний главный редактор газеты «Правда» разделался с тем, что было ему не по душе.

На том обсуждение и программы в целом, и её раздела по национальному вопросу завершилось. Несмотря на весьма важные предложения о необходимости конкретизировать положение о федерации, особенно – Рыкова, съезд уклонился от них. Решил не форсировать события, не уточнять – из каких именно республик и как конкретно будет создаваться новое советское государство. Вечером 19 марта председательствовавший Л.Б. Каменев сумел так повести заседание, что все 286 делегатов с решающим голосом (в том числе, 23 – от Украины, 17 – от Литвы и Белоруссии, 7 – от Латвии, по два – от Армении, Польши, Финляндии и Эстонии) единогласно утвердили программу. Без каких-либо изменений или дополнений.

А спустя четыре дня съезд принял оказавшееся чрезвычайно значительным постановление по организационным вопросам. Пятый параграф его раздела, посвященного партийному строительству, сделал неминуемым создание федерации. Более того, дал ей самую надёжную скрепу.

«В настоящее время, – гласило постановление, – Украина. Латвия, Литва и Белоруссия существуют как особые советские республики. Так разрешён в настоящий момент вопрос о формах государственного существования. Но это отнюдь не означает, что РКП должна, в свою очередь, сорганизоваться на основе федерации самостоятельных коммунистических партий.

Восьмой съезд РКП постановляет: необходимо существование единой централизованной Коммунистической партии с единым ЦК, руководящим всей работой во всех частях РСФСР. Все решения РКП и её руководящих учреждений, безусловно, обязательны для всех частей партии, независимо от национального их состава. Центральные Комитеты украинских, латышских, литовских коммунистов пользуются правами областных комитетов и целиком подчинены РКП».²³

2. Запоздалое решение

Итак, Сталин мог торжествовать. Он почти добился своего. Наконец-то было официально провозглашено (как самая ближайшая цель) образование пусть пока ещё и не унитарного государства, а только федераций существующих, даже признанных Москвою как независимые советские республики, но «как одна из переходных форм на пути к полному единству». И всё же, как могло показаться тогда же, такая цель подверглась коррективам.

Накануне закрытия Восьмого съезда партии, 20 марта Сталину как наркому по делам национальностей пришлось подписать с не обладавшими никакой властью, фактически не существовавшим Башкирским правительством в лице его председателя М. Кулаева и члена Башкирского областного Совета М. Халикова соглашение о создании автономной Башкирской Советской Республики. Той самой, о которой вскользь, мимоходом, упоминали Ленин (в докладе и заключительном слове), Рыков (в выступлении).²⁴ Второй после Туркестана автономии в составе РСФСР.

Соглашение, опубликованное 23 марта в газете «Известия», производило впечатление документа, подготовленного в крайней спешке. Распадавшегося (по смыслу, но не по структуре) на пять разделов. Зафиксировавшего, прежде всего, создание того национально-территориального образования, которое намеревались провозгласить год назад, но только теперь в усечённом размере. Не Татаро-Башкирскую Республику (она же– штат Идель-Урал), а лишь Башкирскую:

«1. Автономная Башкирская Советская Республика образуется в пределах Малой Башкирии и составляет федеративную часть, входящую в состав РСФСР.

8. Власть в Автономной Башкирской Советской Республике организуется на точном основании Советской Конституции, утверждённой Пятым Всероссийским съездом Советов 10 июня 1918 года.

13. Вся полнота власти в пределах Башкирской Советской Республики впредь до созыва съезда Советов Башкирии переходит к Временному революционному Башкирскому комитету.

14. Башкирский Временный революционный комитет (или ЦИК Башкирской Советской Республики) и Всероссийский ЦИК взаимно делегируют своих представителей (по два) на правах полномочных членов названных учреждений.

15. Столицей Башкирской Советской Республики остаётся временно местечко Темясово, окончательное же решение вопроса предоставляется съезду Советов Башкирской Советской Республики».

Ещё пять пунктов соглашения (2-й, 3-й, 4-й, 6-й и 7-й) скрупулёзно определяли территорию создаваемой автономии, перечисляя все волости и уезды двух губерний – Оренбургской и Екатеринбургской, которым и предстояло стать республикой, а также устанавливали новое для неё административное деление на тринадцать кантонов.

Два пункта относились к сфере экономики:

«5. Железные дороги, заводы и рудники на территории Башкирии остаются в непосредственном ведении Центральной Советской власти.

12. Для организации Советской власти и культурно-просветительных мер в стране РСФСР оказывает всемерную финансовую поддержку Автономной Башкирской Советской Республике».

Три пункта соглашения трактовали чисто военные вопросы:

«9. В целях укрепления Советской власти в Башкирской Советской Республике и борьбы, как с российской, так и мировой контрреволюцией, организуется отдельная Башкирская армия в составе одной четырёхполковой кавалерийской дивизии и одной трёхполковой стрелковой бригады, подчиняющаяся общему командованию и управляемая согласно положению о Красной Армии.

Полное вооружение и снаряжение отдельной Башкирской армии производится на общих основаниях с Красной Армией из Общероссийского Военного Фонда.

Внутренняя охрана и порядок в Автономной Башкирской Советской Республике поддерживается вооружённым пролетариатом республики».

Наконец, последний пункт соглашения слишком явно выпадал из контекста. Скорее всего, являлся самостоятельным, не имевшим прямого отношения к проблеме образования национально-территориальной автономии;

«16. Члены Башкирского правительства, административных учреждений и общественных организаций не подлежат репрессиям за свою минувшую деятельность».²⁵

Вот эти-то четыре пункта – 9-й, 10-й, 11-й, и 16-й – и были квинтэссенцией, истинной сутью соглашения, ставшего результатом трудных, длительных (почти двухмесячных) переговоров. Начатых в первых числах февраля М.Д. Халиковым, комиссаром по мусульманским делам националистического Башкирского правительства. Органа, созданного ещё в декабре 1917 года «во имя сохранения Башкирии от большевистской заразы»,²⁶ а потому, с установлением в крае Советской власти, сразу же распущенного. Возобновившего деятельность летом 1918 года, после мятежа Чехословацкого корпуса, и вновь выступившего рьяным противником Совнаркома.

Ради борьбы с Москвой заключившего договоры о боевом союзе с Комитетом членов Учредительного собрания (Кому-чем) и Временным сибирским правительством, участвовавшего в создании пришедшего на смену им Временного Всероссийского правительства (Уфимской Директории). Тогда же глава башкирского националистического движения, бывший учитель медресе Ахмет Заки Валидов присвоил себе звание генерал-лейтенанта и начал формировать Башкирскую дивизию. Соединение, получившее известность лишь борьбой с красными партизанскими отрядами рабочих Южного Урала, возглавляемых В.К. Блюхером.

Колчак, совершив в Омске 18 ноября 1918 года кровавый переворот, отказался признавать право башкир на самоуправление, тем более – на обладание собственными вооружёнными силами. Немедленно передал те под командование генерал-лейтенанта И.А. Дутова, атамана Оренбургского казачьего войска.

Такой поворот событий обескуражил Валидова и вынудил повести двойную игру. Не порывая ещё открыто с Колчаком, искать поддержку у вчерашних непримиримых врагов. 26 января 1919 года к Б.М. Нимвицкому, председателю Уфимского губернского ревкома, направил Халикова. Поручил ему любой ценой, даже признав Советскую власть, во что бы то ни стало сохранить Башкирскую дивизию.

Получив информацию о начавшихся переговорах, Ленин и Сталин тут же отправили в Уфу телеграмму, спустя десять дней вполне преднамеренно, как важный пропагандистский материал, опубликованную в ведомственном издании «Жизнь национальностей».

«Предлагаем, – указывалось в ней, – не отталкивать Халикова, согласиться на соглашение при условии создания фронта с башкирскими полками против Колчака. Со стороны Советской власти, гарантия национальной свободы башкир – полная. Конечно, необходимо, наряду с этим, строжайше отсечь контрреволюционные элементы башкирского населения /то есть Валидова и членов его правительства – Ю.Ж./ и добиться фактического контроля за пролетарской надёжностью башкирских войск».²⁷

Но именно последняя оговорка и затянула переговоры, ведение которых перешло к членам Реввоенсоветов Восточного фронта С.И. Гусеву и 5-й армии – В.М. Смирнову, а также к члену коллегии Наркомата по делам национальностей Мирсаиду Султан-Галиеву. К тем, кто стремился только к одному – использовать башкирские полки для пополнения частей Красной Армии. Не более того.

Недовольный происходившим, Валидов 26 февраля связался по прямому проводу со Сталиным. «Советская власть, – начал он с жалобы, – должна была утвердить нашу Башкирскую Советскую Республику и оставить нашу Башкирскую дивизию в целости, под общим советским командованием, на общих основаниях. Но теперь договор этот /Валидов явно поспешил – до заключения соглашения ещё было далеко – Ю.Ж./ не исполняется, несмотря на искреннее желание башкирских солдат драться с контрреволюционерами и империалистами совместно с Красной Армией. Наша дивизия расформировывается, полки направляются на пополнение существующих советских полков». И добавил самое главное: «Расформирование башкирского войска – удар по нашим политическим и национально-социальным завоеваниям».

Причину того, почему же он так цепляется лишь за одно (за целостность Башкирской дивизии), Валидов не скрывал. Национальные полки необходимы ему для сохранения прежней власти в крае, пусть и называемом Советской Республикой. Власти откровенно националистической, антирусской.

«Башкирская Республика, – признавался Валидов, – без вооружённых сил, в глазах эксплуататоров – царских переселенцев /то есть русских крестьян – Ю.Ж./, ожидающих с нетерпением Красную Армию как национальную силу русского народа. – есть фикция. Переселенцы перестанут смотреть на голодных, забитых башкир как на равноправных. Отныне переселенцы– кулаки-победители, башкиры – военнопленные рабы. Молодые переселенцы, сыновья кулаков-душителей башкирской бедноты, с необыкновенным азартом записываются в Красную Армию добровольцами только для того, чтобы поиздеваться над башкирской беднотой зато, что последняя, хотя в весьма невыгодных и неблагоприятных условиях, пыталась взять всё дело в свои руки».

Демагогически противопоставляя русских (разумеется, поголовно всех – кулаков) «бедным», «забитым», «голодным» башкирам, Валидов позволил себе и шантаж, хотя и в довольно мягкой форме. «Башкирское войско, – продолжал он, – которое по нашим данным должно было состоять из пяти-десяти тысяч штыков, составляет гордость не только башкир. Им гордились, на него направляли свои взоры угнетённые киргизский /казахский – Ю.Ж./ и туркестанский /узбекский – Ю.Ж./ народы, ибо мы решили было составить с ними одну республику в составе Советской России».

Словом, предлагал: либо сохранить Башкирскую дивизию, либо открыть новый, дополнительный к колчаковскому, фронт. С объединёнными народами Южного Урала и Туркестана, готовыми выступить как третья сила Гражданской войны. Только потому и напомнил Валидов о недавнем союзе и с Временным Всероссийским правительством, и с Колчаком. «Всем должно быть известно, – нагло извращал он факты, – что борьба башкирской бедноты с Красной Армией является лишь одним из этапов участия башкирского пролетариата в борьбе всемирного пролетариата за свои права. За это молодые башкирские деятели /националисты – Ю.Ж./ не будут осуждены. Они, пользуясь моментом, создали силу, которую они, порвав связь с Дутовым и Колчаком, давно уже искали повод соединить с другими силами демократии».

Не довольствуясь столь прозрачными намёками, Валидов заявил: «Реформирование (башкирского) войска есть уничтожение его национальной цельности, его самобытности, его языка и нрава… Я, от имени башкирского народа и башкирской молодёжи, от всей глубины души протестую против расформирования Башкирской дивизии. Мы отказываемся проводить в жизнь Башкирскую Советскую Республику, если войска не будет… До поездки в Москву и личных с вами переговоров необходимо дать народу и солдатам пояснение – признаёт ли Советская власть нашу автономию и сохранит ли наши войска. Киргизы тоже имеют свои полки, я говорю отчасти и от их имени. Они, в случае удовлетворения национальных нужд, готовы последовать за нами».

Так повторялось всё, что уже происходило в 1917 году. И противопоставление коренного населения пришельцам-русским. И требование автономии, вернее, местного самоуправления, практически независимого от центра. И желание обязательно иметь собственные вооружённые силы, которые и обеспечат все остальные требования.

Но если об учреждении Башкирской Автономной Республики Сталин ещё мог вести переговоры, то вопрос о том, быть или не быть отдельной Башкирской дивизии, выходил за рамки его полномочий. Потому и предложил он Валидову: «Было бы хорошо выехать Вам в Москву немедленно и здесь разрешить недоуменные вопросы. Штабу /Восточного фронта – Ю.Ж./ даны директивы, но, возможно, что он проводит их в рамках военной целесообразности, не очень считаясь с национальными нуждами башкир». А двумя днями позже повторил свой ответ: «Отчёт Востфронта в связи с башкирами затрагивает ряд вопросов, о которых распространяться в депеше не стоит. Прошу ускорить приезд в Москву для решения недоуменных вопросов при личных переговорах».²⁸

Когда же Валидов добрался до Москвы, все проблемы разрешились как бы сами собой. 4 марта войска Колчака, используя более чем двукратное превосходство в силах и средствах, перешли в наступление сразу по двум направлениям. Главный удар наносила Западная армия генерала М.В. Ханжина в направлении Уфа – Самара, а вспомогательный – Сибирская армия чешского генерала Р. Гайды, на Ижевск и далее на Казань. Всего за десять дней им удалось занять Уфу, Белебей, Стерлитамак, Орск, Актюбинск. Тем не только прервать связь Красной Армии с Туркестаном, но и создать возможность выхода к Волге и соединения там с силами Деникина, также начавших наступление.

12 марта Восточный фронт был объявлен «главным фронтом республики». Теперь оказался дорог каждый штык, каждая сабля, и больше откладывать соглашение с Валидовым было нельзя. Потому 16 марта ЦК принял решение: «Поручить т. Сталину точно договориться с башкирами о действиях их как областного объединения /выделено мной – Ю.Ж./, с представительством во ВЦИКе и вхождением нашего представителя в их ЦИК. Ко вторнику /18 марта – Ю.Ж./текст договора следует подготовить для прессы, вечером внести в Совнарком, а затем во ВЦИК.²⁹

Сталин быстро и чётко выполнил поручение. Правда, внёс от себя вроде бы незначительное изменение. Вместо областного объединения Башкирия объявлялась Автономной Республикой – в точном соответствии с Конституцией. Действительно, коли уж пошла речь о включении в состав РСФСР Латвии, Литвы и Белоруссии, Украины – не столько территориальных, сколько национальных административных образований, – то правовая логика требовала того же и по отношению к Башкирии. Тем более что на кону было существование самой Советской власти.

На такую поправку никто из членов ЦК не обратил внимания либо не придал ей серьёзного значения, и 20 марта соглашение стало государственным актом. Ведь его скрепили своими подписями председатель Президиума ВЦИК М.Ф. Владимирский (занимал данный пост временно, между смертью Я. М. Свердлова и избранием М.И. Калинина³⁰), председатель СНК Ленин и секретарь Президиума ВЦИК А.С. Енукидзе. Что же касается существования новой автономии и деятельности её временного органа власти, ревкома, во главе которого пришлось утвердить Валидова, то прежде всего следовало освободить её территорию от колчаковцев, а это произошло лишь осенью того же 1919 года.

Практически сразу же, 4 апреля, последовало ещё одно, несколько схожее решение. Постановление ВЦИК о созыве Учредительного Всекиргизского съезда Советов для решения вопроса об автономии и этого края. Тем самым, пресекалась в корне возможность политического или, что было гораздо опаснее, военного соглашения Казахского националистического правительства Алаш-Орда с Колчаком. Ведь адмирал хотя и объявил себя твёрдым защитником идеи «единой и неделимой», всё же ради пополнения своей армии, ради установления твёрдого контроля над просторами четырёх обширных областей, где и кочевали казахи – Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской, вполне мог заключить с лидерами Алаш-Орды взаимовыгодную сделку.

Именно поэтому, как и соглашение с Башкирским правительством, новый акт, принятый в Москве по инициативе возглавляемого Сталиным Наркомата по делам национальностей, практически предусматривал лишь амнистию вчерашним врагам.

«В ответ, – указывалось в нём, – на ходатайство комиссара по делам киргизов т. Тунгачина о созыве Всекиргизского съезда с обеспечением личной неприкосновенности известным деятелям из киргизов, боровшихся против Советской власти, Народный комиссариат национальностей постановил:

Разрешить созыв Всекиргизского съезда в г. Оренбурге, обеспечив личную неприкосновенность всем киргизам, не исключая группы Букайханова /председатель Народного Совета Алаш-Орды с декабря 1917 года, создатель вооружённых формирований казахских националистов – Ю.Ж./, боровшихся с оружием в руках против Советской власти».

Это постановление было утверждено Президиумом ВЦИК 4 апреля 1919 года.³¹

На этот раз, в отличие от соглашения с башкирами, в декрете не было ни слова ни о возможной автономии края, ни о его потенциальной территории, ибо такие вопросы до разгрома Колчака не имели ни малейшего практического значения. Декрет ВЦИК стал откровенной пропагандистской акцией, рассчитанной на будущее. На то время, когда в крае установят Советскую власть.

Пока же решающим оставалось положение на фронтах. Ведь нужно было не только отражать мощный натиск колчаковских сил (Красной Армии пришлось оставить весь Урал: сдать противнику Ижевск, Боткинский завод, Сарапул, Елабугу, Екатеринбург, Уфу, Бугуруслан, Стерлитамак, с величайшим трудом оборонять стратегически важные Оренбург и Уральск. Приходилось сдерживать и сравнительно менее сильного врага на Западном фронте, протянувшемся более чем на две тысячи километров– от Ладожского озера до Пинских болот.

Поначалу наиболее опасная там ситуация сложилась в районе Петрограда. С востока ему угрожала Олонецкая добровольческая армия. Формально отстаивавшая интересы образованного в Хельсинки некоего Олонецкого правительства. На словах добивавшегося предоставления широкой автономии для населёной карелами Олонецкой губернии. На деле же призванного обеспечить присоединение края к Финляндии.

С запада старой столице угрожал Северный корпус (он же – с 19 июня – Северная, а с 1 июля – Северо-Западная армия) русской армии. Развёрнутый из русской по составу Эстонской стрелковой дивизии, формировавшейся ещё осенью 1917 года по решению Временного правительства. Возглавляемый полковником К.К. Дзерожинским, находившимся в прямом подчинении у генерала от инфантерии Н.Н. Юденича, в свою очередь, признавшего верховенство адмирала Колчака.

В конце марта Северный корпус, а также 1-я эстонская дивизия правительства Пятса (два её полка укомплектовали из финских добровольцев, один – из шведских и датских, и лишь один – из эстонцев) были сосредоточены в Нарве. Всего в ста сорока километрах от Петрограда.

Тогда же польские легионеры, взяв Вильну, неумолимо стали продвигаться к Двинску Если бы сумели взять его, то отторгли бы всю Латгалию не только от «красной», но и от «белой» (равно и Ниедры, и Ульманиса) Латвии. Заодно отрезали бы республику от её важного соседа. Тем и вынудили руководство Литовско-Белорусской Республики спешно эвакуироваться в более безопасную зону, в Минск.

Мало того, в те же дни обозначился и ещё один враг. Вооружённые силы Юга России, образованные в конце декабря 1918 года объединением Добровольческой и Донской армий. Их командующий, генерал-лейтенант А.И. Деникин, начал с обеспечения безопасности своего тыла. Установил жёсткий контроль над Северным Кавказом, полностью подчинив Кубанскую Раду, пытавшуюся выступать за создание федерации, Разогнал Горское правительство и (с согласия Лондона) занял Южный Дагестан, на который претендовал Азербайджан. А затем начал наступление в Донбассе, что лишало Москву угля.

Лишь на Украинском фронте положение складывалось более благоприятно. Настолько хорошо, что 21 марта (в тот самый день, когда в Будапеште провозгласили Венгерскую Советскую Республику) украинские эсеры и меньшевики, не на шутку обеспокоенные неудачами петлюровских сил, созвали в Каменец-Подольске Трудовой конгресс. Образовали на нём Комитет охраны революции, должный по замыслу сменить Директорию. Объявили о прекращении «братоубийственной войны» с большевиками и предложили ВуЦИК сформировать объединённое правительство Украинской Советской Республики как неразрывной части Советской Федерации.

Комитет не смог выполнить задуманного – всего через пять дней его разогнал Петлюра, ободрённый успехами своих войск, перешедших 19 марта в наступление. Уже занявших Новоград-Волынский и Житомир, даже вышедших к реке Ирпень, что всего в тридцати километрах к западу от Киева. И всё же надежды Петлюры – если не через несколько дней, то через неделю вновь занять древнюю столицу – оказались тщетными. Украинская Красная Армия предприняла успешное контрнаступление на центральном участке фронта. Прорвала его, разделив северную и южную группировки противника, вышла на реку Збруч, но там и остановилась. В Киеве понадеялись заключить соглашение с командованием УГА, которой в те дни приходилось вести кровопролитные бои с польскими легионами, которые ещё 2 марта возобновили свои действия в Галиции.

Столь сложное, в целом, далеко не благоприятное, положение на фронтах как никогда требовало единства всех вооружённых сил советских республик. Общего для них командования– ради решения стратегических задач. Общего снабжения, чтобы вовремя перебрасывать на нужный участок подкрепления, боеприпасы. Так считал председатель РВСР Троцкий, того же мнения придерживался и Главнокомандующий вооруженными силами РСФСР И.И. Вацетис. Они оба пока не придавали серьёзного значения наступлению Деникина в Донбассе. Стремясь подтолкнуть пролетарскую революцию в Германии и Австрии, требовали от командующего Украинским фронтом Антонова-Овсеенко как можно скорее занять Галицию и Буковину, выйти на венгерскую границу. Между тем, сам Антонов-Овсеенко полагал первостепенным для себя изгнание интервентов из Николаева. Херсона, Одессы и Крыма. Только затем достигнуть соглашения с УГА и освободить территорию ЗУНР от поляков.

Столь серьёзные расхождения не могли не привести (и привели) к обострению отношений между Москвой и Киевом. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Центра, стал ответ наркома путей сообщения УССР A.M.Жарко на предложение скоординировать военные перевозки по территории республики. Он предложил РВСР обращаться по всем вопросам во ВЦИК, который, в свою очередь, войдёт в переписку с ВуЦИК, который только и может отдать ему распоряжение.

Познакомившись с телеграммой Жарко, только что, 30 марта, назначенный по совместительству наркомом госконтроля, Сталин не смог сдержать праведного гнева. 7 апреля подготовил записку, в которой не только выразил своё возмущение происходящим, но и предложил единственный, по его мнению, выход из сложившегося положения.

«1. Ведение войны, – указывал Сталин, – в качестве необходимого условия успеха предполагает безусловное единство действий на всех фронтах, что, в свою очередь, требует единства командования Красной Армии на всех фронтах, единства снабжения Красной Армии на всех фронтах и единства управления транспортом на всей железнодорожной сети, так как транспорт является одним из главнейших условий ведения войны.

Если, в виде уступки самостийным тенденциям, является политически неизбежным оставление на ближайшее время в дружественных советских республиках самостоятельных комиссариатов военных и морских дел и путей сообщения, а также органов снабжения, то необходима строжайшая директива соответствующим органам управления, в том смысле, чтобы эти самостоятельные комиссариаты работали исключительно и в строжайшем согласии с директивами, даваемыми из соответственных комиссариатов РСФСР, так как только таким путём может быть достигнуто необходимое единство, быстрота и точное исполнение всех распоряжений и действий.

2. Наиболее настоятельной задачей на Украине является максимальное использование топлива, металла, наличных заводов и мастерских, а также запасов продовольствия. Так как вся промышленность сосредоточена в восточной части Украины, то перенесение Совнархоза из Харькова в Киев отразится (и уже отразилось) самым гибельным образом на восстановлении транспорта, чёрной и обрабатывающей промышленности Украины. Деньги, отпускаемые из Центра, попадают в Киев и в большей своей части расходуются на нужды, не имеющие прямого отношения к производственным задачам, а те крохи, которые ассигнуются на добычу топлива, работу заводов и на транспорт попадают в Харьков лишь окольным путём, с большим запозданием. Поэтому добыча угля почти уже прекратилась, заводы стоят, а железные дороги – также накануне остановки из-за отсутствия топлива и полного отсутствия денежных средств.

3. Необходимо или, точнее, обратно перевести Совнархоз Украины из Киева в Харьков, или оставить в Харькове достаточно сильное и правомочное представительство, имеющее право непосредственного сношения с Москвой и получающее непосредственно из Москвы все денежные ассигновки, назначаемые на производственные надобности.

4. Деньги на надобности украинского ВСНХ, а также для железных дорог, должны переводиться непосредственно Харьковскому отделу Совнархоза и соответственным управлениям Украинской железной дороги по месту их нахождения, а не через Киев.

5. Чрезкомснаб /Чрезвычайная комиссия по снабжению Красной Армии при ВСНХ – Ю.Ж./ Украины должен находиться в Харькове или, по крайней мере, иметь в Харькове представительство, уполномоченное для непосредственных сношений с Москвой. Деньги Чрезкомснаб получает также непосредственно из Москвы, а не через Киев.

6. Народный комиссариат государственного контроля РСФСР должен распространить свою деятельность на все учреждения Украинской Советской Республики.

7. Украинские железные дороги составляют неразрывную часть российской железнодорожной сети и управляются Народным комиссариатом путей сообщения из Москвы, и НКПС Украины подчиняется всем директивам НКПС РСФСР. Искусственное разделение дорог, вызванное в своё время немецким нашествием на Украину, должно быть упразднено, и отрезанные от отдельных дорог участки (например, от Киево-Воронежской) должны быть вновь присоединены к своей дороге в соответствии с естественным административным делением железнодорожной сети.

Всякое искусственное создание новых округов /железнодорожных – Ю.Ж./ на Украине должно быть приостановлено. Нив каком случае недопустима такая конструкция взаимоотношений НКПС и НКПС Украины, как предложено в телеграмме Жарко от 6/IV, по которой мероприятия, прежде чем осуществиться на деле, должны стать предметом особых отношений между ВЦИК и ЦИК Украины, и затем лишь делаться предметом особых отношений между НКПС и НКПС Украины».³²

Такими оказались предложения Сталина. Не теоретические (не рассчитанные на, пусть и близкое, но, всё же, – будущее), а предельно актуальные, порождённые требованием момента. Ведь в условиях, когда два дружественных государства вели войну против общего врага, объединение всего лишь двух Наркоматов (по военным и морским делам) путей сообщения являлось вполне закономерным, даже естественным. Столь же справедливым стало и предложение распространить деятельность Наркомата госконтроля РСФСР на Украину, дабы пресечь проявление того, что Сталин назвал «самостийными тенденциями», болезнью, оказавшуюся весьма заразительной, перешедшую от членов Рады, Директории и к тем, кто вроде бы исповедовал иные принципы, иные взгляды. Даже выразил их уже во вполне официальном – в декларации Временного рабоче-крестьянского правительства Украины– твердом намерении воссоединить две братских страны. В полном соответствии с новой программой партии.

Ленин не мог не согласиться с содержанием записки Сталина. На следующий день предложил «собрать подписи членов Политбюро ЦК и утвердить эти директивы Украинской Коммунистической партии и её ЦК для Украины. Крайне срочно». И приписал: «В Оргбюро ЦК. Спешно переслать в Украинский ЦК».³³

Тем не менее, секретарь ЦК Н.Н. Крестинский, которому и следовало выполнить указанные Лениным формальности, спешить не стал. Ограничился только собственной подписью на документе. Видимо, счёл совершенно излишним объединять два Наркомата тогда, когда военная ситуация решительно улучшилась. Ещё 6 апреля интервенты бежали из Одессы, а 8 началось освобождение Крыма, завершившееся три недели спустя. Войска же Южного (российского) фронта, которым командовал бывший царский полковник В.М. Гиттис, правым своим флангом подошли к Ростову, а левым – к Батайску и Тихорецкой.

И всё же, к вопросу, поднятому Сталиным, вскоре пришлось вернуться. Вспомнить о нём 23 апреля, когда в Москве узнали о начале широкомасштабного наступления армий Деникина, да ещё сразу по трём направлениям. На Донбасс, что в случае успеха лишало Советскую Россию, как, впрочем, и Украину угля и металла. Через Таврию – на Харьков, а также на Астрахань. Опасность складывавшейся ситуации осознали, наконец, и Председатель РВСР Л.Д. Троцкий, и Главком И.И. Вацетис. Политбюро пришлось потому срочно рассмотреть теперь уже неотложные предложения Сталина. Только решило не ограничиваться объединением только двух Наркоматов:

«1. Дать Украинскому ЦК и Украинскому военному командованию два задания – а) занять Донецкий бассейн, б) установить непрерывную связь с Венгрией.

2. Предложить ЦК КПУ поставить на своё обсуждение вопрос о том, при каких условиях, когда и в какой форме может быть проведено слияние Украины с Советской Россией.

3. Тов. Иоффе в соответствии с постановлением пленума /от 16 января 1919 года – Ю.Ж./ направить в состав украинского правительства для усиления там централистских элементов».³⁴

Последний пункт развивал то решение, в соответствии с которым, используя кадровую политику, Х.Г. Раковского направили Председателем СНК УССР, Г.И. Петровского – Председателем Президиума ВуЦИК, а того же А.А. Иоффе – в Минск, для «общего политического руководства», вернее – чтобы «провести предложение о начале переговоров об объединении с Советской Российской Республикой».³⁵

И инициатива Сталина, и решение Политбюро оказались более чем своевременными. К 24 апреля Олонецкой добровольческой армии удалось захватить губернский центр Олонец и выйти к Лодейному Полю – городу, расположенному в ста километрах к востоку от Петрограда. Северный корпус русской армии совместно с 1-й дивизией Эстонии предпринял наступление в Ямбургском и Гдовском уездах. 2-я дивизия Эстонии вместе с двумя латышскими полками, сохранившими верность правительству Ульманиса, стали теснить армию Советской Латвии с севера, оттеснив её на линию Айнажи – Руен (Руена) – Валк (Валка) – Мариенбург (Алуксне). Действовавшие под флагом правительства Ниедры, немецко-русские части генерала Гольца после тяжёлых боёв пробились к окраине Риги. Силы же Деникина не только сумели удержать Ростов, запад Кубанской области, но и заняли уже весь Донбасс, продолжая неумолимое продвижение на северо-запад.

Ещё ничего не зная о решении от 23 апреля, заместитель председателя РВСР Э.М. Склянский, обеспокоенный ухудшавшейся с каждым днём ситуацией на фронтах, направил Ленину докладную. В ней настаивал на скорейшем объединении и вооружённых сил, и командования всех советских республик, в чём видел единственный путь к спасению. Ответ Ленина последовал немедленно. «Это кстати, – писал Владимир Ильич, – как раз к тому, что вчера решено. Надо спешно, тотчас: 1) составить текст Директивы ЦК ко всем «националам» о единстве (слиянии) военном, 2) дать её и в прессу для ряда статей».³⁶

Давая Склянскому такое поручение, Ленин не учёл одной весьма важной детали. Тот, без своего постоянного политического наставника и непосредственного начальника по РВСР Троцкого, срочно выехавшего на Южный фронт, подготовить требуемый документ никак не мог Слишком уж много вопросов в нём следовало решить, слишком много проблем преодолеть.

Ведь до сих пор РСФСР оставалась связанной по рукам официальным признанием независимости Эстляндской Трудовой Коммуны, Латвийской, Литовско-Белорусской, Украинской социалистических советских республик. И хотя вооружённые силы тех вместе с Красной Армией РСФСР составляли единые Западный, Украинский и Южный фронты, всё же они оставались как бы и самостоятельными. Только для того, чтобы не позволить Пятсу, Ульманису, Ниедре, Сметоне, Петлюре прямо обвинить Москву во вмешательстве во внутренние дела молодых государств. А заодно – чтобы не дать Верховному Совету Антанты повод для очередной интервенции.

В первых числах мая от таких условностей решили отказаться Ленин и Сталин. Вдвоём подготовили проект директивы ЦК «О военном единстве», призванной распространить объединение советских армий с Украиной на все советские республики.

«Принимая во внимание, – гласил партийный документ, в случае утверждения должный стать для коммунистов законом, – 1) что РСФСР вынуждена в союзе с братскими советскими республиками Украиной, Латвией, Эстонией, Литвой и Белоруссией вести оборонительную борьбу против общего врага… 2) что необходимым условием успеха этой войны является единое командование всеми отрядами Красной Армии и строжайшая централизация в распоряжении всеми силами и ресурсами социалистических республик…

ЦК РКП постановил:

1. Признать безусловно необходимым на всё время социалистической оборонительной войны объединение всего дела снабжения Красной Армии под единым руководством Совета обороны и других центральных учреждений РСФСР;

2. Признать безусловно необходимым на всё время социалистической оборонительной войны объединение железнодорожного транспорта и управления железнодорожной сетью на всём пространстве братских социалистических республик под руководством и управлением Народного комиссариата путей сообщения РСФСР;

3. Признать несовместимым с интересами обороны существование в братских советских республиках отдельных органов снабжения Красной Армии и отдельных комиссариатов путей сообщения и настаивать на преобразовании таковых на время войны в отделы снабжения Красной Армии РСФСР и Народного комиссариата путей сообщений РСФСР, состоящих в непосредственном ведении и полном подчинении центральным органам снабжения Красной Армии РСФСР и Народного комиссариата путей сообщений РСФСР».³⁷

Проект Ленина и Сталина не приняли. Отказалось от него Политбюро лишь потому, что в Москву поступил иной вариант. От извещённого Склянским о необходимости такого документа Троцкого. Человека, как считали все члены ЦК, наиболее компетентного в военных вопросах. Приняли проект, написанный Председателем РВСР, скорее всего, совместно с работниками Всероссийского главного штаба (Всеросглавштаба), которым и предстояло осуществлять задуманное на практике.

Утверждённый 4 мая 1919 года документ, как директива ЦК РКП по военным вопросам Центральным Комитетам Эстляндии, Латвии, Литвы и Белоруссии, Украины, ограничивался проблемами только Наркоматов по военным делам. Не затрагивал интересы других ведомств – путей сообщений и, тем более, госконтроля:

«Опыт формирования военных частей, равно как и опыт военных операций на Западном фронте свидетельствуют с несомненностью, что тенденция отдельных советских республик приурочить военную организацию, в том числе и военно-оперативную, к национальным границам, вела на практике к ряду столкновений местных и национальных притязаний с военными задачами социалистической революции в целом.

Если государство пролетарской диктатуры требует во всех основных областях своей деятельности централистических методов управления, то это требование является тем более обязательным для области военного управления и командования. Аппарат военного управления должен быть единообразным во всех федеративных республиках для того, чтобы обеспечить единообразие формирований. Все декреты Советской власти, основные приказы, штаты и прочее должны применяться одинаково во всех частях федеративной республики.

В области военно-оперативной границы армий, группировка частей, организация командования должны диктоваться исключительно военными соображениями. Попытки подчинить командование отдельных армий местным национальным советским властям являются, безусловно, пагубными для дела обороны советских республик. Поэтому нарушение единства управления и командования, национальное раздробление армий приводит к национальным трениям в среде самих красноармейских частей и является верным путём к разложению армии.

Центральный Комитет считает поэтому необходимым восстановить в области военного управления и командования строжайшее начало единства организации и строгого централизма.»

Прилагавшиеся к директиве две инструкции – для сухопутных и морских сил порознь – регламентировали до деталей соподчинённость и все действия командования армий советских республик, являвшихся согласно тексту документа федерацией. Отныне всё (от мобилизации командного и рядового состава, изъятия лошадей и повозок – до формирования новых войсковых частей, расходование средств, выделяемых на то как РСФСР, так и дружественными республиками) производилось только с ведома и одобрения РВСР РСФСР.

Самое же главное, то, ради чего и готовили директиву, содержалось в пункте 6-м первой инструкции. «В случае военной необходимости, – гласил он, – направлять все военные силы и средства дружественных советских социалистических республик для выполнения задач и в пункты, кои будут указаны Российским РВСР».³⁸

Первым, 18 мая, на директиву ЦК РКП откликнулся ВуЦИК. «Вся вооружённая борьба, – гласило постановление высшего органа власти Украины, – с врагами советских республик должна быть объединена во всех существующих советских республиках. Все материальные средства, необходимые для ведения этой борьбы, должны быть сосредоточены вокруг общего для всех республик Центра. Исходя из этого, ЦИК поручает своему Президиуму обратиться к ЦИКам всех советских республик с предложением выработать конкретные формы организации единого органа революционной борьбы».³⁹

31 мая весьма схожее решение принял Совет обороны Литвы и Белоруссии. Он также предложил «установить всем советским республикам тесный военный союз с единым командованием и делением всех объединённых военных сил на армии по оперативным заданиям, а не по национально-государственному принципу».⁴⁰

Между тем, в Москве уже рассчитывали на более значительное по глубине объединение. На то, которое 28 мая и предложило Политбюро своим решением «О военно-экономическом союзе с Украиной»:

«1. Провести через ЦИКи постановление об объединении: а) военных комиссариатов и командования, б) ВСНХ, в) Наркомпути, г) Наркомзем и Наркомтруд. 2. Утвердить как директиву для ЦК КПУ, что наркомы РСФСР становятся союзными наркомами, а наркомы Украины – их областными /выделено мной – Ю.Ж./ уполномоченными».

К решению прилагалось два проекта директивы. Первый– для ВЦИК:

«1. ВЦИК признаёт необходимым произвести тесное объединение 1) военной организации и военного командования, 2. Советов народного хозяйства, 3) железнодорожного управления и хозяйства, 4) финансов, 5) комиссариатов труда Российской и Украинской ССР с тем, чтобы руководство указанными отраслями народной жизни было сосредоточено в руках единых коллегий.

II. Объединение должно быть проведено путём соглашения с ВуЦИК и СНК Украины.

III. Для осуществления указанных шагов ВЦИК избирает комиссию в составе /фамилии не указаны – Ю.Ж./, которой поручает немедленно вступить в переговоры с соответствующими представителями ВуЦИК и совместно с ними выработать конкретные формы объединения».

Вторая директива предназначалась ЦК РКП: «Указанное объединение должно быть осуществлено в том виде, что соответствующие народные комиссары РСФСР являются и народными комиссарами УССР. В украинском СНК будут заседать их уполномоченные со званием «нарком Украины». Реорганизовать военное управление и комиссариат поручается Реввоенсовету республики».⁴¹

Такое решение разительно отличалось от прежнего, подготовленного Троцким исключительно для себя, в собственных узковедомственных интересах. Явилось развитием не прошедшего 4 мая предложения Ленина и Сталина – ведь теперь предполагалось объединить уже не два, а шесть Наркоматов, что фактически означало полное слияние РСФСР с УССР. Следовательно, Политбюро, наконец, осознало губительность игры в «право наций на самоопределение», отказалось от этого лозунга. Поняло, что настало время кардинальных политических перемен, приспела пора создать федерацию советских республик. Правда, такое убеждение в немалой степени основывалось на скороспелом, слишком оптимистичном, противоречащим реальным фактам мнении члена Политбюро и Президиума ВЦИКЛ Б. Каменева. Мнении, изложенном им в интервью газете «Правда» после поездки на Украину и в Крым.

«Вообще надо слить Украину с Россией, – утверждал Лев Борисович. – Надо немедленно приступить к объединению основных отраслей управления и хозяйства. Этот вопрос о полном влиянии уже поставлен, и уже приняты меры к практическому разрешению его… Мы на месте убедились, что среди украинских крестьян и рабочих совершенно нет никакого сепаратизма. Крестьяне и рабочие чувствуют и осознают, что Россия и Украина – одно, единое, целое… И это сознание единства России и Украины– залог того, что мы успешно разрешили задачу «слияния». Крым, как и Украина, должен войти в состав единой Советской России.⁴²

Говоря о настроениях украинских крестьян, Каменев забыл упомянуть о «мелочи». О том, что ещё немало этих самых крестьян сражаются против Советской власти в рядах петлюровских дивизий. Что Украинская Советская армия не только остаётся, по сути, партизанскими отрядами, не желающими иметь над собой никого. Что 7 мая Н.А. Григорьев (бывший петлюровский атаман), после перехода на сторону Советской власти прославившийся взятием Херсона, Николаева, Одессы, и потому назначенный командиром 6-й Украинской советской дивизии, поднял мятеж. Взял города Елисаветград (ныне Кировоград), Знаменку, Александрию, подошёл к Екатеринославу (ныне Днепропетровск). Сделал всё возможное, чтобы вынудить Политбюро принять 28 мая особое постановление. Не столь радужное, как высказывания Каменева:

«Сосредоточить все силы в Донбассе. Снять с Западного фронта всё возможное, сократив до минимума все активные действия на всём Западном фронте. Послать Пятакова /секретаря ЦК Компартии Украины – Ю.Ж./ и Бубнова /наркома по военным делам УССР – Ю.Ж./ в Харьков, Екатеринослав для поголовнейшей, энергичнейшей мобилизации рабочих для Южного фронта под личную ответственность. Ворошилову /наркому внутренних дел УССР – Ю.Ж./ после подавления Григорьевщины отправиться в Донецкую губернию».⁴³

Мятеж Григорьева с величайшим трудом удалось подавить только в июле. А 29 мая, то есть всего через пять дней после появления интервью Каменева, мятеж поднял и ещё один вождь украинских крестьян – командир 7-й дивизии УССР Н.И. Махно. Объявил себя командующим «Революционно-повстанческой армии» и захватил города Гуляй-Поле, Бердянск, Никополь, Мелитополь, Екатеринослав. Оттеснив советские силы из Северной Таврии, способствовал тем успешному наступлению Деникина.

И всё же, несмотря на чудовищно ошибочную оценку и положения на Украине в целом, и настроения украинского крестьянства, именно Каменеву поручили внести на рассмотрение сессии ВЦИК проект декрета «Об объединении вооружённых сил советских республик России, Украины, Латвии и Белоруссии с Литвой». Похоже, повторялась странная, загадочная история, произошедшая 16 января 1919 года.

В тот день ЦК на своём пленарном заседании принял четыре решения. Три – связанных с попыткой уже тогда объединить все советские республики. Пятое же почему-то было приписано Свердловым на полях машинописного экземпляра от руки: «Создать Организационное бюро ЦК из трёх членов ЦК – Крестинского, Владимирского и Свердлова. Состав этот утвердить до возвращения тт. Сталина и Дзержинского».⁴⁴

Действительно, Сталин и Дзержинский тогда в Москве отсутствовали. Их ещё 1 января ЦК и Совет обороны направил в Вятку как партийно-следственную комиссию для выяснения причин сдачи колчаковцам Перми («Пермская катастрофа») и принятия мер к восстановлению партийной и советской работы в районе дислокации 2-й и 3-й армий Восточного фронта.

Вернулись Сталин и Дзержинский в Москву только 31 января. Но не их отсутствие в столице помешало создать Оргбюро из трёх человек. Образовать его ЦК при всём желании никак не мог, ибо право на то имел лишь съезд партии, что и произошло, но уже после скоропостижной смерти Свердлова, 25 марта как постановление Восьмого съезда РКП. Правда, тогда Оргбюро создали в более широком составе. Ввели в него председателя Вятского губревкома А.Г. Белобородова, наркома финансов и секретаря ЦК Н.Е. Крестинского, члена Президиума и секретаря ВЦИК, одновременно начальника Политического управления РВСР Л.П. Серебрякова, И.В. Сталина и ответственного секретаря ЦК Е.Д. Стасову.

И вот, снова, после того как 17 мая ЦК и Совет обороны направили Сталина в Петроград, на помощь Зиновьеву для организации обороны города (вернулся он в Москву только 25 сентября), его – члена Политбюро, Президиума ВЦИК, Совета обороны, наркома по делам национальностей – без каких-либо объяснений отрешили оттого, чему он отдал два года политической жизни. Конечно же, Сталину ничего не стоило приехать в столицу без ущерба для обороны Петрограда и 28 мая – на заседание Политбюро, и 1 июня – на сессию ВЦИК. Но нет, его не пригласили. Кто-то решил, что лучше всего заменить его Каменевым.

Может быть, Каменев имел собственный, оригинальный взгляд на процесс объединения, обладал большими, нежели Сталин, доводами в его пользу? Отнюдь. Выступая с докладом. Лев Борисович всего лишь повторил, разбавляя традиционной риторикой, филиппиками в адрес Антанты, Вильсона, Ллойд Джорджа, Клемансо всё то, о чём писал Сталин 7 апреля, Ленин и Сталин – 4 мая, что содержалось в решении от 28 мая.

«Быть может, – добавил Каменев от себя, – вопрос об объединении форм государственного федеративного устройства Российской Советской Федеративной Социалистической Республики требовал большего срока и более детального обсуждения, быть может, мы сочли бы полезным отложить этот вопрос до того момента, когда наша хозяйственная и экономическая жизнь примет более равномерный и планомерный характер, чтобы на свободе, учитывая все обстоятельства времени и места, найти ту форму добровольного и братского союза трудящихся, к которому неизбежно идут все народы, населяющие территорию бывшей России».

«Но мы, – продолжал Каменев, – принуждены делать теперь это в спешном порядке, мы принуждены встать на путь объединения не потому, чтобы мы считали, что момент этот вполне уже подготовлен предварительными нашими работами, а потому что к этому принуждают нас военные обстоятельства. Все те советские социалистические республики, которые созданы были на территории России, неоднократно и громогласно заявляли о своём желании прекратить навязанную им войну и вступить в мирные переговоры с теми, кто им эту войну навязал… Вызнаете, что после недолгих колебаний эти предложения фактически были отвергнуты.

Нам надо защитить границы тех стран, в которых признана власть рабочих и крестьян, и мы не имеем права уступить ни одной пяди земли, на которой где-либо взвился красный флаг социалистической революции. Эта задача требует материального и вооруженного объединения. Эта задача сознаётся не только нами, но и всеми национальностями, которые живут на территории российского государства…»

Каменев напомнил об Украине, которая сражается против «Феодальных элементов» Румынии, о Литве, Белоруссии и Латвии, «которые на других рубежах защищают интересы и знамя социалистической революции против банд польских помещиков, германских белогвардейцев». И подчеркнул: «Мы заключаем этот военный союз потому, что у нас единый интерес, потому что у нас единый порядок, потому что мы все осознали, что нам вместе жить и, если надо, вместе умереть…

Победа требует, чтобы все материальные богатства, которые имеются в распоряжении трудовых масс Украины, России, Литвы. Латвии и Белоруссии, подчинялись общему руководству и расходовапись по общему плану. В этой борьбе нам придётся поставить на ставку последние наши запасы, всё это должно быть подчинено, всё израсходовано под строжайшим контролем центра…

Резко оборвав на том обоснование необходимости срочно создать военно-экономическое объединение советских республик, Каменев без каких-либо объяснений перешёл к иным задачам. Весьма далёким от остро насущных. К тем, которыми вот уже два года занимался иной человек. Сталин.

«Освобождение от белогвардейского ига Колчака и Деникина. – неожиданно сказал Лев Борисович членам ВЦИК, – обширных областей Поволжья, Урала, Сибири, Средней Азии и Туркестана /он почему-то перечислил те регионы, которые только предстояло ещё освободить – Ю.Ж./ и предстоящее освобождение Крыма /на этот раз Каменев забыл, что неделю назад вернулся из Советского Крыма – Ю.Ж./ и Северного Кавказа вводят /хотя следовало сказать «введут» – Ю.Ж./ в состав РСФСР ряд малых национальностей со своеобразной культурой, историей и группировкой классов».

Не очень удачно повторив своими словами определение, которое Сталин давно уже предложил для народов, возможно (но не обязательно) потребующих для себя особых территориальных единиц, Каменев изрядно забежал вперёд.

«Установление нормальных отношений, – заметил он, – между РСФСР и входящими в её состав автономными советскими республиками /снова допустив ошибку – тогда имелась лишь одна, да к тому же многонациональная, автономная республика. Туркестанская – Ю.Ж./ и вообще нерусскими национальностями, своевременное удовлетворение их нужд и выработка форм государственных отношений между входящими в РСФСР частями составляет одну из важнейших задач ВЦИК».⁴⁵

И на том основании предложил одобрить подготовленный им проект декрета, более необходимый создаваемому объединению советских республик, нежели проблематичным интересам тех, кого предстояло освободить от белогвардейцев. Ведь документ буквально повторял всё изложенное в решении Политбюро от 28 мая. Единственной новацией стало лишь упоминание наравне с Украиной, Латвией, Литвой и Белоруссией ещё одного будущего субъекта федерации – Крыма. Советской республики, образованной всего месяц назад, 5 мая, по решению Политбюро от 23 апреля.⁴⁶

«…Стоя вполне на почве признания, – провозглашал проект декрета ВВДК, – независимости, свободы и самоопределения трудящихся масс Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии и Крыма и исходя как из резолюции Украинского Центрального Исполнительного Комитета, принятой на заседании 18 мая 1919 года, так и предложения советских правительств Латвии, Литвы и Белоруссии, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов признаёт необходимым провести тесное объединение:

1) военной организации и военного командования, 2. Совета народного хозяйства, 3) железнодорожного управления и хозяйства, 4) финансов и 5) комиссариатов труда советских социалистических республик России, Украины, Латвии, Литвы. Белоруссии и Крыма – с тем, чтобы руководство указанными отраслями народной жизни было сосредоточено в руках единых коллегий.

Объединение должно быть проведено путём соглашения с Центральными Исполнительными Комитетами и Советами Народных Комиссаров указанных советских республик.

Для осуществления указанных шагов Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет избирает комиссию, которой поручает немедленно вступить в переговоры с представителями соответствующих Центральных Исполнительных Комитетов и совместно с ними выработать конкретные нормы объединения, а впредь до момента выработки окончательного объединения, немедленно создать формы деятельности».⁴⁷

К последнему вопросу сессия вернулась двумя часами позже, перед самым завершением заседания: «ВЦИК, – констатировало решение уже Президиума ВЦИК, – избирает комиссию в составе Каменева, Крестинского, Курского /нарком юстиции – Ю.Ж./, Троцкого и Красина /нарком путей сообщения – Ю.Ж./, которой поручает немедленно вступить в переговоры с представителями соответствующих Центральных Исполнительных Комитетов и совместно с ними выработать конкретные меры объединения, а впредь до момента окончательного объединения, немедленно создать формы совместной деятельности».⁴⁸

Таким составом комиссии подчёркивалась главная цель объединения ведомств: председатель РВСР, нарком путей сообщения, для контроля за исполнением – член ЦК и член Президиума ВЦИК, а для правового оформления договора – нарком юстиции. Словом, было, наконец, сделано то, что Сталин предлагал в своей записке ещё 7 апреля. Ну, а то, что в комиссии отсутствовал инициатор долгожданного воссоединения, говорило об очень многом.

Об откровенном, да ещё и вызывающе демонстративном желании некоей группы членов Политбюро не допустить Сталина к решению вопроса создания новой федерации. И не потому, что его не было в Москве – в столице отсутствовал и Троцкий, в те дни непрерывно курсировавший вдоль линии Южного и Украинского фронтов на своём персональном бронепоезде. Многих явно не устраивала сама возможность того, что Сталин, исходя из резко ухудшившейся военной обстановки, может попытаться не ограничиваться своими двухмесячной давности предложениями. Предложит, и даже сумеет настоять на более радикальном решении. Доказательством в пользу такого предположения служит весомый факт. На сессию ВЦИК прибыли председатели Совнаркомов: УССР – Х.Г. Раковский и Литовско-Белорусской Республики – В. Мицкявичюс. Смогли оставить на несколько дней Мински Киев, хотя положение на их фронтах складывалось столь же удручающее, как и под Петроградом.

Раковский, без какого-либо пафоса, избегая революционной риторики, прежде всего заявил:

«От имени ЦИК Украины, от имени Совета Народных Комиссаров Украины присоединяюсь к резолюции ЦИК РСФСР. Мы являемся, отчасти, инициаторами этого предложения, и, делая его, мы определённо обдумали и нашли, что оно отвечает не только всей политике рабочего движения до сих пор, но что ещё отвечает и данному вопросу, и данному политическому моменту.

В первую очередь решение объединить учреждения советских республик, осуществить федерацию советских республик /выделено мной – Ю.Ж./ является окончательным пунктом той политики, которую пролетариат всех стран начал с сороковых годов /имеется в виду «Манифест Коммунистической партии» – Ю.Ж./, проводя её под лозунгом «пролетарии всех стран, соединяйтесь». Советская власть только производит организованное наступление в международном масштабе… Мы, таким образом, остаёмся верными нашей основной идее».

Затем Раковский привёл ещё одно, более веское основание для создания федерации. Чисто военное: «На востоке у нас двигается Колчак, на севере – французы и англичане, затем собираются взять наш Красный Петроград финны и эстонцы под защитой англичан /он имел в виду присутствие британской эскадры в водах Финского залива – Ю.Ж./. Перед такой опасностью мы должны напрячь все силы, мы должны искать средства, чтобы эту опасность отразить.

Если великие государства, проникнутые узко-эгоистическим духом, прониклись одним духом, бросили свои национальные различия, соединились в одну коалицию, прониклись одним духом и стали под защиту единого Главнокомандующего, маршала Фоша, тем более, мы должны это сделать. Таким образом, необходимо создать единый военный союз и соединиться вместе рабочим России, Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии и Крыма…»

Не ограничившись тем, всё же перешёл к традиционному почти для всех «левых» прожектёрству: «Не нужно забывать, – сказал Раковский, – что давно говорилось о так называемых Соединённых Штатах Европы… Мы теперь проводим этот лозунг, и мы осуществляем его наделе в данный момент в силу исторических условий». Пояснил же такие условия примером создания Бессарабской Советской Республики – 5 мая провозглашённой в… Одессе, Западно-Украинской Народной Республики – в Киеве всё ещё ожидали торжества в ней Советской власти, Буковины – там, как полагали, вот-вот вспыхнет крестьянское антирумынское восстание.

Практически о том же говорил перед членами ВЦИК и Мицкявичюс: «В настоящий момент, когда создаётся против всех советских республик единый контрреволюционный фронт, само собой разумеется, необходимо перейти от слов к делу. Необходимо осуществить федерацию социалистических республик, о которой у нас говорилось уже давно /выделено мной – Ю.Ж./

Не подлежит сомнению, что при объединении наших сил, это объединение (особенно сейчас, когда все враги социалистической революции объединяются), это объединение особенно необходимо при объединении наших сил, при создании одного революционного фронта, при создании прочного, не только военного, но и экономического и финансового союза…

Пролетарии Литвы и Белоруссии горячо приветствуют то предложение о создании федерации социалистических республик, которое было сделано /выделено мной – Ю.Ж./ Они уверены, что к этому федеральному союзу присоединятся не только те республики, которые уже существуют на территории бывшей Российской Империи, но и те, которые до сих пор отделены как будто непреодолимой стеной. Пролетариат Литвы и Белоруссии уверен, что в ближайшем будущем этот федеративный союз свяжет нашу Федеративную Республику с Советской Республикой Венгрией».⁴⁹

Член ЦИК Советской Латвии Гайлис, представлявший на сессии официально свою республику, оказался самым скупым на слова выступавшим. Просто заявил: «Только единый союз всех пролетариев может привести к окончательной победе».⁵⁰

После таких заявлений не стало удивительным, что все члены ВЦИК единогласно поддержали предложение Каменева. Правда, никто не обратил внимания на весьма серьёзные различия в декрете и в том, что ожидали представители УССР и Литовско-Белорусской Республики. Первым предлагалось только объединить пять ведомств, вторые готовы были на немедленное включение своих независимых государств в состав РСФСР.

Не в том ли крылась причина удаления Сталина в Петроград?

Но, как бы то ни было, даже достигнутое, явно промежуточное, соглашение опоздало. Слишком опоздало. 22 мая советские войска оставили Ригу, а вслед за тем и всё Видземе. Удержались лишь в трёх восточных уездах в Латгалии – Двинском, Режицком и Люценском. Поляки заняли не только Вильну, но и центральную и восточную Литву, западные губернии Белоруссии, подойдя вплотную к Минску. Войска Деникина продвигались к Харькову, Екатеринославу, Крыму.

Ни о военном союзе пяти советских республик, ни о включении четырёх из них в состав РСФСР не приходилось и помышлять.

Во всяком случае, до разгрома Колчака, Деникина, Пилсудского. И всё же был один человек, который от первоиюньского декрета ВЦИК выиграл. Троцкий. Он, как Председатель РВСР, получил в своё полное подчинение – чего он давно добивался – вооружённые силы всех советских республик. 1-ю и 3-ю Украинские армии преобразовали в 12-ю, 2-ю Украинскую – в 14-ю, армию Советской Латвии – в 15-ю, а Литовско-Белорусскую – в 16-ю. Кроме того, Украинский фронт организационно влили в состав Южного. На том задуманное широкое объединение, как не только военное, но и экономическое, завершилось.

3. Второй Брест: отказ от Прибалтики

Результаты военных операций весны – лета 1919 года более всего напоминали раскачивающиеся качели. Попеременно приносили успех то одной, то другой стороне. Повсюду.

К 8 июля части 7-й армии, оборонявшей Петроград, в результате удачного десанта в Видлице и Тулоксе – небольших городах на юго-восточном берегу Ладожского озера – удалось полностью ликвидировать вражеский, стратегически важный плацдарм между Ладожским и Онежским озёрами. Два месяца удерживаемый Олонецкой добровольческой армией. Той самой, которую Чичерин в ноте-радиограмме, направленной в Гельсингфорс ещё 9 мая, назвал, отбросив дипломатическую вежливость, «русско-финской белогвардейской бандой», имеющей в своём составе «части регулярных финских войск».⁵¹

Затем, подавив 16 июня мятеж на фортах «Серая лошадь» и «Красная горка», части той же 7-й армии перешли в наступление и к западу от Петрограда. За два месяца упорных боёв отбросили Северный корпус генерал-майора А.П. Родзянко, сменившего на посту командующего полковника Дзерожинского. Враг сумевший в мае (правда, при поддержке 1-й дивизии Эстонии и под прикрытием кораблей британской эскадры адмирала У. Коуэна) прорваться к Луге, Ропшеи Гатчине, вновь оказался на исходной позиции, в Нарве. А несколько позже удар был нанесён и по «партизанскому отряду» штаб-ротмистра, невесть каким образом ставшего генерал-майором, С.Н. Булак-Балаховича. Захватившего в ходе боёв с 15 по 28 мая Гдов, Ямбург, Псков, но изгнанного 5 августа из Ямбурга, а 28 – из Пскова.

В те же самые летние дни, 21 июня, начали долго готовившееся наступление и части Восточного фронта. Отбросили, наконец, Сибирскую и Западную армии Колчака за Урал. 1 июля взяли Пермь, 4 – Красноуфимск, 13 – Златоуст, 15 – Екатеринбург 22 – Ирбит, 24 – Челябинск. Не остановились, развили успех. Уже 4 августа освободили Троицк, 16 – Курган, 19 – Кустанай, благодаря чему восстановили прямой контакт с Туркестанским фронтом.

Менее удачным для Красной Армии оказалось положение на большей части Западного фронта, к югу от Пскова. Сосредоточив чуть ли не все силы для защиты Петрограда, всё лето РВСРи командование вынуждены было только наблюдать за развитием ситуации в Латвии. Наблюдать, хотя стратегическое положение 15-й армии – она прочно закрепилась в Латгалии – при наличии нескольких полков полного состава позволяло изменить будущее советского правительства.

Продолжившие в первых числах июня наступление Железная дивизия (командующий – майор фон Клейст), немецко-русский ландсвер (командующий – майор Флетчер) и резервный корпус генерала Гольца, после захвата Риги вышли на рубеж Венден (Цесис) – Вольмар (Валмиера) – Мариенбург (Алуксне). Господствовали, помимо Курляндии, в трёх уездах Видземе – Рижском, Вольмарском, Венденском – из четырёх. И готовились к решительному удару по Валку (Валке) и далее – на Ревель.

Командующему Эстонской армией генерал-майору И. Лайдонеру пришлось срочно перебросить на юг свою 1-ю дивизию для подкрепления уже находившейся там 2-й дивизии, да ещё усилить их Латышской бригадой полковника Я. Балодиса, на время войны ставшей «3-й эстонской дивизией», и всё же 6 июня в сражении при Вендене Лайдонер потерпел поражение. Режим Пятса вынужден был обратиться к Совету Четырёх за срочной помощью. Спекулятивно пояснил, что действия немцев мешают его походу на Петроград для разгрома большевиков.⁵²

Париж не захотел помогать Ревелю, и Лайдонеру пришлось, с согласия военного министра О. Штрандмана, заключить 10 июня с Гольцем весьма невыгодное перемирие, предусматривавшее полный вывод эстонских войск за пределы Латвии. Однако с выполнением этого требования Лайдонер не стал спешить. Всячески оттягивал эвакуацию, и не прогадал.

28 июня в Версале германская делегация после долгих проволочек и даже попыток отказаться всё же подписала унизительные для её страны условия мира. Теперь немецкие войска в Прибалтике оказались Антанте ненужными, и её официальный представитель французский полковник дю Парк принудил Гольца утром 3 июля начать вывод его частей в Восточную Пруссию.

Подписание Версальского мирного договора не только спасло режимы Пятса и Ульманиса, прекратив Немецко-латвийско-эстонскую войну. Изрядно облегчило оно и положение Пилсудского, до того вынужденного держать главные свои силы на западе, на случай открытого конфликта с Германией. Теперь же, получив от победителей часть Верхней Силезии, часть Познанщины, и даже выход к морю у Данцига, он мог повернуть свои дивизии снова на восток. Ради окончательного утверждения в Виленщине, Белоруссии, Восточной Галиции. Ведь восточные границы Польши, согласно статье 87 того же Версальского мирного договора, только предполагалось установить. Впоследствии – «главными союзными и объединившимися державами».⁵³

Пилсудский, уверенный в том, что не встретит возражений со стороны Антанты, поспешил завершить создание Польши в границах 1771 года, до её разделов.

Дерзко отказался принять предложенную французским маршалом Ф. Фошем демаркационную линию, призванную положить конец противостоянию Варшавы и Каунаса. Оставлявшую за Литвой большую часть Сувалкской губернии, но лишавшую её Виленщины (граница должна была пройти в пяти километрах к западу от железной дороги Гродно – Вильна – Двинск). Правительство Сметоны, ещё не располагавшее вооружёнными силами – собственную армию в три дивизии ему удастся создать только к лету 1920 года, – да ещё теснимое с севера Особым корпусом (в июне переименованном в Западную армию) П.Р. Бермонт-Авалова, сподвижника генерала Гольца, вынуждено было смириться с произошедшим. С потерей чуть ли не половины территории Литвы.

Столь же решительно действовали и польские дивизии Северо-Восточного фронта, возглавляемого генералом С. Шептицким. Встречая слабое сопротивление 15-й и 16-й советских армий, которым следовало называться если не полками, то хотя бы бригадами, 4 июля они захватили Молодечно. 8 августа – Минск, 10 – Слуцк, 18 – Борисов и 28 – Бобруйск. Остановились на Березине, завершив оккупацию Белоруссии.

В Восточной Галиции польские 2-я, 3-я и 6-я армии возобновили наступление 28 июня, а уже 2 июля вошли в Тарнополь. Вынудили тем и Директорию, и правительство УНР поспешно эвакуироваться в Каменец-Подольский, а 16 июля вывести последние подразделения УГА за Збруч. Теснимые с востока Красной Армией, представители Директории далеко не по своей воле подписали 20 июля во Львове с командующим войсками польского Юго-Восточного фронта генералом Развадовским соглашение о приостановке боевых действий. Заодно установившее временную границу по реке Збруч (оказалось – до сентября 1939 года).

Теперь, даже если какой-либо из четырёх дивизий 12-й советской армии, рассредоточенных от Одессы до Луцка, и удалось бы форсировать Днестр, то вскоре встретили бы её не плохо вооружённые, измотанные непрерывными поражениями и отступлениями петлюровцы, а сильные, дисциплинированные польские дивизии. Потому-то о прежних планах, так лелеямых в Москве – пробиться к Карпатам и соединиться с Советской Венгрией – пришлось забыть. Тем более, что та доживала последние недели.

К контрреволюции внешней (чешским, румынским, сербохорватским войскам) присоединилась и внутренняя контрреволюция. На Будапешт начали поход отряды бывшего контр-адмирала Австро-Венгерского флота Хорти, ставшего военным министром Национального правительства, поспешно образованного в оккупированном Французами Сегеде.

Советская власть в Венгрии пала 1 августа 1919 года.

…Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенант А.И. Деникин как блестящий штабной работник и талантливый стратег не мог не воспользоваться столь благоприятно сложившейся для него ситуацией. Опираясь (как на основной плацдарм) на Северный Кавказ, бросил три свои армии – Добровольческую, Донскую и Кавказскую – в решительное наступление.

Кавказская армия генерал-майора П.Н. Врангеля после долгих, тяжёлых и изнурительных боёв 18 июня овладела Царицыным. А через два дня Деникин, прибыв в этот город, отдал приказ: генералу Врангелю выйти на линию Саратов – Ртищево – Балашов и продолжить наступление на Пензу, Арзамас, Нижний Новгород. Владимир, Москву; генералу Май-Маевскому (Добровольческая армия) – наступать на Курск, Орёл, Тулу, Москву.

Тогда же бригада генерал-майора Я.А. Слащёва, высадившись 18 июня в Коктебеле, не только быстро сломила сопротивление Крымской советской армии П.В. Дыбенко, но и за несколько дней захватив весь полуостров, выдвинулась в Северную Таврию, обеспечив себе свободу дальнейшего манёвра.

Исполняя приказ Главкома, Добровольческая армия генерал-лейтенанта В.З. Май-Маевского начала прежде всего наступление на север. Уже 24 июня вошла в Харьков, а 28 – в Екатеринослав. На юго-западном направлении легко смела отряды Махно и быстро прошла Новороссию. 13 августа взяла Херсон, 18 – Николаев, 23 – Одессу. А всего через неделю, 30 августа, дивизия генерал-майора Н.Э. Бредова маршировала по улицам Киева.

Не бездействовала и Донская армия. 10 августа начался рейд входившего в её состав конного корпуса генерал-лейтенанта К.К. Мамонтова. Выйдя из станицы Урюпинской, 18 августа он захватил Тамбов, 22 – Козлов. Но затем внезапно, так и не выполнив приказ Главкома, повернул назад и вернулся через Лебедянь и Елец на Дон.

В Реввоенсовете республики осознали страшную угрозу деникинского наступления ещё во второй половине июля. Поняли, что перебросить на юг какие-либо части с Восточного фронта нельзя, но нельзя и ослаблять оборону Петрограда. Только потому пошли на отчаянный шаг. Решили сделать всё возможное, дабы максимально ослабить силы Родзянко. 21 июля Э.М Склянский направил телеграмму членам РВС Западного фронта и его командующему В.М. Гиттису Более напоминавшую заявление наркоминдела, нежели боевой приказ:

«Буржуазные правительства Финляндии и Эстляндии распространяют слухи о том, что Красная Армия собирается вторгнуться в пределы Финляндии и Эстляндии. Эти заявления буржуазных правительств представляют из себя сплошной вымысел. Ни одна часть Красной Армии не перешла и не собирается переходить границы Финляндии и Эстляндии. Между тем белогвардейские банды Финляндии и Эстляндии, перейдя границы Советской России, ведут войну на её территории, беспощадно истребляя местное население и всюду неся смерть и разрушение.

Реввоенсовет республики предписывает Вам изгнать все белогвардейские банды, которые проникли из Финляндии и Эстляндии в пределы Советской России. В то же время Вам надлежит по-прежнему неуклонно поддерживать принятые Вами меры к тому, чтобы ни одна из вверенных Вам частей не переходила границ Финляндии и Эстляндии».⁵⁴

Стремление РВСР свести к минимуму если не собственно угрозу Петрограду, то хотя бы возможные действия 1-й эстонской дивизии, переброшенной из-под Риги снова в район Нарвы, или (что было бы гораздо лучше) нейтрализовать её, понять адресатам телеграммы было легко. Вызвать же недоумение, непонимание должно было иное. Прежде всего, требование изгнать противника. Ведь это было сделано, и совсем недавно, о чём Склянский не мог не знать. А во-вторых, никто не знал, где же проходит граница с Эстонией. Ведь Москва ещё не признала, и пока не собиралась признавать Ревельское правительство и, следовательно, независимость соседней республики.

Единственное, что могли сделать Гиттис и командарм-7, бывший полковник царской армии М.С. Матиясевич – посчитать условной границей линию обороны, занятую эстонскими войсками. Линию, протянувшуюся от деревни Пейпикя, расположенной неподалёку от берега Копорского залива, до западных окраин Ямбурга. Так им и пришлось поступить.

Воспользовался затишьем на северном участке Западного фронта и Чичерин. В ноте правительству Эстонии, направленной месяц спустя, 31 августа, указал: «Несмотря на то, что Ревельское правительство под давлением держав Согласия… до сих пор ведёт военные операции против Российской Социалистической Федеративной Советской Республики вместе с белогвардейцами в пределах Петроградской и Псковской губерний /нарком имел в виду продолжавшуюся оккупацию силами эстонцев Иван-города, а Булак-Балаховича – Гдовского уезда – Ю.Ж./, Русское Советское Правительство, взявшее обратно Ямбург, а затем Псков, обращается к нему с предложением вступить в мирные переговоры, которые имели бы целью установить границы Эстляндского государства, пределы нейтральной зоны между русскими и эстляндскими войсками, а также другие детальные вопросы на базисе неуклонного признания независимости Эстляндского государства».⁵⁵

О большем в Ревеле и мечтать не могли. Москва открыто, официально заявила о готовности признать независимость республики, которую только что (и с огромным трудом) удалось отстоять от генерала Гольца. Ну, а не самое лучшее положение на фронтах РСФСР позволяло выторговать ту границу, которая устроила бы, прежде всего, Ревель.

Как ни странно, но нота Чичерина, выражавшая, судя по всему, позицию Ленина и Троцкого, оказалась прямым ответом на меморандум Д. Керзона, министра иностранных дел Великобритании от 16 августа. Напомнившим участникам Парижской мирной конференции о том, что Колчак так до сих пор и не выполнил требования, изложенные Советом Четырёх в ноте от 26 мая. В том числе, не признал независимость государств, возникших на территории бывшей Российской Империи. Потому-то Керзону и пришлось напомнить союзникам:

«На Западном русском фронте Польша, прибалтийские государства – Литва, Латвия и Эстония – ведут военные действия против Советского правительства. Поскольку дело касается прибалтийских государств, их сопротивление находится в зависимости, главным образом, от размеров материальной помощи, которую они надеются получить, а также от той политики, которой союзники желают следовать по отношению к их национальным стремлениям.

С политической точки зрения создавшееся сейчас положение в высшей степени неудовлетворительно. Правительство Его Величества признало де факта Временные правительства Эстонии и Латвии в Ревеле и Либаве, а представители союзников в Париже постановили в пятом условии, связанном с признанием ими Колчака, что «в том случае, если взаимоотношения между Эстонией, Латвией, Литвой, кавказскими и закаспийскими территориями и Россией не будут в непродолжительный срок налажены путём добровольного соглашения, то вопрос об их положении будет разрешён с привлечением и в сотрудничестве с Лигой Наций. До тех пор, пока оно не войдёт в силу, правительство России должно дать согласие на признание этих территорий автономными и подтвердить те взаимоотношения, какие существуют в настоящее время между их правительствами де факта и державами союзной коалиции».

Однако никаких дальнейших шагов к тому, чтобы обеспечить содействие прибалтийских государств, в той политике, которую выработали союзные державы, сделано не было, и ничего не было сообщено представителям этих держав в Париже, несмотря на их многократные просьбы о том, чтобы их информировали о намерениях союзных правительств. В результате возникло серьёзное недовольство, как в Латвии, так и в Эстонии, Литве».⁵⁶

Фактическое признание Чичериным требований, на которых настаивала Антанта, неизбежно привело к серьёзным, хотя и предельно скрытным разногласиям в советском руководстве. Троцкий, дважды выступавший в те дни (27 августа – в Моссовете, 1 сентября – в Петросовете), преднамеренно говорил о положении лишь на основных фронтах, Восточном и Южном, всячески убеждая слушателей, что никаких особых трудностей у Красной Армии нет, и что победа не за горами.

Тем не менее, в Петрограде, явно не без подсказки Зиновьева, не только главы Коминтерна, но и областной партийной организации, по докладу Троцкого приняли резолюцию, шедшую вразрез с тем, о чём говорил Председатель РВСР.

«Петербургский Совет, – неожиданно констатировала она, одобряет предложение мира, сделанное Советом Народных Комиссаров нынешнему правительству Эстляндии. Петербургский Совет уверен, что Совет Народных Комиссаров не отказался бы от мирных переговоров даже с существующим правительством Финляндии. Вместе с тем, Петербургский Совет заявляет:

Больше, чем когда бы то ни было, мы готовы защищать наш Красный Петербург Если эстляндские и финляндские буржуа, следуя натравливанию англо-французских империалистов, пойдут на Петербург, мы ответим им контрнаступлением против Ревеля и Гельсингфорса, и, соединившись с эстляндскими и финскими рабочими, мы не остановимся до тех пор, пока не уничтожим и не истребим всю финляндскую и эстляндскую буржуазию».⁵⁷

Ответ Троцкого последовал незамедлительно. Уже 3 сентября «Правда» опубликовала его статью «Финляндия и тринадцать других», посвященную политике, необходимой по отношению к северной соседке – как потенциальной участнице «похода четырнадцати держав» против РСФСР.

«Вопрос о Финляндии, – указывал Троцкий, – становится сейчас принципиальным. Расслабленная в военном отношении Антанта хочет грызть и терзать тело Советской России зубами мелких наёмных собак. Открытое вступление в их свору Финляндии подняло бы до некоторой степени дух наших врагов и затянуло бы развязку. Вот почему Советская Россия не может дольше позволить буржуазной Финляндии играть с идеей наступления на Петроград.

Мы ведём слишком большую игру мирового масштаба, чтобы у нас могло быть какое бы то ни было желание откликаться на мелкую провокацию. Поэтому повторяю: если Финляндия останется в границах благопристойности, ни один красный солдат не перешагнёт через её порог. Это решено твёрдо и нерушимо.»

Напомнив тем содержание июльской телеграммы своего заместителя Склянского, Троцкий, чтобы не потерять ореол беспорочного большевика, живущего ради одного – победы пролетарской революции в мировом масштабе – вынужден был прибегнуть к обычной для таких людей риторике. «Попытка финляндской буржуазной черни, – выспренне заверил он читателей, – нанести удар по Петрограду вызовет с нашей стороны истребительный крестовый поход против финляндской буржуазии». Но сочтя и такое пояснение недостаточным, прибег, как посчитал, к самому весомому аргументу. Попытался запугать цивилизованную европейскую страну нашествием «азиатской орды». «В числе тех дивизий, – писал Троцкий, завершая статью, – какие мы теперь перебрасываем на Петроградский фронт, башкирская конница займёт не последнее место, и в случае покушения буржуазных финнов на Петроград красные башкиры выступят под лозунгом «На Гельсингфорс!».⁵⁸

И всё же последнее слово осталось за еретиком Зиновьевым. В тот же день он направил правительству Эстонии радиотелеграмму, которая вполне могла не только полностью дезавуировать предложение Чичерина, но и резко обострить и без того напряжённые отношения между Ревелем и Москвой. Повод же для прямой угрозы председатель Исполкома Коминтерна избрал самый подходящий для своего поста, – разгон полицией Всеэстонского съезда профсоюзов, высылку в Советскую Россию 76 его участников и захват ещё 26 как заложников.

«Нам сообщают, – уведомил Зиновьев Ревельское правительство, – что в ответ на разгон съезда, который произведён руками меньшевика, эстонского министра внутренних дел Геллата, эстонские рабочие готовят всеобщую забастовку. Мы горячо желаем успеха этой забастовке, мы шлём горячий привет эстонским рабочим и сознательным солдатам. Мы уверены, что близок момент, когда Эстония, вопреки натравливаниям английских империалистов и предательствам эстонских меньшевиков, станет Советской Республикой и сольётся в братском союзе с РСФСР, /выделено мной – Ю.Ж./».⁵⁹

Но ни в Гельсингфорсе, ни в Ревеле почему-то не обратили ни малейшего внимания на столь недвусмысленные угрозы. Видимо, сочли официальное предложение Чичерина более значимым. А потому 4 сентября последовал столь ожидаемый в Москве ответ Ревеля. Если в настоящее время, – отмечалось в нём, – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика готова прекратить ею же начатую без всякого повода войну /так эстонский МИД лицемерно назвал участие эстонской дивизии в недавнем походе на Петроград – Ю.Ж./, то и у правительства Республики не может быть никаких препятствий вступить в переговоры по сему предмету».⁶⁰

Добившись, как им показалось, своего, Ленин и Троцкий поспешили вынести такое, более чем двусмысленное, предложение на обсуждение Политбюро. Ещё бы, взять только на себя ответственность за обещанное Ревелю, а также, как очень скоро выяснилось, за намерение распространить то же предложение ещё и на Финляндию, Латвию и Литву (что становилось «вторым Брестом»), никто из них персонально не мог. Ведь речь шла о добровольном отказе от части территории страны только из-за угрожающего положения лишь на одном из фронтов, на Южном. Да ещё о предательстве всё ещё существовавших, хотя и чисто формально, двух братских советских республик.

6 сентября Политбюро рассмотрело вопрос, формально внесённый – по должности – Чичериным. Приняло решение: «Ввиду согласия Эстляндии начать мирные переговоры 10 сентября, назначить мирную делегацию в составе Литвинова, Воровского /члены коллегии НКВД – Ю.Ж./ и Боголепова /замнаркома финансов – Ю. Ж./. Поручить т. Литвинову переговорить с т. Воровским, а т. Крестинскому запросить т. Сталина о месте перехода через фронт мирной делегации».⁶¹

Здесь весьма примечательна концовка. Ведь указать место перехода более компетентно мог скорее начальник штаба 7-й армии, нежели член Политбюро и Оргбюро ЦК РКП. Следовательно, Сталину лишний раз напомнили о его новом, истинном положении в структурах власти. Что он с 15 мая оказался всего лишь одним из трёх членов РВС одного из пяти фронтов республики, то есть, в конечном счёте, в подчинении у Троцкого. И явно далеко не случайно был выпровожден из Москвы. Больше не имел возможности не только постоянно участвовать в работе Политбюро, не даже руководить теми Наркоматами (по делам национальностей и государственного контроля), которые он теперь возглавлял чисто номинально.

В тот же день Политбюро утвердило ещё одно, более значимое по своим возможным последствиям, решение: «Созвать 11 сентября совещание Политбюро с представителями ЦК компартий Эстляндии, Латвии, Финляндии, Литвы и Белоруссии для обсуждения вопроса об одновременном предложении мира правительствам этих стран. Поручить т. Крестинскому вызвать т. Сталина на это заседание».⁶² Вот теперь и потребовался Сталин – только для того, скорее всего, чтобы разделить с инициаторами предложения ответственность за «Второй Брест».

Внезапное, ничем не мотивированное, не объясняемое расширение круга стран, с которыми Советская Россия намеревалась заключить мир и, следовательно, признать их де-юре, да ещё и установить государственные границы, не могло означать ничего иного, как попытку круто изменить внешнюю политику. Вроде бы навязанную внезапным катастрофическим положением на Южном фронте (4 сентября Красная Армия оставила Севск, а 7 – Орёл), но более всего – вполне реальной угрозой нового наступления на Петроград. Согласованного, в отличие от первого, командующими Северо-Западной (генерал Родзянко), эстонской (генерал Лайдонер) и финской (генерал Маннергейм) армий.

К такому выводу заставляла прийти полученная Чичериным ещё 24 июля секретная информация о поездке генерал-лейтенанта В.В. Марушевского, направленного диктатором Северной области (губернии Архангельская, Вологодская, северная и восточная части Олонецкой), генерал-лейтенантом Е.К. Миллером в Гельсингфорс.

«В половине июня, – уведомляли Главу советского внешнеполитического ведомства, – Миллер командировал в Финляндию генерала Марушевского, участвовавшего в переговорах, приведших к принципиальному соглашению между Маннергеймом и Юденичем, по которому Маннергейм предполагает в десятидневный срок мобилизовать семь дивизий численностью до ста тысяч для занятия Петрограда. В качестве компенсации за оказанную помощь Маннергейм стимулирует полное признание независимости Финляндии, уступку порта в Печенгской губе с необходимой полосой для постройки железной дороги, рассмотрение впоследствии Особой конференцией вопроса самоопределения некоторых карельских волостей. Миллер советует Колчаку принять эти условия».⁶³

Данная разведывательная информация содержала всего три, но зато весьма серьёзных искажения. Официальное предписание Миллера запрещало Марушевскому «входить… в переговоры о признании независимости Финляндии, ибо это дело будущего Всероссийского правительства». Соответственно, автоматически отпадал и вопрос возможного расширения территории Финляндии за счёт русских земель. Во-вторых, в общем верно изложенный проект соглашения являлся лишь инициативой одного Маннергейма и только рассматривался Юденичем, но так и не был им одобрен. Наконец, никаких рекомендаций по поводу такого соглашения Миллер адмиралу Колчаку не дал.⁶⁴

Но если своё стремление во что бы то ни стало заключить мир с Финляндией Ленин, Троцкий и Чичерин могли, в случае чего, оправдать тем, что были введены в заблуждение ложной информацией, то никакими разумными доводами они не могли подкрепить настойчивую рекомендацию начать переговоры с Каунасом.

Ведь от Советской России к тому времени Литва была уже прочно отделена отторгнутой у неё польскими легионерами Виленской областью.

Ещё больше недоумения должно было вызвать слишком настойчивое желание Ленина, Каменева и Крестинского (именно они приняли 6 сентября решение о переговорах с Эстонией и созыве 11 сентября совещания) как можно скорее подписать мирный договор с режимом Ульманиса. Он, хотя теперь и обосновался в Риге, но всё-таки контролировал только одну из трёх земель, и составляющих Латвию – Видземе. В Курляндии по-прежнему хозяйничали немецко-русские войска, командование которыми генерал фон дер Гольц уступил П.Р. Бермонт-Авалову а над Латгалией продолжало реять красное знамя. Поэтому мирные переговоры с Ульманисом вести могла, скорее, Советская Латвия, но никак не РСФСР.

В таких сложных политических условиях установление Москвой дипломатических отношений с буржуазным правительством Ульманиса выглядело демонстративным отказом от идеи мировой революции, от пролетарской солидарности, от лозунгов, провозглашённых Первым конгрессом Коминтерна всего пять месяцев назад. И, ко всему прочему, откровенным соглашательством. Принятием «права наций на самоопределение» не в большевистском его понимании, а в трактовке Вудро Вильсона, в интерпретации Совета Четырёх.

В намеченный день, 11 сентября, совещание всё же состоялось. На него прибыл из Смоленска Сталин, но не было трёх членов и кандидатов в члены Политбюро. Троцкий отбыл на Южный фронт, где после провала августовского контрнаступления Красной Армии царил хаос. Зиновьев не мог покинуть Петроград, готовя город к новой обороне. Калинин находился в агитационной поездке вблизи Юго-Восточного фронта.

Собравшимся предстояло обсудить пять вопросов, являвшихся практически одним. Первый – предложение мира Финляндии – поддержали восемь участников совещания: члены Политбюро Ленин, Каменев, Крестинский и Сталин, члены ЦК Компартии Финляндии Э. Рахья и Кальске, председатель ЦК Компартии Литвы и Белоруссии В. Мицкявичюс; воздержались – председатель ЦК

Компартии Латвии П. Стучка и члены ЦК О. Карклин, Д. Бейка. По второму вопросу – о необходимости начать переговоры с Литвой – «за» проголосовали только члены Политбюро, все же остальные воздержались. По третьему – в поддержку предложения мира правительству Ульманиса – снова высказались лишь четверо членов Политбюро, «против» проголосовали три представителя ЦК Компартии Латвии, а Мицкявичюс, Рахья и Кальске воздержались.

Четвёртый вопрос, наименее принципиальный, мало что значащий – об обращении с мирными предложениями к каждой стране порознь – разногласий не вызвал. Зато пятый, непосредственно с ним связанный – о необходимости приступить к переговорам незамедлительно – привёл к давно назревавшему открытому столкновению.

Бейка от имени всего ЦК Компартии Латвии решительно потребовал перенести обсуждение вопроса о времени фактического признания режима Ульманиса на пленум ЦК РКП. До тех же пор уже принятое решение в исполнение не приводить.

В ответ Ленин попытался объяснить, что столь поспешно, в этот день, собрать пленум невозможно. Потому предложил ограничиться приглашением лишь тех членов и кандидатов в члены ЦК, которые находятся в Москве. Однако предупредил, что даже в случае несогласия большинства расширенного совещания с предложенным им (а потому и перенос обсуждения вопроса на ближайший пленум) решение Политбюро останется в силе и будет исполнено в наикратчайший срок.

После прихода Н.И. Бухарина, А.Г. Белобородова, Ф.Э. Дзержинского, Е.Д. Стасовой и Л.П. Серебрякова в совещании участвовало всего девять членов и кандидатов в члены ЦК из двадцати семи, однако прения всё же решили открыть. Ленин настойчиво призывал одобрить предложение начать переговоры с Ригой, а его оппонент Карклин столь же категорически высказывался против фактического признания режима Ульманиса. И хотя при очередном голосовании, на этот раз окончательном, Ленина вновь безоговорочно поддержали Каменев. Крестинский, Сталин, а также примкнувшие к ним Белобородое. Бухарин, Дзержинский, Рахья и Кальске, всё же нашлись и несогласные. «Против» проголосовали Стучка, Бейка, Карклин, а Мицкявичюс, Стасова, Серебряков – воздержались.

Так, роковое решение, в конечном счёте оторвавшее от страны Эстонию, Латвию и Литву на двадцать лет, вступило в силу. Правда, Ленин, всегда охотно разъяснявший необходимость очередного резкого поворота в политике РКП и обосновывавший их, на этот раз от весьма сложной миссии уклонился. Мотивировать решение Политбюро членам латышской Компартии поручили Каменеву (теперь стало несомненным, что именно к нему перешло от Сталина решение национального вопроса), а «международному пролетариату» – Чичерину.

Вместе с тем, была осуждена позиция, занятая перед тем главой Коминтерна. «ЦК, – указало Политбюро 11 сентября, – напоминает т. Зиновьеву о недопустимости обращения отдельных руководителей к иностранным правительствам и просит его воздержаться от каких-либо публичных выступлений, могущих дать правительствам Финляндии, Эстляндии, Латвии и Литвы повод сорвать переговоры».⁶⁵

Узнав о том, Зиновьев сразу же обратился к состоявшемуся 21 сентября пленуму с протестом. Сообщил, что на своё выступление получил разрешение лично от Председателя Совнаркома. Ленин вряд ли мог забыть о том всего за девять дней, разделивших обращение его друга и заседание Политбюро. Скорее всего, именно тогда он и отказался от прежних взглядов на братские отношения с советскими республиками Прибалтики, пришёл к неожиданной мысли начать переговоры с буржуазными режимами не только Ревеля, но и Риги, Каунаса, Гельсингфорса. Потому-то Ленину и пришлось признать свою ошибку, допущенную 11 сентября, хотя и отчасти.

Решение пленума ЦК РКП от 21 сентября гласило: «Подтверждая, что местные Советы /своё обращение Зиновьев подписал как председатель Петросовета – Ю.Ж./ не имеют права самостоятельно сноситься с иностранными правительствами. ЦК констатирует, что в данном случае т. Зиновьев получил разрешение на своё выступление от Председателя Совнаркома, и потому своё постановление в данной части отменяет».⁶⁶

…Получив санкцию Политбюро, Чичерин уже в тот же день. 11 сентября, уведомил Гельсингфорс, Ригу и Каунас о желании Москвы начать мирные переговоры. Предельно идентичные по форме и содержанию подписанные им ноты начинались утверждением об «отсутствии всяких агрессивных намерений» со стороны РСФСР «против вновь образовавшихся государств на окраинах бывшей Российской Империи». И на том основании предлагал «вступить в переговоры по вопросу о прекращении военных действий», а также «выработать условия мирных отношений между обеими /то есть РСФСР и, соответственно, Латвией и Литвой – Ю.Ж./ странами».

Несколько иначе заканчивалась только нота, направленная в Гельсингфорс. Иначе – потому, что Финляндия вот уже более года вела необъявленную войну против Советской России, оккупировала часть её территории – несколько волостей Олонецкой губернии, и, как не сомневались в Москве, готовилась двинуть свои дивизии на Петроград. «Дальнейшие же враждебные действия, – указывала нота Чичерина, – между Россией и Финляндией будут по-прежнему лежать на ответственности Финляндского правительства.⁶⁷

И всё же политика «второго Бреста», на которую так уповали Ленин, Троцкий и Чичерин, не оправдала себя.

17 сентября, несмотря на срочную переброску нескольких дивизий с Западного фронта на Южный, Красная Армия вынуждена была оставить Воронеж, 20 – Курск, 30 – Орёл. Дорога для корпусов генерала Май-Маевского – на Тулу и далее на Москву – казалось, была открыта.

А 28 сентября начался второй поход на Петроград. В немалой степени и потому, что мирные предложения Чичерина, одобренные Лениным, Каменевыми Крестинским, почему-то не предусматривали как непременное предварительное условие переговоров интернирование белогвардейских частей. В Финляндии – Олонецкой добровольческой армии генерал-майора В.С. Скобельцина. Ингерманландских батальонов некоего полковника Г. Эльвенгрена. В Эстонии – Северо-Западной армии генерал-майора А.П. Родзянко. Не потребовала Москва и запрета деятельности Олонецкого правительства, возглавляемого Г. Куттуевым, и Олонецкого комитета, пребывавших в Гельсингфорсе, Правительства Русской Северо-Западной области, образованного 11 августа в Ревеле и возглавленного бывшим бакинским нефтяным магнатом С.Г. Лианозовым и генералом В.К. Юденичем.

Ни мирные увещевания Эстонии и Финляндии, ни угроза Троцкого бросить на Гельсингфорс башкирскую конницу, а Зиновьева – поддержать революцию в Ревеле, не возымели действия. Обе республики понадеялись на военный успех Деникина и Юденича, почему и не стали торопиться с переговорами. Так, Маннергейм, проигравший президентские выборы, но сохранивший пост главнокомандующего, писал 28 октября, в самый разгар боёв под северной столицей:

«Никто из политиков не сомневается, что поражение Советской власти только вопрос времени. Всё европейское общество уверено, что судьба Петрограда находится в руках Финляндии… Если Петроград будет занят без нашей помощи, перед всем миром встанет проблема создания будущих отношений между нашей страной и её северным соседом».⁶⁸

Бывший генерал-лейтенант русской службы не ошибался. В случае победы Юденич и не подумал бы признавать независимость бывшего Великого Княжества. Уже только потому Маннергейм должен был сделать всё, чтобы опередить Северо-Западную армию, но встретил упорное сопротивление со стороны президента К. Стольберга, категорически возражавшего против войны с Советской Россией. И финской армии пришлось ограничить свои действия лишь прикрытием Ингерманландских батальонов. Те попытались прорваться к Петрограду по Карельскому перешейку и вдоль восточного берега Ладожского озера, но сразу же были разбиты и поспешно отступили в Финляндию.

Правда, Олонецкая добровольческая армия, а вернее – Гельсингфорс, продолжала удерживать центральные районы Карелии – Репольскую и Поросозерскую волости.

Между тем, войска Юденича вместе с 1-й эстонской дивизией оказались как никогда близки к победе. За две недели боёв заняли Ямбург, Ропшу, Гатчину, Лугу, Красное Село, Детское Село. Павловск. Офицеры уже могли видеть в бинокли золотой купол Исаакиевского собора… Но именно в те дни Троцкий, Ленин и Чичерин принялись обсуждать самый злободневный, по их мнению, вопрос: следует ли нарушать несуществующую границу непризнанной Эстонии или нет.

Троцкий – Ленину, 17 октября: «Если отстоим Петроград, на что надеюсь, то получим возможность ликвидировать Юденича целиком. Затруднением явится право убежища Юденича в Эстонии. Нужно, чтобы Эстония оберегала свои границы от его вторжения.

В противном случае мы должны сохранить за собой право вторгнуться в Эстонию по пятам Юденича».⁶⁹

Чичерин – Ленину, 22 октября: «Это резко изменило бы настроение во всех маленьких государствах, с которыми мы ведём или собираемся вести переговоры, и сорвало бы эти соглашения, так как воскресило бы представление о нашем якобы «империализме»… Мы не должны лезть в эту западню».⁷⁰

Ленин – Троцкому, 22 октября: «По-моему, Чичерин прав. Проверено ли, что эстонцы воюют? Нет ли тут обмана? Или не идут ли с Юденичем эстонцы белые только (офицеры), составляющие меньшинство, и ничтожное, среди эстонцев?»⁷¹

23 октября части 7-й армии перешли в контрнаступление, освободили Павловск и Детское Село. 26 октября изгнали противника из Красного Села, 31 – из Луги, 7 ноября – из Гдова, 14 – из Ямбурга и остановились в нескольких километрах к востоку от старой административной границы Эстляндской губернии. Всё же не вошли не только в Нарву, но и в Ивангород.

Остановились, хотя ещё 6 ноября получили иную директиву. В тот день Политбюро, собравшееся в полном составе, что случалось крайне редко – на заседании присутствовали Ленин, Троцкий, Каменев, Сталин, Крестинский – удовлетворили «запрос» Председателя РВСР:

«а) Для себя признать необходимым перейти границу и дать урок эстонцам, оказывающим помощь Юденичу, б) Штабу 7-й армии дать задание преследовать армию Юденича на территории Эстляндии, так как там он имеет свою базу и туда отступает в) Предложить т. Чичерину никаких дипломатических нот по этому вопросу эстляндскому правительству не посылать, а после перехода границы немедленно снова предложить мир и издать обращение к эстонскому народу, объясняющее, что переход нами границы вызван той помощью, которую белое эстляндское правительство оказывает Юденичу, и тем, что эстонские полки принимают участие в наступлении и на других участках Западного фронта».⁷²

Однако от столь здравой позиции уже 14 ноября Политбюро, на этот раз без участия Сталина, решительно отказалось.⁷³ Поступило так лишь потому, что получило информацию, кардинально менявшую военную ситуацию. 11 ноября, опасаясь вторжения Красной Армии, Ревель объявил «нежелательным» присутствие на территории республики как Северо-Западного правительства, так и Северо-Западной армии. Последняя при переходе границы подлежала разоружению и интернированию.

Такое решение Я. Поск, министр иностранных дел Эстонии, счёл величайшей уступкой РСФСР. И, выражая опасение своего правительства, что Красная Армия всё же может пойти и дальше на запад (на Ревель), 27 ноября известил Чичерина о согласии вступить в переговоры с советской делегацией в Юрьеве (Тарту) 2 декабря.

Начались переговоры тремя днями позже, и с явно неприемлемых предварительных условий, выдвинутых эстонской делегацией. Выплатить гражданам Эстонии, получавшим пенсии от царского и Временного правительств, накопившуюся задолженность, да ещё и в золоте. Возвратить промышленные предприятия, оборудование, архивы, библиотеку Юрьевского университета, эвакуированные вглубь России из-за угрозы немецкого наступления летом 1917 года. Но главное – признать границу, предлагаемую Ревелем. Не обоснованную ни исторически, ни этнографически, зато откровенно агрессивную – с военно-стратегических позиций. Позволяющую эстонской армии закрепиться на восточном берегу реки Нарвы, сохранив тем самым постоянную угрозу Петрограду.

Советская делегация, возглавлявшаяся наркомом торговли и промышленности Л.Б. Красиным, категорически отклонила безосновательные притязания. И только для того, чтобы не срывать переговоры, предложила в Ямбургском уезде границей считать реку Нарву, становившуюся нейтральной, а в Псковском уезде – отодвинуть её от прежней административной максимум на десять-пятнадцать километров к востоку. В свою очередь, эстонская сторона, по настоянию военного министра И. Лайдонера, сообщила, что даже такой вариант её ни в коем случае не устраивает, и предложила прервать переговоры до 15 декабря для консультаций. Видимо, всё ещё надеялась на успех своих вооружённых сил и Северо-Западной армии.

Поск и Лайдонер просчитались. 14 декабря части 7-й армии сломили окончательно сопротивление противника – и 1-й эстонской дивизии, и 1-го корпуса Северо-Западной армии. 16 декабря форсировали Нарву в её среднем течении и продвинулись на несколько десятков километров. Выполнили тем директиву Главкома С.С. Каменева, ещё 21 ноября потребовавшего «не останавливаться перед временным переходом за р. Нарву»,⁷⁴ хотя такое предписание и шло вразрез с решением Политбюро от 14 ноября.

Тем временем в Юрьев прибыла новая по составу советская делегация. Возглавили её А.А. Иоффе, член коллегии НКИД, и И.Э. Гуковский, бывший нарком Финансов. Красин, консультируя их перед отъездом, рекомендовал: после побед 7-й армии «особой нужды в заключении мира с Эстонией мы не имеем, тем не менее, по всестороннем обсуждении вопроса, решено сделать с нашей стороны всё возможное, чтобы мир заключить».⁷⁵

Иоффе воспринял как главное слова Красина «всё возможное» и указания Чичерина (от 18 декабря) идти на любые уступки. Поспешил заявить о согласии Москвы отказаться от части своей территории. Во-первых, от Нарвы, заштатного города Петроградской (Петербургской) губернии с 1704 года, а заодно и от Ивангорода, заложенного Иваном III ещё в 1492 году. А потому и от старой границы, которая должна была теперь пройти по реке Плюссе, до её впадения в Нарву, и далее – к устью реки Луги. Во-вторых, от Изборска и Псково-Печерского монастыря – тех самых крепостей, которые ещё в середине XVI века оберегали рубежи русской земли.⁷⁶ Словом, Иоффе и Гуковский слишком охотно отдали то, что Красин советовал уступить только в случае угрозы падения Петрограда.

На таких основных предварительных условиях 31 декабря и было подписано соглашение о прекращении боевых действий, а 2 февраля – мирный договор. В соответствии с ним РСФСР пришлось пойти на такие уступки, с которыми вряд ли согласилось бы и государство, проигравшее войну.

Советская Россия не просто признала независимость Эстонии (статья 2-я), да ещё и раньше стран Антанты (Великобритания, Франция, Италия сделали то же лишь 21 января 1921 года, а США – и того позднее, 28 июля 1922 года). Пошла на беспрецедентные территориальные уступки (статья 3-я). Отказалась «от передачи или возмещения ей стоимости того общегосударственного имущества российской казны, как движимого, так и недвижимого, в чём бы таковое ни состояло, в том числе, военных и иных сооружений, фортов, портов, всякого рода судов, включая военные корабли, грузов и пр…, поскольку все поименованные имущества находятся на территории Эстонии в определяемых настоящим трактатом границах её или в прилегающих к оной водах, или находились там ко времени германской оккупации, т. е. к 24 февраля 1918 года, а также от прав на суда, не исключая и военные корабли, которые прибыли туда во время германской оккупации или, наконец, были захвачены во время последующей войны между Россией и Эстонией военными силами Эстонии или другими, и были переданы Эстонии /всего 22 судна – Ю.Ж./». (Статья 11-я).

Согласно статье 12-й РСФСР проявляла ещё большую щедрость: «Россия выдаёт Эстонии пятнадцать миллионов рублей золотом… Эстония не несёт никакой ответственности по долговым и всякого рода иным обязательствам России… Правительство России возвращает в Эстонию для передачи по принадлежности… всякого рода ценности, за исключением золота, и драгоценных камней, ценные бумаги и имущественные документы…».

И всё это ради того, что излагала (основная для Москвы) статья 7-я: «Обе договаривающиеся стороны обязуются

1. Воспретить пребывание на своей территории каких-либо войск, кроме войск правительственных или войск дружественных государств, с которыми одной из договаривающихся сторон заключена военная конвенция, но которые не находятся в фактическом состоянии войны с другой договаривающейся стороной…

2. Разоружить не бывшие подчинёнными правительствам договаривающихся сторон до 1 октября 1919 года сухопутные части и морские силы, находящиеся на их территории…

5. Не допускать образования и пребывания на своей территории каких бы то ни было организаций и групп, претендующих на роль правительства всей территории другой договаривающейся стороны или части её, а равно представительств и должностных лиц, организаций и групп, имеющих своей целью низвержение правительства другой договаривающейся стороны».⁷⁷

Словом, Иоффе и Гуковский пошли на уступки ради того, чего можно было бы добиться куда проще – всего лишь разрешить 7-й армии уничтожить силы Юденича в пределах Эстонии. Мало того, «прорыв» дипломатии Чичерина создал опасный прецедент. Ничем не оправдываемым потаканием начали оформляться новые отношения РСФСР с обретавшими независимость окраинами, которые всего лишь шесть месяцев перед тем являлись братскими советскими республиками, после заключения 1 июня военно-политического союза образовавшими с Россией Социалистическую Федерацию.

Только теперь стала понятной сущность предложений о мире, на которых так настаивали Ленин, Каменев, Крестинский. Решившие доказать – если ещё не всему миру, то хотя бы «маленьким государствам» (вернее – буржуазным режимам): у них нет никаких агрессивных намерений по отношению к Эстонии. Латвии, Литве. Что Коминтерн не собирается нести революцию в Прибалтику на штыках Красной Армии. Что в самой партии восторжествовало мнение о гораздо большей опасности «великодержавного шовинизма», нежели «буржуазного национализма». Нашли теперь объяснения и диссидентской позиции Зиновьева, и причинам удаления из столицы Сталина, отлучённого от обсуждения принятия важнейших решений.

4. Башкирский кризис

Советская Россия только за столом переговоров в Ревеле выглядела слабой и беззащитной страной накануне своего краха. В те самые дни Красная Армия одерживала одну победу за другой и на востоке, и на юге. Добивала силы Колчака и Деникина, завершая боевые действия Гражданской войны.

В соответствии с оперативным планом Главкома республики, бывшего полковника С.С. Каменева (одобренным, несмотря на возражения Троцкого), пять армий Восточного фронта всего за два месяца – с конца октября по начало января – изгнали колчаковцев из Западной Сибири. 31 октября освободили Петропавловск, 14 ноября – «столицу» Верховного правителя, Омск, 3 декабря – Семипалатинск, 10 – Барнаул, 14 – Новониколаевск (ныне Новосибирск), 20 – Томск, 7 января 1920 года – Красноярск.

Ещё два суровых зимних месяца потребовались соединениям Восточного фронта на то, чтобы, преодолевая слабевшее с каждым днём сопротивление противника, пройти тысячу километров и выйти к Байкалу. 5 марта красный флаг взвился над Иркутском.

Таких же успехов, и практически одновременно, добилась Красная Армия на Южном и Юго-Восточном фронтах. 20 октября переброшенные с Западного фронта Эстонская, Латышская и 9-я стрелковые дивизии освободили Воронеж. Успех этот развило тут же начавшееся контрнаступление, в результате которого войска обоих фронтов уже к 18 ноября правым флангом вышли на линию Житомир – Киев – Нежин – Курск – Касторная, а левым – на Лиски – Царицын. Затем мощный удар нанесли 9-я и 11 – я армии Юго-Восточного фронта (командующий – бывший полковник В.И. Шорин) в направлении Ростова и Царицына. Почти два месяца они вели бои за Донбасс. 3 января 1920 года овладели Царицыным, 10 – Ростовом, а 7 – Новочеркасском. В результате силы белогвардейцев оказались расчленёнными на две группировки. Одной (генерала Н.Н. Шиллинга) приходилось, непрерывно отступая, пытаться оборонять Новороссию и Крым, а другой (генерала В.Л. Покровского) – защищать Северный Кавказ.

Обе группировки смогли оказывать сопротивление только до весны, что объяснялось их полным разложением. Спустя всего полтора года Врангель вынужден был признать:

«На огромной, занятой войсками Юга России территории власть фактически отсутствовала. Неспособность справиться с выпавшей на его долю огромной государственной задачей, не доверяя ближайшим помощникам, не имея сил разобраться в искусно плетущейся вокруг него сети политических интриг, генерал Деникин выпустил эту власть из своих рук. Страна управлялась целым рядом мелких сатрапов, начиная с губернатора и кончая любым войсковым начальником, комендантом и контрразведчиком».⁷⁸

Ярчайшим примером политического распада «белого движения» стало нараставшее отчуждение казачьих областей от Верховного Главнокомандующего. Организованная ещё летом так называемая Южнорусская конференция (переговоры правительств Дона, Кубани, Терека с одной стороны, и Особого совещания, этой имитации гражданской власти при Деникине), ставившая перед собой задачу найти компромисс между казаками-автономистами и военной диктатурой, ни к чему не привела. Более того, способствовала острейшему конфликту вспыхнувшему в Екатеринодаре после того, как Ставку перевели в Таганрог 24 октября на созванной Кубанской краевой Раде прозвучали, чуть ли не как общий призыв, требования «отмежеваться» от Деникина и «добровольцев». Такого последние стерпеть не смогли. На следующий день главнокомандующий приказал арестовать и предать военно-полевому суду (то есть повесить) всех оппозиционеров. И тех, кто в составе особой делегации ездил в Париж, на Мирную конференцию, чтобы добиться признания независимости Кубани, и тех, кто ещё в июле затеял переговоры с Меджлисом Дагестана, стараясь заключить с ним военный союз.

31 октября генерал Покровский, тогда ещё командующий войсками тыла Кавказской армии, исполнил приказ. Арестовал двенадцать «зачинщиков», среди которых оказались и ездивший в Париж Калабухов, и подписавший договор с Меджлисом Дагестана Л.Л. Быч – глава Кубанского правительства. Боясь окончательно испортить отношения с кубанцами, повесили только Калабухова, но всё же, сменили и войскового атамана (вместо генерала А.П. Филимонова назначили генерала Успенского), и главу краевого правительства (им утвердили Курганского).

Осознавая ответственность за поражения на фронте, за развал тыла, 27 ноября А.И. Деникин сложил с себя полномочия Верховного Главнокомандующего и передал их П.Н. Врангелю. Правда, две недели спустя, счёл необходимым изложить те принципы, которыми Вооружённым силам Юга России следовало руководствоваться в дальнейшем:

«1. Единая, великая и неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда.

2. Борьба с большевизмом до конца.

3. Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти – справа и слева – карать. Вопрос о форме правления – дело будущего. Русский народ создаст Верховную власть без давления и без навязывания… Привлечение к русской государственности Закавказья.

Внешняя политика – только национальная, русская. Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников – идти с ними, ибо другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима… За помощь – ни пяди русской земли».^79-80

Призыв Деникина «бороться с большевиками до конца» оказался пророческим, но только по отношению не к большевикам, а к самим Вооружённым силам Юга России. Всего через четыре с лишним месяца именно их и постиг бесславный конец.

Советские армии Южного фронта (командующий – бывший полковник А.Е. Егоров) 12 декабря заняли Харьков, к 10 января вышли на линию Винница – Кременчуг – Екатеринослав – Александрова – Бердянск. 29 января освободили Херсон, 30 – Николаев, 7 февраля – Одессу, но дальше продвигаться не стали. Вынуждены были остановиться на Днестре: за ним лежала Бессарабия, оккупированная Румынией. А на север от Каменец-Подольского, к западу от Збруча, располагались готовые ответить ударом на удар польские дивизии и изрядно потрёпанные остатки петлюровских полков.

Тем временем шесть (включая только что созданную 1-ю Конную) армий Юго-Восточного фронта, приобретшего решающее значение, продолжили наступление. 29 февраля взяли Ставрополь, 3 марта – Ейск, 17 – Екатеринодар, 22 – Владикавказ, 24 – Грозный, 27 – Новороссийск, 30 – Порт-Петровский (ныне Махачкала), а 2 мая, добив в предгорьях остатки Кавказской армии, заняли позиции вдоль границ Грузии и Азербайджана, по берегам Чёрного и Каспийского морей.

Ещё 31 декабря 1919 года завершился разгром Северо-Западной армии, во главе которой после отставки Юденича встал генерал-майор И.Р. Глазенап. Завершился же на территории Эстонии.

Столь же впечатляющие известия приходили и с севера. Части 6-й армии бывшего генерал-майора А.А. Самойло после успешно проведённой Шенкурской операции, 21 февраля без боя вошли в Архангельск, из которого накануне в панике бежали и диктатор Северной области Миллер, и немногочисленные белогвардейские войска, и остатки интервентов – французских, итальянских, сербских (британские силы провели эвакуацию ещё в июле 1919 года, сразу после подписания Версальского мирного договора). 7 марта был освобождён Мурманск.

Весьма своеобразно Москва уладила положение к востоку от Байкала, где все ещё находились семидесятитысячная Японская армия и отступившие сюда колчаковские войска («каппелевцы», как их там называли), перешедшие в подчинение атаману Г.П. Семёнову. В 1917 году – казачьему есаулу (капитану), произведшему себя в генерал-лейтенанты в 1918 году. Образовавшему в январе 1919 года «независимую», а наделе – подконтрольную Токио «Бурят-Монгольскую Республику», год спустя принявшему от Колчака «всю полноту военной и государственной власти», почему и поспешившему образовать собственное «Правительство Российской Восточной Окраины».

Чтобы не начинать новую войну, с Японией (слишком сильным противником), Москва решила временно и чисто номинально отказаться от суверенитета РСФСР над территориями к востоку от Байкала. Представители местных советских органов власти – Временного земского правительства в Верхнеудинске (ныне Улан-Уде), Временного исполкома Амурской области в Благовещенске и Приморской земской управы во Владивостоке – на объединённом заседании, проведённом в Верхнеудинске, провозгласили 6 апреля 1920 года создание Дальневосточной Республики. По конструкции – чисто демократической. С президентом и парламентом, избираемыми на многопартийной основе, с ответственным перед ними Советом министров. Официально– независимой, наделе-«буферной», до «полного ухода японцев». Прикрывавшей Советскую Россию, выполняя все распоряжения, поступавшие от «ЦК РКП… через назначенное из Центра Дальневосточное бюро ЦК».⁸¹

Теперь, если бы и пришлось воевать с японцами и семёновцами, то делать это пришлось бы не Красной, а Народно-революционной армии ДВР, поспешно сформированной из многочисленных партизанских отрядов. Во главе её был поставлен бывший штабс-капитан Г.Х. Эйхе, уже успевший за последний год командовать полком, бригадой, дивизией и даже армией.

И всё же по-настоящему торжествовать партийному руководству в Москве не приходилось. Победу на всех фронтах омрачили не только неоправданные уступки Эстонии и начавшиеся 11 января переговоры, с делегацией правительства Ульманиса, прибывшей в советскую столицу. Национально-территориальный вопрос, близкий к урегулированию в Прибалтике, вновь заявил о себе, и весьма громогласно. Только теперь – в Среднем Поволжье, на Южном Урале и в Киргизской степи. Именно там, сразу же после освобождения региона от колчаковцев, начиная с конца августа, стал разгораться конфликт, спровоцированный безответственным поступком членов Башкирского ревкома – его председателем Х.Ю. Юмагуловым и руководителем только что образованного республиканского Совнархоза Г.Г. Карамышевым.

Телеграмма, направленная 20 августа 1919 года в Москву в три адреса (ЦК РКП, ВЦИК и Наркомпрод) и подписанная председателем Уфимского губревкома А.К. Евлампиевым и членом губкома Т.С. Кривовым так излагала инцидент:….

«Башревком в лице Юмагулова и Карамышева явился в губревком, потребовал сдачи всех советских аппаратов /передачи дел всех учреждений – Ю.Ж./ на территории Малой Башкирии. Ещё раньше губревкомом была получена телеграмма от Башревкома, требующая отзыва с территории всех агентов губпродкома /губернского продовольственного комитета, занимавшегося заготовкой и распределением продуктов питания, а также снабжением населения промышленными товарами – Ю.Ж./ и сдачи всех продовольственных заготовок в распоряжение Башкирского правительства. Губревком, учитывая всю важность хлебных заготовок в Уфимской губернии для социалистической республики, отказал в немедленной сдаче продорганов».⁸²

Уфимские власти отнюдь не отрицали ни законность существования Башкирского ревкома, ни необходимость создания его работоспособных органов. «Вопрос сводится к тому, – сказал 18 августа на заселении Уфимского губревкома секретарь губкомапартии Б.Н. Нимвицкий, – сейчас ли передать в распоряжение Башкирской Республики все имеющиеся на её территории органы Советской власти, или по мере организации соответствующих органов этой республики».⁸³ Но Башкирский ревком не желал ждать ни дня. 26 августа издал приказ № 1, объявивший, что он «сегодня… вступил в непосредственное управление Башкирской Советской Республикой». А потому «все граждане и учреждения» в её пределах должны подчиняться только ему и никому иному. В случае же неповиновения виновные «будут предаваться Военно-революционному трибуналу Башкирской Советской Республики».⁸⁴

Не ограничившись изданием приказа, Башкирский ревком направил во ВЦИК телеграмму откровенно ультимативного характера: «Башкирский Военно-революционный комитет, – информировала она Москву, – на основании пункта 13 «Соглашения Российского Рабоче-Крестьянского правительства с Башкирским правительством о Советской Автономии Башкирии» /от 20 марта 1919 года – Ю.Ж./ своим приказом № 1 от 26 августа сего года приступил к непосредственному управлению Башкирской Советской Республикой. Поэтому с этого числа все учреждения, органы и предприятия со всеми служащими в них, как центральных, так и губернских и уездных Советов, на территории Башкирии должны быть переданы соответствующим отделам Башвоенревкома…

Башкирский Военно-революционный комитет просит дать категорическое указание: является ли «Соглашение Российского Рабоче-Крестьянского правительства с Башкирским правительством о Советской Автономии Башкирии» обязательным для всех органов республики, как местных, так и центральных, или губернские и уездные власти и даже отдельные представители Центра могут по-своему изменять данное «Соглашение»?

Если данное «Соглашение» обязательно, то Башвоенревком просит дать немедленно соответствующее указание и распоряжение всем органам… В ином случае Башвоенревком снимает с себя всякую ответственность за будущее, ибо он не желает играть на руку контрреволюции, так как если Башвоенревком будет только агитационным аппаратом, то башкирское население опять отвернётся от Советской власти».⁸⁵

Столь резкая позиция подкреплялась тем, что в распоряжении Башкирского ревкома имелась довольно внушительная военная сила – стрелковая бригада (три полка). И потому откровенно выраженная угроза означала ни что иное, как в случае несогласия Москвы совершить военный переворот. Антисоветский.

Президиуму ВЦИК не оставалось ничего иного, как попытаться найти компромисс с Юмагуловым.

«Освобождение территории Башкирии от белых войск, – указывала телеграмма за подписью М.И. Калинина, отправленная Башкирскому ревкому 26 августа, – делает возможным проведение в жизнь декрета ВЦИК о создании Башкирской Республики. Президиум ВЦИК предлагает вам прислать в Москву трёх представителей для срочной выработки плана организаций органов Башкирской Республики, порядка и срока передачи дел. До установления в Москве порядка и срока передача дел и кредитов на местах должна быть приостановлена. На это время предлагаем вам временно делегировать в состав коллегий Уфимского и Оренбургского губпродкомов по одному своему представителю. За неисполнение этого распоряжения виновные будут привлечены к самой строгой ответственности».⁸⁶

Опираясь на столь неоднозначно выраженное мнение Москвы, Уфимский губревком принял 8 сентября постановление, закрепившее его прежнюю позицию. «Предложить, – указывалось в нём, – Башревкому впредь до разрешения во ВЦИК вопросов о передаче дел… издать и широко распространить на башкирском и татарском языках распоряжение своим местным органам и населению… о неуклонном исполнении ими всех требований и приказов действующих на территории Башреспублики органов РСФСР».⁸⁷

Несколько позже, 14 сентября, уже выступая на пленуме Уфимского губкома партии, Нимвицкий так охарактеризовал суть только внешне «административного» конфликта. «Башкирские массы, – сказал он, имея в виду членов Башкирского ревкома, – совершенно не дозрели до управления. Все их действия напоминают действия детей, настолько они беспечны, или их опьянила власть. Их взгляд на Башкирскую Республику – как на собственность, которой они будут распоряжаться, как хотят… Большинство башкирского населения относится к Башкирскому ревкому отрицательно».

Затронул Нимвицкий и ещё один, не менее важный, вопрос – о границах новой автономии. «В состав Башреспублики, – заметил он, – вошло несколько русских волостей, которые протестуют против такого присоединения». Пленум поддержал своего секретаря и постановил: «Выяснить /национальный – Ю.Ж./ состав населения этих волостей. По собрании материалов предложить населению создать специальную комиссию с представительством губернии».⁸⁸

Столкнувшись с сопротивлением своим планам, Башкирский ревком отступил, но только по наиболее серьёзному вопросу, о сборе продразвёрстки. «Заготовка продовольствия, – констатировало его решение от 18 сентября, – в той части Башкирской Республики, которая раньше входила в состав Уфимской губернии, ведётся губпродкомом и его органами… Башревком даёт распоряжение своим продорганам и заградительным отрядам /выделено мной – Ю.Ж./ на местах не чинить препятствий, а оказывать содействие уполномоченным Уфимского и уездных продкомов».⁸⁹

Тем временем Президиум ВЦИК (скорее всего, Каменев, взявший, судя по его роли в подготовке и принятии декрета от 1 июня, на себя решение всех вопросов национально-государственного строительства), наконец, вспомнил о своих обязанностях. О том, что должен был сделать чуть ли не полгода назад, сразу же после подписания соглашения с Башкирским правительством. И обещанной телеграммой от 26 сентября.

4 сентября ВЦИК образовал комиссию «для срочной выработки плана организации органов» Башкирской Республики. Включившую Л.Б. Каменева (!) и Н.Н. Крестинского (от Политбюро), А.И. Свидерского (от Наркомпрода), четырёх, а не трёх членов Башкирского ревкома, в том числе его председателя Х. Юмагулова, а также Сталина, хотя тот находился в Смоленске, в штабе Западного фронта, и не мог самовольно покинуть пост члена РВС.

Спустя десять дней, 15 сентября ВЦИК принял новое постановление, только формально основанное на некоем заключении его комиссии, но так и не решившее ни одной из предусмотренных ранее задач. Более того, отменившее его же собственное, от 26 августа, решение и, на этот раз, почему-то полностью удовлетворившее все без исключения требования Юмагулова и его единомышленников.

Восстановившее в силе юридически незаконный приказ № 1 Башкирского ревкома, воспретив властям шести губерний – Оренбургской, Уфимской, Пермской, Екатеринбургской, Челябинской и Самарской – «не распространять в дальнейшем свои действия на территорию Советской Башкирской Республики, причём весь аппарат управления… не исключая продовольственного… остаётся на своих местах с подчинением его Башкирскому революционному комитету».⁹⁰

Столь странный документ оставлял без ответа слишком многие вопросы. О дальнейших взаимоотношениях Татаро-Башкирской и Башкирской республик, на вполне законных основаниях претендовавших на одну и ту же территорию. О желании населения ряда указанных в «Соглашении» уездов не входить в состав Башкирской Республики. О правах Башкирского ревкома на период до созыва съезда Советов Башкирии и о сроках созыва этого съезда. О структуре ревкома и полномочиях его отделов, утверждённых, как того требовал закон, ВЦИКом.

Данное постановление не только не удовлетворило уполномоченного СНК по Уфимской губернии и комиссара внутренних дел Уфимского ревкома Б.Н. Эльцина, председателя Уфимской ГубЧК Зенцова и председателя Особой продовольственной комиссии Восточного фронта Н.П. Брюханова, но и вынудило их обратиться с протестом в высшую партийную инстанцию.

Состоявшемуся 21 сентября пленуму ЦК РКП пришлось поэтому рассмотреть их заявление – «о дезорганизаторской военной и продовольственной политике Башревкома», а также встречную жалобу Юмагулова – «на шовинистическую политику уфимских властей, в частности, Эльцина и Правдина /уполномоченного ВЦИК по Уфимской губернии – Ю.Ж./, не желающих признавать Баш республику». Несомненно, дезинформированное партийное руководство, как до того ВЦИК, подыграло членам Башкирского ревкома. Своим решением потребовало:

«а) Ввиду состоявшегося на днях детального соглашения Президиума ВЦИК и Башревкома /чего на самом деле не было – Ю. Ж./, сообщить Эльцину и Правдину шифрованной телеграммой, чтобы они строго проводили в жизнь это постановление и не дразнили башкир. Поручить т. Сталину по возвращении /из штаба Западного фронта – Ю.Ж./ написать об этом подробное письмо.

б) Поручить Оргбюро направить в пределы Башреспублики двух уполномоченных в комиссию по созыву съезда Советов Башреспублики. На кандидата в председатели возложить миссию оказать помощь башкирам, пострадавшим от белых, широко оповестив о том как население Башкирии, так и находящихся на фронте красноармейцев Башкирской дивизии».⁹¹

Однако продолжавшееся заигрывание с националистами не только не улучшило, но и обострило ситуацию. Прежде всего, в Стерлитамаке – уездном городе Уфимской губернии, который Башкирский ревком явочным порядком сделал местом своего пребывания. Не только подчинил себе там все советские учреждения с их служащими. Использовав части Башкирского стрелкового корпуса, находившегося в прямом подчинении у члена ревкома Валидова, захватил здание почты с находившимися там телеграфом и телефоном, а также тюрьму.

Только тогда в Москве спохватились, осознали ошибочность собственной соглашательской политики. 23 октября Политбюро – всё та же «тройка», Ленин, Каменев, Крестинский – заслушало доклад Дзержинского «о напряжённом отношении между советскими организациями Уфимской губернии и Башревкомом, имеющим в своём распоряжении довольно значительную военную силу». Разумеется, такая постановка вопроса заставила Политбюро прежде всего потребовать от РВСР срочно отправить Башкирскую бригаду на фронт. ⁹² А неделю спустя, 30 октября, принять развёрнутое постановление «О взаимоотношениях с Башкирским ревкомом и Киргизским ревкомом». Хотя ещё и не решавшим острой проблемы, но всё же впервые признававшим её наличие:

«а) Поручить ВЦИК созвать приблизительно через три недели совещание при Президиуме по Башкирскому и Киргизскому вопросам, в составе двух представителей Башревкома и по одному представителю от Уфимского и Оренбургского губисполкомов, из двух представителей Кирревкома и по одному представителю от Оренбургского губисполкома и от Сиббюро /Сибирское бюро ЦК, руководившее партийными организациями Западной Сибири и Киргизского края – Ю.Ж./.

Вопросы о границах Киргизстана, о Стерлитамаке, Оренбурге, Кустанае и других /городах – Ю.Ж./ решить по окончании этого совещания.

б) Поручить Оргбюро одновременно с указанным выше совещанием при Президиуме ВЦИК созвать партийное совещание по тем же вопросам и по вопросам советской и партийной работы в Башкурдистане и Киргизстане. Пригласить на это совещание по три самых надёжных и достоверных /так в тексте – Ю.Ж./, с советской точки зрения, башкира и киргиза (в числе их желательно по одному из только что окончивших /советско-партийную школу – Ю.Ж./ курсантов, если среди них есть достаточно толковые и если они успеют съездить хотя бы на неделю на родину для ознакомления с местными настроениями), по одному представителю Оренбургского и Уфимского губкомов, Сибревкома /чрезвычайного органа власти в Западной Сибири и Киргизском крае – Ю.Ж./ и Турккомиссии /особой временной комиссии СНК и ЦК РКП, оказывавшей помощь в работе руководству Туркестанской Республики – Ю.Ж./, а также персонально Пестковского, Лукашева /председатель и член Киргизского ревкома – Ю.Ж./ и одного-двух коммунистов из состава Башревкома…

в) Предложенный т. Каменевым (!) проект циркулярного письма к партийным товарищам по поводу работы в Башреспублике и Киргизстане в принципе утвердить, поручив т. Крестинскому и т. Каменеву совместно установить окончательную редакцию.

г) Поручить Оргбюро совместно с Наркомнацем и, если понадобится, с Наркоминделом, составить списки крупнейших общественных деятелей Башкирдистана и Киргизстана с их характеристикой, закончив эту работу до начала совещания.

д) Предложить ВЦИК потребовать от Башревкома и Киргизревкома отчёты об их работе, в частности, представляющей доказательство выполнения башкирами и киргизами их общегосударственных обязательств, особенно в области продовольствия и военной.

е) Предложить ВЦИК отклонить ходатайство Башревкома о передаче Башреспублике г. Стерлитамака, сославшись на необходимость более детально подготовить этот вопрос.

ж) Предложить тт. Владимирскому /член Президиума ВЦИК, заместитель наркома внутренних дел – Ю.Ж./ и Курскому/наркому юстиции – Ю.Ж./ телеграфно предписать Башревкому (с копией Стерлитамакскому уревкому) передать обратно последнему захваченные Башревкомом тюрьму и почту. В то же время предложить уревкому без копии Башревкому по-прежнему представлять в распоряжение Башревкома один из телеграфных проводов и, кроме того, обсудить вопрос о возможности предоставить часть тюрьмы (несколько камер) в полное распоряжение Башревкома.

Отозвать из состава Кирревкома Тунгачина/комиссар по делам киргизов Наркомнаца – Ю.Ж./, предложив Кирревкому выдвинуть вместо него кандидата киргиза (партийным путём принять меры к тому, чтобы этот кандидат был коммунистом и, во всяком случае, советским человеком).

з) Поручить т. Муратову /члену РВС Восточного фронта – Ю.Ж./ во время пребывания в Самаре и Уфе познакомиться с взаимоотношениями местных товарищей с Башревкомом и Кирревкомом и настроениями широких слоев башкир и киргизов».⁹³

Словом, постановление не столько предрешало какое-либо суждение, сколько требовало объективной информации о положении дел на Южном Урале и в Киргизской степи. Уже тем демонстрировало решительный отказ от прежнего подхода – непременно положительной, заведомо идеализированной оценки и событий, происходивших в Башкирии, и роли в них местного ревкома.

Трудно даже предположить, что автором данного документа– слишком уж он отличался и по содержанию, и по тону от решения, принятого пленумом ЦК десятью днями ранее – мог быть Ленин, Каменев или Крестинский, обычно и готовившие проекты, подлежавшие их же утверждению. Вряд ли кто-либо из них столь быстро отказался бы от собственных взглядов. Взглядов, основанных на резком осуждении всего, что хотя бы отдалённо напоминало «русский великодержавный шовинизм», и на мягком, чуть ли недоброжелательном отношении к проявлению национализма.

Скорее всего, текст готовил Ф.Э. Дзержинский – более русофил, нежели русофоб. Прежде совершенно не знакомый с башкирским вопросом, почему и позволивший объективность. Выступивший 23 октября с докладом, сурово осудившим творимое Башкирским ревкомом в Стерлитамаке беззаконие.

Но кто бы ни был автором постановления, оно оказалось весьма своевременным. Вне всякого сомнения, позволило предотвратить в те дни вооружённый конфликт в Башкирии. Заставило отказаться от заигрывания с Юмагуловым и Валидовым.

Не менее серьёзного внимания заслуживает и ещё одна характерная особенность постановления от 30 октября. Далеко не случайно оно потребовало тщательно изучить и взять под контроль Москвы развитие событий не только в Башкирии, но и в соседней с нею Киргизии. Тем самым пресекло возможность того, чего ещё 4 июня попытался добиться военный комиссар Башкирского ревкома З. Валидов. Обращаясь в письме к Ленину и Сталину, он пытался внушить: «Советская власть должна, наконец, доверять нам, угнетённым. Помочь национальному хозяйственному и, главное, военному слиянию и объединению мусульманских советских окраин – Башкирии, Киргизии и Туркестана».⁹⁴

Такое, вроде бы, странное, неожиданное предложение объяснялось весьма просто. При создании Татаро-Башкирской Республики ведущая роль неизбежно перешла бы к Казани. Более культурной, экономически развитой. А Юмагулов и Валидов, их соратники, неизбежно сразу же утратили бы лидерскую роль. При создании же Башкиро-Киргизской автономии они обязательно сохранили бы своё положение – руководителей новой республики.

Немаловажным являлось и то, что Валидов своё предложение сделал тогда, когда о Киргизском ревкоме ещё не было и речи – его образовали месяц спустя, 10 июля. Зато правительство Западного отделения Алаш-Орды, обладавшее собственными вооружёнными формированиями, боровшееся с Советской властью в союзе с Колчаком, контролировало огромную территорию – Букеевскую Орду (междуречье Волги и Урала), север Закаспийской и запад Тургайской областей. Лишь после успешной для Красной Армии Актюбинской операции, продолжавшейся с 14 августа по 14 сентября и освободившей Орск, Актюбинск, Иргиз, алашордынцы бежали далеко в Сибирь.

Однако проблема Татаро-Башкирской Республики, всё ещё существовавшей, хотя только на бумаге, в постановлении от 20 октября не была даже упомянута. И всё же разрешилась, правда, спустя полтора месяца. Начало тому положила Первая партийная конференция Башкирии, прошедшая при самом активном участии Е.А. Преображенского – леворадикально настроенного члена ВЦИК, назначенного ЦК РКП новым секретарём Уфимского губкома.

Принятая 10 ноября участниками этой областной партконференции особая резолюция заведомо ложно охарактеризовала сталинскую идею создания Татаро-Башкирской Республики как откровенно буржуазную. Поддерживаемую лишь «эсерами и стремящимися к власти карьеристами». Мало того, предложение Наркомнаца создать именно такую автономию объяснила «односторонним информированием» Наркомата со стороны Центрального мусульманского комиссариата. Органа, якобы «находившегося, особенно в то время /март 1919 года – Ю.Ж./, под влиянием панисламистов и эсеров», почему и настоявшего на том, что «противоречило желаниям башкирской бедноты и не соответствовало воле и интересам татарского пролетариата и крестьянства».

Исходя из такого, весьма запоздалого объяснения, конференция категорически потребовала немедленной «отмены положения рабоче-крестьянского правительства об образовании Татаро-Башкирской Республики».⁹⁵

Противоположную позицию занял столь же большевистский по характеру, Второй съезд коммунистических организаций народов Востока, прошедший в Москве с 22 ноября по 8 декабря того же года. Вернее – совещание партийных работников Туркестана, Киргизии, потенциальной территории Татаро-Башкирии, тех частей страны, где ещё не была восстановлена Советская власть – Северного Кавказа, Азербайджана, а также формально остававшихся независимыми Бухары и Хивы.

Открыл съезд Сталин, приехавший в столицу всего на несколько дней из штаба Западного фронта. Ничего не зная о событиях в Стерлитамаке, о резолюции Башкирской партконференции и демонстративном избрании председателем Президиума образованного на ней обкома Юмагулова. Короткое выступление свёл к дежурной характеристике успехов Красной Армии. Правда, подыгрывая своеобразной аудитории, заметил: «Если наши войска, наши красные войска продвинулись на восток так стремительно, то, конечно, не последнюю роль сыграла ваша работа». И пояснил, повторяя свою старую мысль: «Только сплочённостью мусульманских коммунистических организаций «Востока, прежде всего, татар, башкир, киргизов, народов Туркестана, только сплочённостью их можно объяснить ту быстроту развития событий, которую мы наблюдаем на Востоке».⁹⁶

С большим, но весьма расплывчатым по содержанию, докладом выступил на съезде и Ленин. Игнорируя подлинные интересы делегатов, говорил о назревании революции в Западной Европе, о положении в Восточной Европе, о надеждах на революцию на Востоке, о всем и без него известных победах над Колчаком, Юденичем и Деникиным. И ни словом не обмолвился о самом важном, о чём никак не мог не знать. О тех проблемах, которые действительно волновали участников съезда – о судьбах Татаро-Башкирской и Башкирской республик, о ситуации, связанной с Киргизией.

Всё же, съезд не внял попыткам увести себя от наиважнейших вопросов. Решительно осудил позицию Башкирской партконференции одной из своих резолюций. «Самым правильным. – отмечала она, – разрешением татаро-башкирского вопроса, как с политической, так и с естественно-исторической и социально-экономической стороны, является создание для них общей Советской Республики». Заодно предложили и её территорию – «губернии Уфимская, Казанская и прилегающие части с татаро-башкирским населением Самарской, Симбирской, Вятской и Пермской».

Словом, поддержали старый проект Сталина, все ещё не воплощённый в жизнь. Вместе с тем съезд не исключил возможности образования и автономной Малой Башкирии, но непременно в составе всё той же, Татаро-Башкирской, республики. Указал при этом, что затронутую проблему следует «поставить на разрешение пролетариата самой Малой Башкирии».⁹⁷

Потерпев неудачу на Втором съезде коммунистических организаций народов Востока, националистический Башкирский ревком не смирился. Уже 13 декабря его представитель при ВЦИК направил на имя Ленина обстоятельную записку, реанимирующую старую идею А. Валидова об объединении Башкирии и Киргизии. Основание? Достаточно «веское»: необходимость ликвидировать конфликт «между киргизскими и башкирскими властями с одной стороны, и местными русскими властями – с другой». Последняя, мол, выгодна для «пожилого русского кулацкого населения», и использует в своих целях (как представляющая «господствующую нацию») борьбу с «национальным шовинизмом башкир и киргизов».

Документ не только настаивал на скорейшем образовании Киргизо-Башкирской Советской Республики, но и определял её весьма немалую территорию. Она должна была включить Малую Башкирию в пределах, определённых соглашением от 23 марта 1919 года; Киргизскую степь – Букеевскую Орду (заволжскую часть Астраханской губернии), области Тургайскую (в том числе Оренбург и Оренбургский уезд), Уральскую, Акмолинскую, Семипалатинскую; восточные районы Туркестанской Республики – Семиречинскую область, населённые киргизами уезды Сыр-Дарьинской и Ферганской. Словом, раскинуться от Южного Урала до Китая.

Правда, авторы проекта отлично понимали, что претендуют на земли, населённые русскими. А потому, загодя отказывались от городов Омска и Петропавловска, «прилегающих к линии Сибирской железной дороги казачьих территорий». Однако даже и в таком случае националисты никак не могли рассчитывать хотя бы на простое большинство башкиров и киргизов. И чтобы сохранить за собою власть, предложили формировать «как центральные, так и местные» органы будущей республики «на началах строжайшего соблюдения этнической пропорциональности».

Определял проект и то, что управление народным хозяйством и финансами должно перейти в ведение исключительно Киргизо-Башкирской Республики и «в первую очередь удовлетворять ее нужды». Тот же принцип определял и военные дела: на её территории «допускаются лишь туземные киргизские и башкирские формирования». «Русское и иное население по мобилизации… передаётся в распоряжение соседних – Киргизии и Башкирии – окружных военных комиссариатов РСФСР».

Нет, всё это уже нисколько не походило на автономию. Должно было стать первым шагом к отделению, к полной независимости.

Не довольствуясь тем, инициаторы документа потребовали ещё и публичного самоунижения русских. Предложили выделить из их числа неких «агитаторов», которые должны были объяснять: «они брошены царским правительством в Киргизскую степь для угнетения других, для наживы за счёт беззащитных инородцев». И объяснять, скорее уж самим себе, что «только в отказе от империализма и от привилегий господствующей нации, в примирении с восстановлением прав, языка и власти /выделено мной – Ю.Ж./ угнетённых – спасение и счастье русского пролетариата».⁹⁸

В тот же день было созвано Политбюро, на заседании которого присутствовали Ленин, Троцкий, Каменев, Сталин, Крестинский, а также Калинин, глава правительства УССР Раковский и секретарь ЦК Стасова. Обеспокоенные ни с чем не соразмерными претензиями Башкирского ревкома, что, несомненно, являлось весьма опасным симптомом роста националистического сепаратизма, обсудили сложившуюся ситуацию. Однако не стали принимать решение от собственного имени.

«Предложить Президиуму ВЦИК, – указывало решение Политбюро, – устроить совещание в понедельник, в составе двух-трёх представителей Президиума – тт. Владимирского, Пестковского, Байтурсунова, Валидова, ещё одного представителя Башревкома, Мартынова /продкомиссара Оренбургской губернии – Ю.Ж./, Киселева /секретаря Стерлитамакского уездного комитета РКП – Ю.Ж./, Эльцина /председателя Уфимского губревкома – Ю.Ж./ и Зуля. На этом совещании разрешить отрицательно вопрос о слиянии Башкирской и Киргизской республик /выделено мной – Ю.Ж./– Провести на совещании уничтожение права кооптации, имеющееся у Кирревкома. Вопрос о личном составе Кирревкома на совещании не предрешать. Провести на совещании необходимость единой не только военной, но и экономической политики для всей республики /то есть РСФСР – Ю.Ж./, проводимой через соответствующие органы Башкирской и Киргизской республик».

В тот день Политбюро отвергло не только предложение об объединении Башкирии и Киргизии. Как своеобразный компромисс, основанный на половинчатом удовлетворении сторон, оно высказалось и против Татаро-Башкирской Республики. «Ввиду того, – отмечало постановление от 13 декабря, – что значительная часть Всероссийского съезда коммунистических организаций народов Востока и, в частности, все представители коммунистов Башкирии, против создания Татаро-Башкирской Республики, таковой не создавать и декрет Народного Комиссариата по национальным делам от 22 марта 1919 года о Татаро-Башкирской Республике отменить. Предложить членам партии не вести в дальнейшем агитацию в массах за Татаро-Башкирскую Республику. Вопрос о Татарской Республике обсудить особо, если об этом поступит заявление со стороны коммунистов-татар».⁹⁹

А буквально на следующий день Политбюро всё же утвердило новый состав Киргизского ревкома, сохранив во главе его Пестковского. Заодно было реорганизовано и Центральное бюро коммунистических организаций народов Востока. Из избранных на съезде его членов оставили только казанских татар – Саид-Галиева, Султан-Галиева и Ибрагимова. Ввели дополнительно Мансурова, Хакимова, Епсерова, от Азербайджана – Нариманова, а также (никакого отношения к Востоку никогда не имевшего) Раковского.¹⁰⁰

Как и предусматривалось, 16 декабря состоялось совещание, призванное всего лишь чисто формально одобрить те самые решения, которые Политбюро уже утвердило. Для того же, чтобы избежать вполне возможных нежелательных осложнений, на него от Президиума ВЦИК вместо Владимирского направили Калинина и Аванесова. Однако присутствие десяти представителей Башкирии, Киргизии и Туркестана привело к тому, что предложение об образовании Киргизо-Башкирской Республики оказалось утверждённым. Чтобы всё же отклонить данную идею. Калинину пришлось настоять на новом голосовании, предоставив на этот раз по одному голосу каждой региональной делегации. Только благодаря такому приёму и удалось достичь желаемого. Четырьмя голосами (от ВЦИК, Уфы, Оренбурга, Татарии) против трёх (от Башкирии, Киргизии, Туркестана) создание Киргизо-Башкирской Республики было отклонено.¹⁰¹

Замысел Сталина образовать в Среднем Поволжье областное объединение, основанное на исторически сложившихся экономических связях, на общности быта и культурного развития – Татаро-Башкирскую автономию, не увенчалось успехом. Ему так и не удалось отстоять республику многонациональную, в которой проживало бы примерно равное количество татар, русских, башкир, не считая довольно многочисленных чувашей, мордвы, мари. Единственным утешением могло послужить лишь то, что и замысел Валидова создать своеобразный тюркско-исламский «полумесяц» также потерпел крах. Слишком уж огромную по территории замыслил он автономию для близких по языку и вероисповеданию башкир, киргизов (казахов и киргизов), явно угрожающую целостности Советской России.

Но, как очень скоро обнаружилось, Политбюро ошиблось, предполагая удовлетворить своим компромиссным решением так и не отказавшегося от желания обрести предельную самостоятельность ревкома Башкирии. Спустя всего месяц, 12 января 1920 года он принял два постановления, заведомо выходившие за рамки его компетенции, почему и выглядевшие явным вызовом Москве. Во-первых, назначил председателем ЧК автономии, на что имело право только ВЧК при СНК РСФСР, члена ревкома Т. Имакова. Во-вторых, образовал давно задуманный отдел внешних сношений, в функции которого должно было входить представлявшее прерогативу Президиума ВЦИК «сношение с федеративными советскими республиками, защита правовых и экономических интересов /Башкирии – Ю.Ж./… организация и ведение правовых, торговых, промышленных и финансовых сношений со странами и местностями Российской Федерации»,¹⁰² назначив заведующим представителя Российского телеграфного агентства К.М. Ракая-Рычкова.

Срочно созванное на следующий же день заседание Башкирского обкома по предложению Чрезвычайного уполномоченного ЦК РКП и ВЦИК Артёма (Ф.А. Сергеева), присланного в Стерлитамак после попытки путча, принял три резолюции, решительно осудившие сепаратистские действия ревкома.

«Ввиду того, – гласила первая резолюция, – что коммунистическое строительство предполагает единство хозяйственной жизни РСФСР, что соглашение об организации Автономной Республики не предполагает отделения, а, наоборот, базируется на принципе единства хозяйственной жизни страны, коммунисты не имеют права: а) вести агитацию за отделение, б) вести агитацию за меры, которые, по существу, ведут к отделению».

Вторая резолюция обкома оказалась облее конкретной: «Признать, что проект Ракова об организации Комиссариата внешних сношений есть первый шаг к полному отделению, что создание отдела внешних сношений есть первейший шаг по отделению, а потому: а) Ракая отозвать со всех постов, б) членам фракции /ревкома от РКП – Ю.Ж./ предписать не принимать от имени партии коммунистов никаких шагов, которые ведут к ещё большему отделению автономной Башреспублики». Третьей резолюцией обком восстановил А. Измайлова в прежней должности председателя Башкирской ЧК.¹⁰³

Коммунисты ревкома не только не подчинились собственному обкому, но и пошли с ним на открытую конфронтацию. 14 января, основываясь только на докладе Юмагулова, признали существование «антибашкирского» заговора сотрудников ЧК А. Измайлова и Ж. Муценека, начальника политотдела Башкирского военкомата Г. Шамигулова и члена ревтрибунала С. Мустафина. Заодно обвинили в поддержке заговорщиков со стороны Артёма, уполномоченного ВЦИК при ревкоме Ф.Н. Самойлова, наркома продовольствия автономии A.M.Дудника и секретаря обкома Я.И. Ярослава. Объявили «деяния группы преступной авантюрой, которая может вызвать: а) вторичное кровопролитие, б) окончательный отход башкирской трудовой массы от советского строительства и в) пагубное отражение на общей политике РСФСР на Востоке и на ходе мировой социальной революции».¹⁰⁴

Вслед за тем ревком перешёл от слов к делу. По приказу Юмагулова в ночь на 16 января в Стерлитамаке были арестованы Измайлов, сотрудники ЧК Мурзабулатов, Чертков и Валеев, а также Шамигулов и Мустафин.

Ответные меры последовали незамедлительно. Утром 16 января обком постановил «предать партийному суду Юмагулова и И макова /председателя ревтрибунала Башкирии, руководившего арестами – Ю.Ж./ с немедленным отстранением от всех партийных постов и советских, на которые они выдвинуты партией». Командующий Туркестанским фронтом М.В. Фрунзе, информированный о событиях в Стерлитамаке, распорядился срочно направить в распоряжение Артёма конный отряд численностью в 200–300 человек. А Ленин, получив по телеграфу копии всех этих решений, предложил Юмагулову всего лишь «немедленно выехать в Москву для объяснений».¹⁰⁵

Несмотря на столь тревожные события в Башкирии, весьма напоминающие начало нового путча, Политбюро в течение недели никак не реагировало на них. Только 20 января (да и то в виде телеграммы от имени ВЦИК) – не потребовало, а всего лишь предложило Башкирскому ревкому «немедленно, по указанию товарища Артёма, освободить всех арестованных членов обкома, и других коммунистов, аннулировать сделанное вами сообщение о заговоре и объявить населению и войсковым частям, что аресты были проведены по недоразумению». Однако ревком не ответил, хотя ещё накануне, «подчиняясь приказу командующего Туркфронтом», «постановил арестованных освободить с условием непременного и немедленного их отправления в Центр для предания суду».¹⁰⁶

Первая реакция «тройки» последовала лишь после того, как она 18 января отклонила очередную просьбу Сталина освободить его от военной работы. Оставила его членом РВС Юго-Западного фронта, но всё же предоставила ему десятидневный отпуск.¹⁰⁷

Только потому Сталин и смог 23 января принять участие в заседании Политбюро, на котором Крестинский сообщил:

«От мусульманских секций различных парторганизаций поступают телеграммы, солидаризирующиеся с решением Второго съезда коммунистов Востока о Татаро-Башкирской Республике и о поступившем от Валидова заявлении, что башкирские деятели /видимо, члены ревкома – Ю.Ж./ не возражают против учреждения Татарской Республики».¹⁰⁸ Правда, не пояснил– телеграммы и заявление являются взаимоисключающими, да к тому же, непонятно на каком основании «башкирские деятели» должны разрешать создание Татарской Республики.

Тем не менее Политбюро воспользовалось докладом Крестинского для того, чтобы утвердиться в непоколебимости своего решения от 13 декабря. На том же заседании, 23 января, поручило Сталину «написать в «Известия», за своей подписью, о Татарской Советской Республике».¹⁰⁹ Таким образом, постаралось сделать его, а не себя инициатором отказа от создания Татаро-Башкирской Республики. Однако Сталин не стал готовить газетную статью. Вместо того, воспользовавшись отпуском, набросал «Тезисы о коммунистической работе среди рабочих и крестьян мусульманского Востока». Уже 27 января представил их на рассмотрение Политбюро.

«Тезисы», несмотря на широковещательное заглавие, в действительности представляли собою своеобразный свод указаний для высших партийных и государственных органов страны по выходу из политического тупика:

1. Определить точно и без оговорок пределы прав Башреспублики и нормы её отношения к РСФСР на основе установившейся практики на Украине (через ЦК РКП и ВЦИК).

2. Изменить состав там /в Башкирии – Ю.Ж./ ревкома, приняв во внимание доклад Дзержинского и руководствуясь одновременно соображениями политической целесообразности.

3. Изменить состав обкома в направлении превалирования старых, опытных, тактичных коммунистов.

4. Просить Президиум ВЦИК выступить с разъяснением, что мероприятия Башревкома, направленные к уравнению фактического землепользования (с учетом особенностей различных видов быта) обязательны для всего населения Башреспублики – как башкирского, так и русского. Для действительного проведения этих мероприятий на местах организовать земельные комитеты с представительством местного населения, как башкир, так и крестьян. Одновременно при Наркомземе Башреспублики организовать под председательством представителя ВЦИК Центральную комиссию для разбора конфликтов на местах.

5. Организовать особую комиссию под председательством члена ВЦИК для вопросов о спорных волостях, с правом самостоятельного их разрешения на месте.

6. Определить состав пятёрки по созыву съезда Советов Башреспублики, возложив на неё задачу по проведению плебисцита в областях, особо оговорённых в соглашении, в кратчайший срок.

7. Установить двойное подчинение Башпомощи /организации по оказанию продовольственной и вещевой помощи башкирскому населению, пострадавшему в ходе Гражданской войны – Ю.Ж./ ВЦИКу и Башревкому, обязав Башпомощь постепенно передавать свои учреждения и предприятия соответствующим комиссариатам Башреспублики.

8. Установить как правило, что председатель БашЧК назначается по соглашению Башревкома с ВЧК, что инструкции и распоряжения ВЧК обязательны для БашЧК.

9. Разъяснить Башревкому, что до ликвидации Туркфронта Башвоенкомат подчиняется (на общих основаниях) Реввоенсовету Туркфронта во всех отношениях.

10. Просить ЦК РКП обратиться к членам партии с разъяснением, что Башреспублика представляет не случайное и временное явление, а органическую автономную часть РСФСР, что коммунисты обязаны укреплять Социалистическую Советскую Республику Башкирию всеми доступными средствами.

11. Подтвердить к сведению и руководству партийных организаций, что они ни в коем случае не должны вмешиваться в практическую административную работу советских учреждений, а должны оставаться руководящими политическими организациями трудящихся масс. В силу этого отношение Усерчанской конференции, которая пыталась вменить в обязанность Усерчанскому ревкому созвать съезд Советов 15 марта, является явно незаконным, выходящим за пределы прав и полномочий партийной организации, и по своему тону совершенно не отвечающим духу Коммунистической партии, которая может и должна оказывать политическое влияние на советские органы, но не должна усваивать тон начальства.

12. Разъяснить коммунистам Башкирии, что основной задачей партийных и советских организаций Башреспублики является превращение Башреспублики в коммунистическую страну в часть великой Коммунистической Федерации, что не может быть достигнуто иначе, как путём привлечения широких башкирских трудящихся масс, и прежде всего башкирской бедноты, в сферу идей коммунизма, всех организаций бедноты. Поэтому обязанностью партийных организаций в Башреспублике является вовлечение башкирских низов в состав партийных организаций. Поскольку башкирская беднота сравнительно недавно вступила в политическую жизнь, местные организации должны заботиться, чтобы ей не затруднялось вступление в партийные организации вследствие её недостаточной опытности или малокультурности, а, наоборот, всемерно облегчать такое вступление, так, чтобы партийные организации превратились для нее в школы культуры и идейного подъёма и коммунистического классового воспитания. Одновременно необходимо установить строжайшие меры осторожности в деле приёма в организации партии выходцев из имущих классов.

Равным образом, из среды башкирских членов партии необходимо вовлекать в состав кантонных комитетов башкирских коммунистов, хотя бы малоопытных политически, но честных и преданных делу трудящихся. Одним из критериев для проверки действительной преданности делу является отношение новых членов партии к хозяйственным трудовым задачам, степень добросовестности выполнения этих задач и пр.

Также представляется необходимым привлечение в ближайший период в состав областного комитета возможно большего количества башкир, которые могли бы создать между руководящей областной организацией и широкими трудящимися массами действительно крепкую незыблимую связь.

13. Обратить внимание на статьи татарских органов по отношению к Башреспублике, написанных в абсолютно недопустимом, нетоварищеском тоне, и на статьи в советской печати соседних губерний, которые пишутся без учёта того, какое впечатление они должны произвести на башкир. Указать редакциям соответствующих изданий на полную недопустимость в своей критике оценивать Башревком как контрреволюционное учреждение, а ограничиться деловой критикой.

14. Необходимо, чтобы областной комитет периодически представлял ЦК доклады относительно успеха своей работы, в особенности, по части расслоения башкирского населения и привлечения бедноты в ряды Коммунистической партии».¹¹⁰

Легко заметить: в «Тезисах» Сталин ни словом не обмолвился, как потребовали от него, о Татарской Республике. Не упомянул он и о Татаро-Башкирии, судьба которой, как он понимал, давно предрешена. Вместе с тем, Сталин свёл то, что должно было бы отвечать им же самим данному заголовку – «коммунистическое воспитание» – всего лишь к двум пунктам (11-му и 12-му) из четырнадцати. Свои предложения сосредоточил на совершенно ином. На тех мерах, которые следовало предпринять незамедлительно для нейтрализации воинствующих националистов– членов ревкома Башкирии.

И здесь, наряду с чисто административными решениями, вроде определения («точно и без оговорок») пределов прав Башкирской автономии, необходимости изменения состава как ревкома, так и обкома, слишком далеко зашедших в своём противостоянии, не указывая, кто же конкретно должен войти в них, указания на жёсткое подчинение башкирских ЧК и военкомата Центру, отметил и более значимое. Только и позволившее Валидову, Юмагулову и их приспешникам в борьбе за бесконтрольную власть опереться на «малокультурные», «малоопытные политически» башкирские массы. Сталин особо выделил попытку лишить русских крестьян, называемых националистами «пришлыми», «кулаками», земли, которой они пользовались не одно столетие.

Наконец, как бы между прочим, внёс Сталин в «Тезисы» и ту мысль, которую станет развивать лишь полтора десятилетия спустя: «Партийные организации… ни в коем случае не должны вмешиваться в практическую административную работу советских учреждений».

Политбюро, рассмотрев «Тезисы», приняло их. Правда, поручило Сталину и, почему-то, ещё Раковскому: «более детально разработать вводную общую часть и проредактировать резолютивные пункты».¹¹¹ Вместе с тем, оно (вернее, руководящая тройка), демонстрируя полную растерянность, непонимание того, как же разрешить ими же созданную проблему, на том же заседании, 27 января, утвердило и инструктивное письмо для Фрунзе, подготовленное Троцким. Потребовавшим немедленных и самых жёстких действий по отношению к членам Башкирского ревкома:

«Присланные Вами перехваченные документы свидетельствуют, что со стороны части руководящих элементов Башреспублики велась явно преступная работа по подготовке вооружённого выступления. Не исключена возможность, что неустойчивые элементы были отброшены в сторону контрреволюционного заговора опрометчивыми шагами и заявлениями отдельных местных представителей нейтральной Советской власти и практическими трениями с местными советскими учреждениями. Но, поскольку дело дошло до практической подготовки военных действий, необходимо решительными мерами предупредить возможность повторения подобных авантюр. Вам предлагается:

1) немедленно разоружить те башкирские элементы, которые оказались замешаны в заговоре;

2) арестовать руководителей;

3) разъяснить от имени Центральной власти, что на неправильные действия местных представителей Советской власти надлежит жаловаться Совнаркому или ВЦИКу, но не организовывать вооружённый заговор, который каждый раз вызовет беспощадную расправу;

4) разъяснить и подтвердить, что центральное правительство РСФСР с полным пониманием и уважением относится к Автономной Башкирской Республике и никакого покушения на неё не допустит и, наоборот, оградит её всеми имеющимися в его распоряжении средствами».¹¹²

Но сколь бы противоречивыми по сути ни были оба одновременных решения Политбюро, в конце концов возобладал всё же подход, предложенный Сталиным. Ведь только он и позволял избежать очередного конфликта. Правда, в окончательном виде такой подход весьма изменился, найдя выражение в предельно мягкой, либеральной форме.

С согласия Москвы 25 февраля новым председателем Башкирского ревкома (вместо полностью дискредитировавшего себя Юмагулова) избрали Т. Имакова, столь же замешанного в январских событиях. 7 марта Вторая Башкирская областная конференция РКП избрала обком в несколько обновлённом составе, но с политсекретарём К. Каспранским – членом ревкома, принадлежавшим к группе активных националистов.

Как бы подводя итоги переменам, Троцкий, присланный в Уфу, провёл там 14 марта совещание руководителей башкирских обкома и ревкома, уфимских губкома и губисполкома. Напрочь забыв о кровожадном содержании своего инструктивного письма, он добился принятия (как своеобразного соглашения присутствовавших сторон) «Тезисов» Сталина. Правда, не упомянул о том, кто же является их автором. Новациями ставшего уфимским документа оказались два пункта. Прежде всего, отказ в дальнейшем «пересматривать инцидент, связанный с арестом Шамигулова и Измайлова, и посему дело считать окончательно ликвидированным». Кроме того, ещё более злободневное, – поручение специальной комиссии, созданной совместно Уфимским губисполкомом и Башкирским ревкомом, установить границы автономии.¹¹³

20 марта докладом вернувшегося из Уфы Троцкого Политбюро продолжило обсуждение положения в Башкирии. Но в тот день не вынесло окончательного суждения. Отложило его до приезда в Москву Сталина и вызванных заинтересованных лиц: от губкома и губисполкома – Артёма и Преображенского, от Башревкома – Адигамова и Юмагулова.¹¹⁴

Такое заселение удалось провести 14 апреля. На нём-то и признали неоспоримые достоинства «Тезисов» Сталина. Основываясь на них, приняли развёрнутое постановление. Прежде всего им отзывали из Башкирии Валидова и Юмагулова, но не только их. Заодно – Артёма, Преображенского (как не справившихся с задачей «примирить борющиеся в Башкирии группы»).

Тем же постановлением создали комиссию в составе: Сталин. Каменев, Преображенский. Им поручили сформировать состав нового Башревкома, наметить инициативную группу для созыва Башкирского съезда Советов, подобрать «товарища, знакомого с землеустройством и, по возможности, члена ВЦИК, для участия в разработке земельного вопроса в Башкирии».

Вместе с тем, Политбюро подтвердило исключительные права ВЧК и Дзержинского при назначении председателя Башкирской ЧК, а Заволжского военного округа – в руководстве Башкирским военкоматом.

Выпадающим из контекста постановления 15-м пунктом город Стерлитамак передали Башкирской АССР, чего ревком республики добивался с августа 1919 года,¹¹⁵ но при условии, что прежнему уисполкому будет «предоставлена возможность остаться с его учреждениями в городе с предоставлением ему всех необходимых помещений». Была тут и ещё одна существенная оговорка: «Охрана города и принятие необходимых мер, вызываемых стратегическими соображениями, останется в руках комендатуры, подчиняемой Заволжскому окружному комиссариату».

Данное разъяснение имело и недвусмысленное продолжение:

«Предложить Наркомвоен дать командующему округом т. Авксентьевскому инструкцию о том, чтобы в Стерлитамаке держались лишь русские воинские части».

Кроме того, для «подробной разработки конкретных пунктов взаимоотношения Башреспублики с РСФСР» образовали комиссию, включившую Сталина и Каменева, вновь вошедших и в ЦК, и в Политбюро, а также Преображенского, только что избранного секретарём ЦК и членом Оргбюро, которой на работу отвели только пять дней.¹¹⁶

Комиссия в срок уложилась. 20 апреля предложенные ею состав Башкирского ревкома и его права – вплоть до созыва съезда Советов автономии – были приняты Политбюро без каких-либо поправок. Принят был и проект декрета «О государственном устройстве Автономной Советской Башкирской Республики»,¹¹⁷ утверждённый ВЦИК и СНК 19 мая.

Важнейший, ибо был первым такого рода, документ об автономной республике решительно порывал с вынужденными обстоятельствами военного времени уступками националистам, сделанными по соглашению от 20 марта 1919 года. Теперь автономия определялась следующим образом:

«I. Аппарат государственной власти… складывается согласно Конституции РСФСР из местных Советов депутатов, Центрального Исполнительного Комитета… и Совета Народных Комиссаров…

II. Для управления делами… учреждаются Народные комиссариаты: 1) внутренних дел с управлением почт и телеграфов; 2) юстиции; 3) просвещения; 4) здравоохранения; 5) социального обеспечения; 6) земледелия; 7) продовольствия; 8) финансов: 9) Совет Народного Хозяйства с отделами труда и путей сообщения; 10) Рабоче-крестьянской инспекции.

III. В целях сохранения единства финансовой и хозяйственной политики РСФСР по всей территории республики, Народные комиссариаты Башкирской Республики (продовольствия, финансов, Совет Народного Хозяйства с отделами труда и путей сообщения, Рабоче-крестьянская инспекция и управление почт и телеграфа при Народном комиссариате внутренних дел) остаются в непосредственном подчинении соответствующих Народных комиссариатов РСФСР с обязательством исполнения инструкций и распоряжений последних.

IV. Народные комиссариаты внутренних дел (без управления почт и телеграфа), юстиции, просвещения, здравоохранения, социального обеспечения и земледелия автономны в своих действиях и ответственны непосредственно перед Башкирским Центральным Исполнительным Комитетом.

V. Необходимыми финансовыми и техническими средствами Автономная Советская Башкирская Республика снабжается из общих средств РСФСР».

Кроме того, текст декрета подчёркивал: иностранные дела и внешняя торговля остаются целиком в ведении центральных органов РСФСР, военными делами ведает Башкирский военкомат, непосредственно подчинённый ближайшему военному округу, а борьба с контрреволюцией остаётся в ведении Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.¹¹⁸

Установив именно такую конструкцию власти автономной Башкирии, декрет по необъяснённым причинам полностью обошёл запрос о её территории. Скорее всего, чтобы не разжигать страсти в соседних губерниях, либо не желая повторять изложенное в соглашении от 20 марта 1919 года. Однако 2 августа последовал ещё один декрет ВЦИК, всего лишь изложивший решение Политбюро от 20 апреля – о передаче республике Стерлитамака.¹¹⁹

(14 июня 1922 года Малую Башкирию преобразовали в Большую, включив в её состав Уфимский, Белебеевский, Бирский и Златоустовский уезды,¹²⁰ благодаря чему республика окончательно превратилась в многонациональную. Из трёх миллионов человек, населявших её, башкиры и татары составили 51,75 %, русские – 34,35 %, чуваши, мордва, прочие – 13,9 %).

Практически одновременно, 27 мая, ВЦИК и СНК РСФСР утвердили образование и Автономной Советской Татарской Республики, основанной на тех же правах и полномочиях. Правда, первый раздел документа чётко определил её территорию– уезды и волости Казанской, Самарской, Симбирской и Вятской губерний, ¹²¹ почему республика также оказалась многонациональной: 51,9 %– татары, 40,9 % – русские, 4,7 % – чуваши, 1,3 % – мордва.

Так было положено начало разделу Советской России на национальные только по названию территориальные образования.

Глава V. В поисках федерации