Конец уходящего (1920) года, наконец, принёс Европе столь чаемое умиротворение. Стихли бои в Познанщине, Силезии. Поморье между поляками и немцами. В Судетах – между чехами и немцами. Завершилось польское наступление в Литве, Белоруссии, на Украине, развязанное Пилсудским для возвращения «исторических земель».
И всё же, Веймарская Республика продолжала утрачивать окраины. Только теперь – как результат плебисцитов. Северный Шлезвиг по воле населения отошёл к Дании. Небольшой участок Верхней Силезии – к Польше. Данциг с окрестностями внезапно стал независимым государством, «вольным городом», в котором наивысшая власть оказалась в руках комиссара Лиги Наций. Самостоятельной стала и Мемельская область, перешедшая под контроль стран Антанты. Избежали подобной участи лишь два округа Восточной Пруссии с центрами в Мариенбурге и Алленштейне. Жители их не пожелали становиться «поляками».
От военного и политического хаоса не осталось и следа. Даже в Советской России. Ведь в Москве теперь располагалось не только правительство. Открылись посольства Афганистана и Ирана, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши. Появились пока неофициальные миссии и представительства Австрии, Норвегии, Швеции. Италии, Великобритании. И означало то не только выход из дипломатической изоляции, но и возобновление прежних торговых связей. Следовательно, появилась возможность заняться восстановлением экономики, пришедшей за шесть с половиной лет в полный упадок. Заняться немедленно, ибо страна оказалась на грани катастрофы. На грани гибели, несмотря на все победы Красной Армии.
Россия (вместе с Украиной и Белоруссией, Азербайджаном) всё ещё оставалась страной аграрной, отсталой, ибо не имела в нужном количестве сельскохозяйственных машин. У крестьян же, начиная с августа 1914 года, постоянно, не задумываясь о будущем, мобилизовывали лошадей. Для кавалерии, артиллерии, для доставки к передовой боеприпасов, подкреплений. Мобилизовывали правительства царское и Временное, «красные», «белые», «зелёные», националисты-сепаратисты, создававшие собственные вооружённые силы.
Нет лошадей – нельзя пахать. Но посевы сокращались не только поэтому. Принудительное изъятие зерна, и не только для армии, но и для городов, начавшееся до падения самодержавия, Керенский сделал вполне законным явлением. Объявил о введении продразвёрстки, направил в деревни первые продотряды. Те самые, что уже в ходе Гражданской войны почему-то стали олицетворять большевистский «военный коммунизм». Те самые экстраординарные меры военного времени, которые оказались присущи экономикам не только России, но и Великобритании, Франции, особенно – Германии и Австро-Венгрии.
Но там, в Европе, от непривычных (а потому и невыносимых для населения, но весьма эффективных для государства) мер, выразившихся ещё и в нормировании продуктов питания, смогли отказаться сразу после окончания военных действий. Всего через два-три года после их введения. В России же пришлось их применять как единственно возможные, неизбежные из-за продолжавшейся войны (теперь Гражданской), ещё два года. Те самые, что и стали роковыми.
К весне 1920 года у большинства русских и украинских крестьян не осталось не только лошадей, но и зерна для посева. Результат не заставил себя ждать. Десятки губерний страны, особенно Северный Кавказ и Поволжье, охватил голод. Основательно забытый за последние чуть ли не двадцать лет. Страшный. Заставивший все газеты ежедневно сообщать о нём под жуткой, по сути, рубрикой – «ГОЛОД».
Только тогда в Кремле поняли необходимость как можно быстрее отказаться и от продразвёрстки, и от продотрядов, и от запрета свободной торговли. Решительно отвергнуть казавшееся многим в руководстве большевистской партии идеальным переходом к коммунизму. К безденежным отношениям, к распределительной системе как к идеалу.
Столь же необходимым с приходом мира оказалось и иное. Пришло время восстанавливать пришедший в негодность транспорт, слишком долго бездействовавшие фабрики и заводы, шахты и рудники. А для всего того требовалось топливо. Нефть. Бакинская нефть. Та самая, которая, по мнению Сталина, находилась в опасности. Его оценка ситуации, сложившейся в Закавказье, выглядела на 23 ноября 1920 года таким образом:
«Первое… Армянских войск не стало, турки при желании могут занять всю Армению без труда, представитель Кемаля в Тифлисе Кязим-бей держит себя более чем подозрительно, причём, оккупация Армении происходит не без некоторого соглашения между кемалистами и Грузией с ведома и, может быть, согласия Антанты.
Второе… Турки уже теперь стараются завести связь с недовольными элементами Азербайджана, принимают петиции от последних и стремятся иметь общую границу с Азербайджаном, что особенно опасно теперь.
Третье… Нота турецкого правительства в ответ на нашу ноту о посредничестве говорит о наличии более чем уклончивой позиции турок.
Четвёртое… В Персии сосредотачиваются против Решта и Энзели несколько тысяч английских сипаев /индусов – солдат британской армии – Ю.Ж./ и идёт вообще большая подготовительная работа в направлении упрочения англичан в Персии, причём англофобский кабинет Персии сменён англофильским /вместо Мошир эд Доули премьером шах назначил Сепехдара Азама – Ю.Ж./.
Пятое… Мы стоим перед новой большой войною на юге Кавказа, организуемой Антантой при посредстве Грузии и, может быть, при нейтрализации Турции в лучшем случае, а в худшем – при союзе с Турцией против нас и прежде всего против большевистского Азербайджана.
Шестое. Как практический шаг, Орджоникидзе предлагает теперь же вклиниться между Турцией и Азербайджаном. Я считаю этот шаг в данную минуту рискованным ввиду отсутствия у нас железнодорожного сообщения с Эриванью, без чего мы не сумеем доставить продовольствие в Эривань как для населения, так и для армии. Соображения, что для такой цели может быть использовано шоссе Акохоба – Дилижан недостаточно, потому что двести тысяч пудов хлеба мы не сумеем гужем доставить в месяц, а Грузия едва ли пропустит наши транспорты в Армению. К тому же, я боюсь, что наше продвижение в сторону Эривани Грузия может объявить Казус Белли /поводом для войны – Ю.Ж./, и так как у нас в данную минуту не имеется на границе с Грузией достаточно сил, можем нарваться на скандал.
Отсюда моё предложение: отложить операцию с Арменией до подхода новых подкреплений, и потом, имея последние на границах с Грузией, начать операцию на Эривань… Во всяком случае, у нас нет другого выхода, по-моему, как на короткий срок отложить намеченную… операцию… Впрочем, я должен сказать, что немедленная операция при всём её рискованном характере всё же имеет одну очень ценную положительную черту: она сразу же создаёт ясность. Может быть, ради этого одного стоило бы рискнуть».1
1. Закавказский узел
Кемалистская Турция, которой не доверял, столь опасался Сталин, только что появилась. Возникла на руинах Оттоманской Империи как неожиданный результат Мудросского перемирия, подписанного султанским правительством 30 октября 1918 года с представителями Антанты на борту британского крейсера «Агамемнон» у берега острова Лемнос.
Некогда огромная и сильная, державшая когда-то в страхе Европу страна потеряла большую часть своей территории. В соответствии с соглашением 1916 года Сайкса-Пико, Великобритания после победы должна была установить контроль над Аравийским полуостровом, Палестиной, Месопотамией и Курдистаном. Франция – над Ливаном, Сирией и Киликией. Италия также пожелала расширить собственную зону присутствия в регионе и вознамерилась занять прилегавшие к захваченным в 1912 году Додеканезским островам юго-западное побережье Анатолии. К трём державам после победы присоединилась и Греция. Захватила крупный порт Смирну (Измир) с прилегающим значительным районом. Кроме того, в соответствии с условиями перемирия, турецкая армия должна была покинуть пределы Закавказья и согласиться на оккупацию союзниками шести вилайетов, населённых армянами – в случае возникновения каких-либо беспорядков хотя бы в одном из них.
Униженное, раздавленное невиданными в своей истории территориальными уступками, вернее – разделом, султанское правительство, да и то лишь благодаря присутствию в Мраморном море британско-французско-итальянской эскадры, сумело продержаться у власти менее двух лет.
Собравшийся в Стамбуле 12 января 1920 года парламент принял декларацию («национальный обет»), потребовавшую возвращения утраченных территорий и полного невмешательства во внутренние дела страны. В ответ 16 марта войска Антанты вошли в столицу доживавшей последние месяцы империи и разогнали парламент. Тогда новый уже по составу парламент назвавший себя Великим Национальным Собранием, перебрался в Ангору (Анкару), избрал своим председателем руководителя начавшегося освободительного движения генерала Мустафу Кемаль-пашу и передал под его верховное командование все войска в Анатолии. Кемаль, принуждённый искать помощь, 26 апреля обратился к Москве с предложением установить дипломатические отношения и с просьбой оказать посильную военную помощь.
Рекомендуя Совнаркому удовлетворить просьбу Ангоры, Чичерин в письме Ленину 16 мая так объяснил позицию, которую следует занять Москве. «Мы не должны, – писал он, – увлечься слишком широкими перспективами и начать авантюры, превышая свои силы, но с этой оговоркой я всё же должен сказать, что сближение о Турецким Национальным Центром может привести к громадному усилению нашей политики на Востоке…
Они вполне признают самоопределение всех национальностей и готовы на отделения и автономии. Программа Халила /посланец Национального Собрания, прибывший в Москву для переговоров – Ю.Ж./ – доктрина Монро для Азии, борьба всех азиатских народов против европейского империализма. Он признаёт Советскую Россию единственным другом азиатских народов и понимает, что без нас они погибнут… Его агенты будут поддерживать нашу политику и в Афганистане, и в Индии. Таким образом, центр нашей ближневосточной политики перенесётся в Турцию».2
Советское руководство, оценив кемалистское движение как исключительно антиимпериалистическое, способное «пробудить Восток», согласилось с доводами Чичерина. 3 июня заявило о готовности предоставить Ангоре оружие и боеприпасы, а также 10 миллионов рублей золотом. Сообщая о том Кемаль-паше, Чичерин так изложил своё видение политики потенциального союзника: независимость Турции, включение в её состав бесспорно турецких территорий; предоставление Турецкой Армении, Курдистану, Лузистану, Батумской области, Восточной Фракии и районам со смешанным турецко-арабским населением права высказаться самим о своей собственной судьбе; признание прав национальных меньшинств; передача вопроса о проливах конференции причерноморских стран.3
Тем временем, Греция – извечный объект турецкой агрессии – исходя из бесспорной слабости султанского правительства и совершенно не учитывая силы кемалистов, решила воспользоваться благоприятной, как ей казалось, ситуацией. 22 июня её дивизии, расквартированные в Македонии, заняли Восточную Фракию, а находившиеся в Смирне перешли в широкомасштабное наступление, направляясь на восток, в сторону Ангоры.
В те же дни Москва продолжила попытки обеспечить безопасность Армении, хотя там всё ещё находились у власти отнюдь не дружественные ей дашнаки. Нотой от 2 июня Наркоминдел уведомил Кемаль-пашу о желательности посредничества Советской России для установления справедливой границы между третий год конфликтующими странами. При этом Чичерин настаивал на использовании чисто этнографических принципов и только как исключение – возможных при необходимости переселениях.4
4 июля Ангора приняла предложение РСФСР, и вскоре в Москве начались запланированные переговоры. Однако из-за неожиданно непримиримой позиции главы турецкой делегации, министра иностранных дел Бекир Сами-бея добиться хоть какого-нибудь сближения позиций Ангоры и Эривани так и не удалось. Правда, Кемаль-паша, вынужденный направить на греческий фронт максимальное количество имевшихся у него дивизий, всё же отдал приказ очистить ту часть Карсской области, которую незадолго перед тем заняли турки, но взамен – сохранить контроль над большей частью Нахичеванского уезда.
Переговоры в Москве, несмотря на их очевидный провал, насторожили Баку и даже привели к определённым трениям между РСФСР и Советским Азербайджаном. Главу Азревкома Н. Нариманова серьёзно обеспокоила возможность юридического закрепления за Арменией тех спорных территорий, на которые дашнаки претендовали с апреля 1919 года, за которые боролись – на Зангезур, Карабах, Нахичевань.
Журналист по призванию, врач по профессии, Нариманов всегда был далёк от большой политики, не знал и не понимал её. Более двадцати лет вращаясь в кругу тех, кто отстаивал право азербайджанцев на свою культуру, на свой язык, он не мог не воспринять от них желания видеть свою родину не только свободной и счастливой, но и великой. Органически впитал всё то, что незаметно и слишком часто приводило к национализму. Но Нариманов был и большевиком. И потому свято верил, что Советская власть (как в Москве, так и в Баку) непременно должна сделать обе страны союзниками во всём, в том числе – и при разрешении территориальных споров. Верил и в то, что лишь рабоче-крестьянская власть в Эривани навеки устранит вечный армяно-азербайджанский антагонизм, приведёт к миру два народа. Но всё же никак не мог смириться с реально существующими обстоятельствами и пойти на вынуждаемый ими компромисс. Пусть и временный.
Явно выражая отнюдь не только своё мнение, но и остальных членов Азревкома, Нариманов направил 19 июля Чичерину весьма вызывающее (как по содержанию, так и по тону) послание.
«Несмотря на Ваши неоднократные предложения, – писал он. – послать представителя Азербайджана в Москву для установления добрососедских отношений /с Арменией – Ю.Ж./, мы намеренно молчали, воздерживались от этого, думая лишь о том, чтобы незаметно, безболезненно слиться с Советской Россией. Но Центр своей политикой оттолкнул нас от себя, и сейчас отправляется чрезвычайный уполномоченный нами в Москву для того, чтобы как можно резче подчеркнуть независимость Азербайджанской Республики до известного момента, то есть до советской Армении. Другого выхода нет, и я надеюсь, что Вы исправите ошибку Центра».5
В ответном письме, от 20 июля, Чичерину пришлось растолковывать Нариманову азы любой внешней политики вообще и РСФСР в частности. Объяснить причину компромисса с дашнаками. «Единственная связь с Турцией, – предельно просто излагал он позицию Москвы, – может быть только через Эривань, и поэтому нам необходимо установление договорных отношений с Арменией, не говоря уже о том, что в случае успеха Кемаля в Турции может произойти изменение ориентации, устранение демократических элементов старой бюрократией и милитаристами и возобновление попыток отхватить в пользу Турции значительную часть Кавказа…
Нам необходимо, – продолжал объяснение Чичерин, – наладить отношения и с Арменией, ибо может случиться, что если Турция повернёт против нас, Армения, даже дашнакская, будет форпостом в борьбе против наступления турок».6
Российскому Наркоминделу приходилось не только успокаивать Баку, но и взывать о поддержке к Эривани. Буквально на следующий день, 21 июля, обращаясь к Оганджаняну (своему армянскому коллеге), Чичерин так сформулировал принципы политики СНК на Кавказе: оказание дружественного содействия армянскому народу; для предотвращения кровопролитных конфликтов – занятие спорных территорий частями Красной Армии; использование дружественных отношений с Турцией только для того, чтобы обеспечить армянам приобретение достаточной для своего развития территории.7
В Эривани не поняли или не захотели понять Чичерина. Дважды армянский министр иностранных дел отклонял позицию Москвы. Мотивировал то весьма своеобразно: «Пребывание российских советских войск в спорных (в случае Зангезура бесспорных) районах Армении не столько способствует предотвращению кровавых конфликтов между Арменией и Азербайджаном, а скорее содействует их развитию.8
Можно лишь предположить, что такую оценку, скорее всего, породило содержание непродуманного обращения Карабахского ревкома, выпущенного в мае. Ведь в нём весьма недвусмысленно говорилось: «Сегодня независимая Азербайджанская Советская Республика, возглавляемая Коммунистической партией, приглашает вас в свои братские объятия, чтобы вместе с вами повести борьбу с общим врагом – дашнаками и Антантой».9
Всё же, Чичерину удалось добиться желаемого. 10 августа полпред РСФСР Б.В. Легран и представители армянского правительства А. Джамалян и А. Бабалян, подписали в Эривани временный договор. Он, прежде всего, зафиксировал признание Советской Россией независимости Армении и прекращение между ними военных действий, которыми армянская сторона назвала занятие частями XI армии Зангезура, Карабаха и Нахичевани.
Вместе с тем, договор устанавливал: «Занятие советскими войсками спорных территорий не предрешает вопроса о правах на эти территории Республики Армении или Азербайджанской Советской Социалистической Республики. Этим временным занятием РСФСР имеет в виду создать благоприятные условия для мирного разрешения территориальных споров между Арменией и Азербайджаном на тех основах, которые будут установлены мирным договором, имеющим быть заключённым между РСФСР и Республикой Армения в скорейшем будущем».10
По чистой случайности именно 10 августа (под Парижем, в Севре) султанское правительство подписало мирный договор со странами Антанты, а также и Арменией. Установивший, среди прочего, и границу между Турцией и Арменией. К последней отходили четыре из шести населённых армянами вилайетов – Трабзон, Эрзерум, Ван и Битлис. Кроме того, Севрский договор предусматривал и быстрейшее определение Арменией своей границы с Грузией.11
Именно эти статьи и заставили Кемаль-пашу отказаться от прежних договорённостей, счесть крайне необходимым сохранить присутствие своих сил в северо-восточном регионе, который мог быть вскоре отторгнут. Приказал командующему Восточным фронтом генералу К. Карабекиру удержать их любой ценой.
В свою очередь, дашнакский режим решил, что наконец-то наступил долгожданный час объединения всех армянских земель в рамках национального государства. Рассчитывая на непременную, в случае нужды, поддержку Великобритании. Франции, Италии (они сохраняли своё военное присутствие неподалёку – в Северной Персии, Курдистане, Киликии), – а также и гаранта независимости Армении, президента США, армянские войска попытались сами вытеснить турок из передаваемых им Севрским договором вилайетов. Но их наступление, начатое 24 сентября, всего через четыре дня захлебнулось, а затем перешло в паническое отступление. 29 сентября они оставили Сарыкамыш, 30 сентября – Каре.
Воспользовавшись тем, Грузия поспешила нарушить старое соглашение с Арменией и занять до тех пор спорную, объявленную нейтральной, зону – Ахалкалакский и Борчалинский уезды Тифлисской губернии.
Москву совершенно не устраивал такой поворот событий. Полный разгром дашнакских сил означал не только оккупацию всей Армении кемалистами, но и выход их на границу с Азербайджаном, ещё менее года назад – естественным и надёжным союзником Турции. Потому-то уже 5 октября Чичерин настойчиво предложил ПБ «предостеречь турок против продвижения внутрь Армении». И напомнил о своей старой позиции, не претерпевшей изменений и после советизации Азербайджана. «При обсуждении армяно-азербайджанских споров я всё время указывал, что в случае поворота турецкой политики на путь завоевательных тенденций на Кавказе, Армения будет против неё барьером и будет нас защищать».12
Теми же соображениями Чичерин месяц спустя поделился и со Сталиным. «В наших отношениях к Армении и Грузии, – писал он 5 ноября, – не следует ни на минуту забывать, что при новом повороте колеса истории эти страны могут оказаться нужными для нас барьерами против завоевательной политики переменивших фронт турецких националистов. В нашей ставке на мусульманство приходится всё время считаться с тем, что в один прекрасный день антибольшевистская тенденция, как это уже имело место в Афганистане, может оказаться сильнее, чем антианглийская. Я всё время предостерегал и предостерегаю против односторонней ставки на одно мусульманство, представителем которого был у нас Нариманов».13
Но как же, каким образом добиться искомого? Поначалу Чичерин видел выход только на пути переговоров. «Возможности ограничить движение турок», – писал он Леграну 9 октября, – у Москвы «нет, и придётся дипломатничать во всех направлениях… Мы должны выступить как миротворцы для успокоения борющихся элементов и для предотвращения кризисов… вообще всё, что может служить успокоением, должно быть нами поддерживаемо». А среди таких возможных мер видел и «передачу власти коммунистам /в Армении – Ю.Ж./ без давления, ибо мы в настоящее время должны воздерживаться от всякого давления».14
Но уже месяц спустя Чичерин счёл возможным и силовой метод установления мира в регионе. «Троцкий считает, – сообщил он 7 ноября Сталину, находившемуся в Баку, – что в военном отношении мы на Кавказе усилились и он не возражает против посылки войск в Армению для советизации».15 Не очень полагаясь на телеграф, Чичерин повторил своё предложение через Леграна. «Передайте Сталину, – указывал он, – что ввиду улучшения нашего положения на других фронтах /разгром Врангеля в Крыму – Ю.Ж./, нашего усиления на Кавказе, военные больше не возражают против большей активности на Кавказе. Обращение к нам армянского правительства заставляет нас вмешаться».16
Чичерин далеко не случайно не принимал решения, дожидаясь связи со Сталиным. Ведь тот с 4 ноября находился в Баку, где проходило совещание членов Кавбюро и Политбюро ЦК Компартии Азербайджана. На нём, основываясь на предельно точной, достоверной информации о положении во всём Закавказье, предстояло дать Москве предложение о дальнейших действиях по отношению к Армении, чьи вооружённые силы были уже практически разгромлены турецкой армией, и к меньшевистской Грузии. Как выяснилось, кемалисты попытаются как бы мимоходом, в ходе боевых действий, захватить не только Эриванскую губернию с Нахичеванским уездом, но и Батумскую область, на которую давно претендовали. Но в таком случае в события непременно вмешается Великобритания, считавшая Батум слишком важным стратегическим пунктом, чтобы отдавать его врагу.
Всё это и превращало ситуацию в предельно опасную, ибо один-единственный неверный шаг мог привести Советскую Россию к войне либо с Турцией, либо с Великобританией, а в её лице – со всей Антантой. Поэтому ответ Сталина оказался тщательно взвешенным.
«Если Александрополь будет взят, – сообщил он в Москву 8 ноября, – наиболее вероятной считаю комбинацию о максимальных требованиях /к кемалистам – Ю.Ж./. Во всяком случае, придётся действовать по обстановке. Все зависит оттого, какую позицию займут турки в связи с переговорами с Антантой. Мне достоверно известно, что старый константинопольский /султанский – Ю.Ж./ кабинет Фарид-паши сменён Мушир Изет-пашой для того, чтобы облегчить переговоры с Кемалем, нежелающим иметь дело с Фарид-пашой».
Только затем и дал ответ на телеграммы Чичерина, в которых тот ссылался на мнение Троцкого. «Одно несомненно, – указывал Сталин, – нужно немедленно двинуть воинские части к границам Армении и, при необходимости, войти с ними в Эривань. Подготовительная работа в этом духе ведётся Орджоникидзе как членом Реввоенсовета /Кавказского фронта – Ю.Ж./» 17
Несмотря на столь решительную поддержку своего плана, глава российского внешнеполитического ведомства всё же попытался в последний раз использовать дипломатию. Использовал как формальный предлог отчаянный призыв дашнакского режима (после вступления 7 ноября турок в Александрополь) спасти их от полного разгрома. 11 ноября Чичерин направил Мустафе Кемалю телеграмму следующего содержания:
«Ввиду обращения армянского правительства о посредничестве Советской России между Арменией и Турцией и согласия на то представительства Турецкого национального правительства /данного ещё в июле – Ю.Ж./, Советское правительство извещает Вас, что принимает на себя посредничество и с этой целью отправляет в район военных действий своего полномочного представителя Мдивани».18
Теперь уже Ангора, упоённая победами, без каких-либо объяснений отклонила оливковую ветвь, протянутую Чичериным. Только тогда Москва для спасения Армении решилась на её советизацию. Подтолкнула к тому информация, собранная Сталиным на Кавказе и изложенная 23 ноября в телеграмме Ленину. «У армян войск не стало – писал Иосиф Виссарионович, – турки при желании могут занять всю Армению без труда… Турки уже теперь стараются завести связь с недовольными элементами Азербайджана, принимают петиции от последних и стремятся иметь общую границу с Азербайджаном, что особенно опасно теперь».19
29 ноября в Казахе, где находились части Красной Армии, был образован Ревком, возглавленный С. Касьяном, и провозгласивший образование Социалистической Советской Республики Армении.
В декларации не скрывалось, что «Красная Армия и Советская Россия получили возможность по зову восставшего народа оказать нам братскую помощь в избавлении Армении от агентов Антанты – дашнакцаканского правительства, по восстановлению живых сил страны и в закладке основ мирной трудовой жизни».
Вместе с тем, авторы декларации сочли крайне важным заявить и о более значимом в те дни: «Революционный комитет Советской Армении имеет гарантии действительного сочувствия со стороны братского Советского Азербайджана и твёрдо верит в то, что установлением в Армении Советской власти раз и навсегда устранятся спорные вопросы, стоившие так много крови рабочим и крестьянам обеих стран».20
Доказательство «действительного сочувствия» не заставило себя ждать. Всего через сорок восемь часов, 2 декабря в Баку Нариманов огласил встречную декларацию. Документ, который и объяснил, что же имел в виду Сталин, говоря о ведшейся «подготовительной работе»:
«Советский Азербайджан, идя навстречу братской борьбе братского армянского трудового народа против власти дашнаков, проливающих и проливших невинную кровь наших лучших товарищей-коммунистов в пределах Армении и Зангезура, объявляет, что отныне никакие территориальные вопросы не могут стать причиной кровопускания двух вековых соседних народов – армян и мусульман.
Территории Зангезурского и Нахичеванского уездов являются нераздельной частью Советской Армении, а трудовому крестьянству Нагорного Карабаха предоставляется полное право самоопределения. Все военные действия в пределах Зангезура прекращаются, а войска Советского Азербайджана выводятся».21
Одновременно 2 декабря было подписано и первое соглашение РСФСР и Советской Арменией. Оно, в частности, зафиксировало «бесспорно входящими в состав Социалистической Советской Республики Армения» Эриванскую губернию – следовательно, и принадлежащий к ней Нахичеванский уезд; части Карсской области – её границы пока не определялись; часть Казахского уезда – иными словами – Зангезур, и «те части Тифлисской губернии, которые находились в обладании Арменией до 23 октября 1920 года», то есть до захвата Грузией Ахалкалакского и Борчалинского уездов, они же – «нейтральная зона Лори».22
Судьба сыграла с дашнакским правительством очень злую шутку. В тот самый день, когда Азербайджан торжественно объявил о передаче Советской Армении всех без исключения спорных районов, оно подписало в Александрополе с представителями Турции позорный, означавший полную и безоговорочную капитуляцию, мирный договор. Из-за полного провала своей военной авантюры согласилось снять свою подпись под Севрским договором и, тем самым, официально, юридически отказалось от каких бы то ни было претензий в дальнейшем на Турецкую Армению. Более того, отдало туркам всю Карсскую область, да ещё и подтвердило проведение в Нахичеванском уезде «плебисцита», заведомым результатом которого должно было стать создание там протурецкой «особой администрации».23
В тот день дашнаки как бы забыли, что всего четыре месяца назад, на переговорах с наркомом иностранных дел Советского Азербайджана М.Д. Гусейновым, организованных на нейтральной почве (в Тифлисе) полпредом РСФСР в Грузии С.М. Кировым, они настойчиво требовали передачи им Зангезура, Карабаха и Нахичевани.24 Теперь же отказались от более чем половины территории, которую контролировали, сохранив лишь земли, прилегавшие к Эривани и озеру Севан.
Александропольский договор дискредитировал дашнаков как выразителей и защитников национальной идеи, предопределив их политический крах. Хотя их правительство и бежало из столицы в горы, на север (в Зангезур), пыталось организовать партизанскую борьбу и с Советской Арменией, и с частями Красной Армии, всё же в середине июля 1921 года они вынуждены были сложить оружие и примириться с окончательным поражением.
На том, однако, установление границ Армении не закончилось. Уже 15 декабря Ангора нотой на имя Чичерина поспешила заявить Москве о непреклонном стремлении сохранить все свои позиции, зафиксированные Александропольский договором.
«Турецко-армянский мир, – подчёркивал исполнявший обязанности министра иностранных дел кемалистского правительства А. Мухтар, – является не насильственным миром, а миром, основанном на праве народов на самоопределение, и мы можем аннексировать лишь территории с турецким населением, против которого дашнаками совершены известные Вам зверства».
«До нас доходят слухи, – продолжал Мухтар, – что вследствие перемены режима в Армении, по всей вероятности, временной /Ангора явно рассчитывала на возвращение столь ненавидимых ею, но оказавшихся столь удобными, дашнаков в Эривань – Ю.Ж./, Вы можете пересмотреть упомянутый договор и вернуть Армении территории с турецким населением, для которого это решение послужит прелюдией к истреблению в недалёком будущем».25
В ответной ноте от 19 декабря Чичерин весьма деликатно, чисто дипломатически предложил иной выход из сложившегося положения. Российское правительство, писал он, «убеждено, что и турецкий народ, и турецкое правительство, чтобы засвидетельствовать свои добрые чувства ко всем советским республикам, предпримут необходимые меры, чтобы турецкая армия незамедлительно очистила Александропольский округ и все другие пункты, расположенные к северу и востоку от округа Каре, оккупация которых, по нашему мнению, не должна предрешать окончательную турецко-армянскую границу».26
Ноту, аналогичную своей же, от 15 декабря, турецкий МИД направил и в Эривань. И получил ответ, датированный 8 января 1921 года, ничем не отличавшийся от российского. Нарком иностранных дел Советской Армении Бекзадян прежде всего поставил под сомнение правомочность соглашения дашнаков и кемалистов, заключённого 2 декабря.
«Правительство Великого Национального Собрания Турции, – отмечал нарком, – находит возможным исходить и базироваться на Александропольском договоре, характерном лишь для специфических условий и определённого момента, обусловленного военными успехами Турции с одной стороны, и предсмертной агонией дашнакского национализма – с другой». Категорически отклонил все якобы демократические процедуры, проведённые турками на захваченных землях: «Ссылка Вашего правительства на произведённый им ранее плебисцит в районах, оккупированных турецкими войсками, в результате чего само население последних высказалось за присоединение к Турции, мало убедительна, поскольку плебисцит этот был проведён в обстановке военной оккупации путём одностороннего акта».
Завершил же текст ноты Бекзадян точно так же, как и Чичерин: «Правительство ССР Армения не видит достаточного оправдания… в дальнейшем пребывании Ваших войск в Александропольском округе и смежных районах, в полосе этнического расселения армянского населения… Правительство ССР Армения выражает надежду, что правительство Великого Национального Собрания Турции… не замедлит отвести свои войска из Александропольского округа и смежных районов этнического расселения армянского населения».27
Ангора, уповая на своё бесспорное военное превосходство в регионе и зная, что Советская Россия, не имея пока сил на новую войну, вынуждена будет смириться с её требованиями – аннексией Карсской области, не реагировала на заявления ни Москвы, ни Эривани.
…Менее драматично, хотя и столь же напряжённо, развивались события в соседней Грузии. В единственной закавказской республике, изначально сложившейся (но отнюдь не мирно, не добровольно) как многонациональная. В республике, являвшейся ключевым пунктом края – ведь и Закавказская железная дорога, и нефтепровод, бравшие начало в Баку, кончались в Батуме. Центре области, населённой, хотя и грузинами, но исповедовавшими ислам, почему и тяготевшими не к Тифлису, а к Стамбулу. В портовом городе, где за три года, прошедших после революции, власть кардинально менялась трижды. Сначала в нём хозяйничали турки, затем англичане, а с апреля 1920 года – Лига Наций, взявшая его под своё «покровительство».
Не менее сложным оставалось положение и далее к востоку по южной границе. В зоне Лори, которую в 1919 году из-за находившихся там медных рудников оккупировали британские войска, на смену которым пришли для защиты своих братьев по крови армянские, потом грузинские и, в конце концов, Красная Армия. То же можно было наблюдать и на севере, где захватническая политика Тифлиса проявилась наиболее ярко. Правительство меньшевиков силой оружия подавило стремление Абхазии к самоопределению, а затем двинуло свои полки далее – в Сочи, к Туапсе и Новороссийску, беззастенчиво считая всё Черноморское побережье «своим». Развязало потому скоротечную войну с деникинской армией и потерпело от неё сокрушительное поражение. Зато сумело захватить Южную Осетию, дважды подавляя там восстания местного населения, надеявшегося на воссоединение с Северной Осетией.
Пытались меньшевики проводить и «просто» собственную политику. Дали приют разогнанной Деникиным Кубанской Раде, членам разбешавшегося Горского правительства, позволили создать в Тифлисе «Комитет содействия горцам и терским казакам по освобождению их от большевиков». Вместе с тем, пресекали все попытки грузинских большевиков развернуть деятельность, отправляя их в тюрьмы.
Москве до поры до времени (до разгрома Врангеля, представлявшего куда большую угрозу для Северного Кавказа, да ещё в разгар войны с Польшей) приходилось мириться с меньшевистским режимом, делая, вместе с тем, всё возможное, чтобы обезопасить себя со стороны Кавказа. Только потому и пошла на заключение мирного договора с Грузией, подписанного 7 мая 1920 года заместителем наркома иностранных дел Л.М. Караханом и членом Учредительного собрания Грузии Г.И. Уратадзе. Договора, судя по его содержанию и стилистике, подготовленного лишь одной стороной, в Тифлисе, и более чем небрежно прочитанного загодя в НКИДе.
Статьёй первой РСФСР признавала «независимость и самостоятельность грузинского государства», отказывалась «добровольно от всяких суверенных прав, кои принадлежали России в отношении к грузинскому народу и земле», второй – обязывалась «отказаться от всякого вмешательства во внутренние дела Грузии». Третьей – соглашалась с описанием весьма странно пролёгшей российско-грузинской границы: «По реке Псоу до горы Аханхча, через гору Аханхча и через гору Агапет и по северной границе бывших губерний Черноморской, Кутаисской и Тифлисской до Закатальского округа и по восточной границе этого округа до границы с Арменией».28
Такое описание содержало три грубейшие ошибки, непростительные для международного документа. Ошибки, которые проглядел уроженец Кавказа, как оказалось, не знающий совершенно географии Карахан. Слова «по реке Псоу» и «по северной границе» Черноморской губернии противоречили друг другу, ибо река Псоу являлась южной границей Черноморской губернии, отделявшей (дай отделяющей поныне) её от Абхазии. Уже поэтому Тифлис получал право претендовать, и при полном письменном согласии Москвы, на Черноморское побережье вплоть до Новороссийска.
Упоминание о северной и восточной границе Закатальского округа, тем самым, включавшего его в состав Грузии, легко могло привести к осложнениям с Советским Азербайджаном, который издавна и вполне законно владел округом, населённым преимущественно азербайджанцами.
Наконец, автор подобного взрывоопасного описания границы, слишком хорошо понимая, «что оно слишком запутано, статьей четвёртой повторил его ещё более туманно: «Россия обязуется признать входящими в состав грузинского государства, кроме отходящей к Грузии в силу пункта 1 статьи III настоящего договора Черноморской губернии /о чём там отнюдь не говорилось, ибо граница устанавливалась по реке Псоу – Ю.Ж./ нижеследующие губернии и области бывшей Российской Империи – Тифлисскую. Кутаисскую и Батумскую со всеми уездами и округами, составлявшими означенные губернии и области /тем самым, Грузия потребовала признать свои права на зону Лори, являвшуюся неразрывной частью Армении – Ю.Ж./, а также округа Закатальский / принадлежал Советскому Азербайджану – Ю.Ж./ и Сухумский / то есть подтвердить границу по реке Псоу! – Ю.Ж./.29
Пять дней спустя, когда все эти вопиющие ошибки и противоречия были обнаружены более сильными в географии сотрудниками НКИДа, потребовалось срочно исправлять их. 12 мая те же лица, Карахан и Уратадзе, подписали ещё один, «дополнительный», договор. Вернее, частично скорректировали третью и четвёртую статьи основного; «Вопрос о спорных местностях на границе между Грузией и Азербайджаном и в Закатальском округе /что было одним и тем же – Ю.Ж./ передаётся на разрешение смешанной комиссии из представителей правительств Азербайджана и Грузии в равном количестве, под председательством представителя РСФСР».30
Но даже и такая уступчивость Москвы не изменила отношения к ней Тифлиса. В конце сентября его власти весьма своеобразно поступили с отступившими в Абхазию двумя тысячами казаков отряда врангелевского генерала Фостикова. Разоружили их, но тут же позволили погрузиться на присланный за ними из Крыма миноносец.31 Тогда же наладили перепродажу Врангелю нефти, которую получали по льготной цене из Советского Азербайджана, наконец, стали помогать имаму Гоцинскому, поднявшему 7 сентября мятеж в Дагестане, чтобы, как и в 1918 году, попытаться создать там имамат, откровенно теократическое государство в тесном союзе с Турцией. Всё происходившее не могло не заставить Москву рассматривать тифлисские власти сознательными пособниками контрреволюции, фактическими участниками Гражданской войны. Когда же 12 октября подписанием перемирия завершилась советско-польская война, а 17 ноября армия Врангеля бежала из Крыма, Наркоминдел счёл необходимым отказаться от примиренческой тактики отношений с меньшевистским правительством.
16 ноября Чичерин открыто предостерёг Грузию в связи с появившимися в западной прессе сообщениями о возможной скорой оккупации Батума вооружёнными силами Великобритании. «Очищение Батума от занимавших его английских войск, – указывал нарком, – составлявших угрозу для безопасности союзной с нами Азербайджанской Республики, было основным и непременным условием заключения мирного договора между Грузией и Россией. Нарушение этого условия и создание, тем самым, новой, ещё более серьёзной угрозы для безопасности РСФСР и АССР, поставило бы российское правительство перед необходимостью принять самые серьёзные меры для ограждения безопасности обеих советских республик.»32
Тем не менее, свои вызывающе конфронтационные действия Тифлис не прекратил. Тогда Чичерину пришлось признать необходимыми самые крайние меры. 20 января 1921 года он писал Ленину: «Нам достаточно ясны неудобные последствия, которые имела бы советизация Грузии и, в частности, её отрицательный эффект в области наших отношений с окраинными государствами /нарком имел в виду страны Прибалтики – Ю.Ж./ – в этом увидят подтверждение нашей якобы агрессивности. Но Грузия так зарвалась, что мы можем оказаться припёртыми к необходимости её советизировать».
Кратко перечислив всё допущенные меньшевистским правительством нарушения майского договора, Чичерин вновь возвратился к своему крайнему предложению. «Сделаем всё возможное для соглашения, – делился он своими планами. – Но Грузия так зарвалась, что надежды мало… Если она отвергнет наши договорные требования, останется только отозвать миссию /РСФСР в Тифлисе – Ю.Ж./. Тогда Советская Армения будет брошена на произвол судьбы. Антанта безнаказанно утвердится в Грузии. Мы не можем позволить так с собой играть и нарушать договор. Необходимо, во всяком случае, теперь же принять на всякий случай подготовительные военные меры. Но надо считаться и с возможностью того, что наша безопасность и престиж потребуют ликвидации этого нарыва».33
Чичерин рекомендовал Ленину лишь подготовиться на всякий случай к военному решению политической задачи. Тем временем правительство Грузии – и премьер Н. Жордания, и министр иностранных дел Е. Гегечкори – решительно не желали трезво оценивать происходившее, продолжали провоцировать Москву. 13 февраля пышно отпраздновали своё признание странами Антанты, чем могли подтвердить подозрения Чичерина в возможности скорого британского или франко-британского десанта в Батуме.
Вслед затем меньшевики запретили обусловленный договором транзит через свою территорию составов с продовольствием для Армении, охваченной страшным голодом.
Последнее и переполнило чашу терпения руководства Советской России. 14 февраля Политбюро одобрило текст телеграммы Ленина в адрес председателя Кавказского бюро ЦК Г.К. Орджоникидзе и Реввоенсовету Кавказского фронта:
«Цека склонно разрешить 11-й армии активную поддержку восстания в Грузии и занятие Тифлиса при соблюдении международных норм и при условии, что все члены РВС-11, после серьёзного рассмотрения всех данных, ручаются за успех. Мы предупреждаем, что мы сидим без хлеба из-за транспорта, и поэтому ни единого поезда и ни единого вагона не дадим. Мы вынуждены возить с Кавказа только хлеб и нефть. Требуем немедленного ответа по прямому проводу за подписью всех членов РВС-11, а равно Смилги, Гиттиса, Трифонова и Фрумкина. До нашего ответа на телеграммы всех этих лиц ничего решительно не предпринимать.34
Телеграмма предлагала использовать как повод для вмешательства в восстание, организованное Кавказским бюро ЦК, в занятой уже советскими войсками нейтральной зоне Лори. В силу же предполагавшегося наступления по двум направлениям – и с юга, и с севера – потребовала полного согласия на операцию всего руководства Кавказского фронта. И его командующего В.М. Гиттиса, и членов Реввоенсовета фронта И.Т. Смилги. В.А. Трифонова, а так же и члена Кавбюро, уполномоченного Наркомпрода по Северному Кавказу М.И. Фрумкина.
Одновременно из Москвы в тот же адрес ушла ещё одна телеграмма, носившая разъяснительный характер:
«Цека рассматривает операцию РВС-11 как местную защиту повстанцев нейтральной зоны от грозящего им истребления со стороны белогвардейцев. Считайтесь с этим политическим характером вашей операции во всех ваших публичных выступлениях. Разумеется, мы ожидаем от РВС-11 энергичных и быстрых действий, не останавливающихся перед взятием Тифлиса, если это по военным соображениям необходимо для действительной защиты нейтральной зоны от нового нападения. Мы рассчитываем, что наши предостережения учтены Вами со всей серьёзностью. Извещайте ежедневно».35
Тем самым, поначалу действия 11-й армии расценивались только как защита армянского населения зоны Лори, и не больше. Даже вступление в Тифлис в Москве полагали не непременным, а только вынужденным локальной операцией. Однако Г.К. Орджоникидзе, желая реабилитировать себя за организованное им неудачное весеннее восстание (одновременно в Армении и Грузии), решил идти до конца.
Образованный стараниями Орджоникидзе заблаговременно, ещё 12 февраля, в зоне Лори, ревком во главе с грузинским коммунистом Ф. Махарадзе, пошёл ва-банк. С началом продвижения частей 11-й армии, 18 февраля, провозгласил создание Грузинской Социалистической Советской Республики. Воспользовавшись же тем, что переход в 60 километров до Тифлиса, даже пешком, в зимних условиях занял у красноармейцев всего неделю, 25 февраля оказался в грузинской столице. Там и объявил о взятии всей полноты власти, благо в тот же день правительство меньшевиков, даже не пытаясь оказать сопротивление, бежало в Батум.
Благодаря тому, РВС Кавказского фронта изменил свою тактику. Стремясь свести к минимуму вооружённые столкновения с Национальной Гвардией – вооружёнными силами меньшевиков, и дать им возможность просто разойтись по домам, стали продвигать части 11-й армии вглубь грузинской территории предумышленно медленно. Правда, одновременно по двум направлениям – на Кутаис и на Ахалкалаки – Ахалцих – Батум. Затем в действие ввели и 10-ю армию, перешедшую реку Псоу и двинувшуюся на Гагру – Сухум, не встречая ни малейшего сопротивления. Подтвердилось то, что ещё в начале октября отметил российский военный атташе в Тифлисе Сытин – «местное население абхазцы питают страшную ненависть к грузинам».36
Несмотря на одержанную бесспорную победу, грузинский ревком не торопился с советизацией. Меньшевистскую Национальную Гвардию распустил только 11 марта, а Учредительное собрание (парламент) – ещё позже, 24 марта. И лишь месяц спустя приступил к созданию новых органов власти, Наркоматов. Такая кажущаяся нерешительность объяснялась начавшейся 26 февраля в Москве конференции Турции и РСФСР, при участии представителя Азербайджана, призванной выработать приемлемые для трёх сторон условия мирного договора.
Ещё при подготовке конференции, в ноябре 1920 года, выявились очень серьёзные расхождения в позициях Москвы и Ангоры по территориальному вопросу. Министр иностранных дел кемалистов Бекир Сами упорно требовал признания непоколебимости соглашения, достигнутого с дашнаками 2 декабря.
«Наши военные круги, – беззастенчиво раскрывал он в послании Чичерину собственные планы, – единодушно придерживаются мнения, что Советская Россия даст понять новой Армении, что Ангорское национальное правительство останется искренним другом Армении, если армяне будут уважать статьи договора, что всякие требования и притязания сверх определённых установленных границ, указанных в этом договоре, может послужить только возобновлению прежних распрей /иными словами – войны, Ю.Ж./, а, следовательно, повредит жизненным их интересам.
Изменение нынешнего положения и, в особенности, образование Армении в Турции /то есть в четырёх северо-восточных вилайетах – Ю.Ж./ или просто остатки Армении в какой-либо части наших восточных провинций /имелась в виду Карсская область – Ю.Ж./, ни в коем случае не может быть ни рассматриваемо, ни принято Ангорским национальным правительством».37
Чичерин трезво расценивал сложившуюся ситуацию и потому предлагал собственный план ведения переговоров, основанный на защите национальных интересов.
«Если мы, – писал он в ПБ 3 декабря, – не окажем дипломатического содействия Советской Армении, это, несомненно, разочарует сторонников советизации… Мдивани /специальный представитель НКИД в Ангоре – Ю.Ж./ должен обуздывать турок и умерять их требования по отношению к Армении… Турки ожидают от нас дальнейшей помощи и вооружением, и золотом, и мы, таким образом, имеем ещё могущественный способ воздействовать на них. Мы могли бы обещать туркам возобновление нашей помощи, если они удалятся из Армении.
Надо иметь в виду, что Каре есть ключ к Баку. Когда в Бресте мы уступили Каре, военные специалисты объяснили нам, что эта возвышенная местность есть необходимое прикрытие для Тифлиса. При нынешнем положении, когда можно ожидать в довольно близком будущем советизации Грузии, а дальнейшая ориентация Турции под большим вопросом, необходимо считаться и с этим соображением.
Независимость Армении должна быть гарантирована, причём, мы по-прежнему должны настаивать на определении границы смешанной комиссией с нашим участием. Надо гарантировать независимость Грузии, но не неприкосновенность её нынешних границ, ибо в составе Грузии имеются спорные местности, на которые Турция претендует и которые, может быть, в дальнейшем ходе событий будут ей уступлены. Независимости некоторой части Турецкой Армении следует по-прежнему добиваться, но не ультимативно».38
И всё же, даже на третий день переговоров в Москве, Чичерин вынужден был признать неудачу своей линии. «Сегодня. – информировал он Сталина, – было шестичасовое заседание так называемой Политической комиссии. Положение с турками, очень сложное, далеко неутешительно. Их требования баснословны во всех отношениях, причём они требуют ответа правительства в трёхдневный срок и заявляют, что в случае отказа уедут.
Прежде всего, мы споткнулись на их «национальном пакте», который является как бы их хартией, был принят ещё в Константинополе до разгона парламента, и поэтому в их устах считается особенно священным и неприкосновенным.
Вторая статья его гласит, что в санджаках Батум, Ардаган и Каре, уже в 1917 году свободно решивших снова присоединиться к отечеству, Турция согласна ещё раз провести плебисцит. Самое существенное для нас при этом есть претензия на Батум и требование или просто отдать Турции Батум, или провести плебисцит в Батумском санджаке, как известно, населенном мусульманами-аджарцами. Во время нашего чрезвычайно долгого и ожесточённого спора о Батуме, Юсуф Кемаль /брат Мустафы Кемаля, глава турецкой делегации в Москве – Ю.Ж./ сказал между прочим, что Мдивани частным образом рекомендовал туркам войти в Батум».39 Такой же характер носили все двадцать дней переговоров.
Российская делегация, как ни пыталась, так и не сумела настоять на своём. Только под угрозой возможной войны в Закавказье, которая легко могла перекинуться и на Северный Кавказ, она пошла на подписание 16 марта более чем невыгодного для себя договора. Подтвердила непризнание Турцией Севрского договора и, следовательно, отказ Армении от четырёх вилайетов, населенных армянами. Вынуждена была согласиться (статья I) с крайне неблагоприятным прохождением границы с Турцией. Отрезавшей не только южную часть Батумского округа, но и всю Карсскую область. Со своей стороны, турецкая делегация «уступила Грузии сюзеренитет над портом и городом Батумом» и северной частью области. Правда, тут же была сделана оговорка о непременной автономии Аджарии. Мало того, статья III отмечала, что и Нахичеванская область должна стать автономной, да ещё и под протекторатом Азербайджана.40
Москве пришлось (и исключительно по собственной воле) практически во всём уступить Ангоре. Не удалось защитить, отстоять интересы Армении, да еще и дезавуировать декларацию ревкома Азербайджана от 2 декабря.
Скрепив своей подписью советско-турецкий договор, Чичерин поставил в ложное положение и Сталина, всего три с половиной месяца назад с гордостью писавшего в «Правде»: «Советский Азербайджан добровольно отказался от спорных провинций и декларирует передачу Советской Армении Зангезура, Нахичевани, Нагорного Карабаха… Пусть знают все, кому ведать надлежит что так называемую армянскую «проблему», над которой тщетно ломали головы старые волки империалистической дипломатии, оказалась в силах разрешить только Советская власть».41
Как теперь должен был чувствовать себя он, немало потрудившийся – вместе с Орджоникидзе – для столь быстрого и мирного завершения конфликта, унёсшего только за последние три года не один десяток тысяч жизней? Да ещё знавшего, сколь тяжело удалось добиться от ревкома Азербайджана такой уступки.
…В дни московской конференции вроде бы подтвердились слова Ю. Кемаля о двуличном, если не сказать – изменническом, поведении Б. Мдивани. Тем не менее, месяц спустя его утвердили председателем Совнаркома Грузинской ССР.
9 марта два турецких полка, стоявших на левом берегу Пороха, по приказу командующего Восточным фронтом генерала Кара-Бекира перешли реку и, быстрым маршем пройдя девять километров, заняли Батум. Пока ещё не советский, но уже ничей. Члены трёх правительств, обосновавшихся там после бегства из Тифлиса меньшевистской Грузии, мусаватистского Азербайджана и Горской Республики, грузились на пароход «Франц Фердинанд», чтобы проследовать в изгнание. В Константинополь, под надёжную защиту вооружённых сил Антанты.
18 марта «Франц Фердинанд» ушёл с батумского рейда, взяв курс на запад, к Босфору. На следующий день город покинули и турки.
2. X съезд уходит от решения
12декабря 1920 года «Правда» известила о созыве 6 февраля X съезда РКП(б). Главным из выносимых на рассмотрение делегатов должна была стать проблема профсоюзов. Ещё в ноябре приведшая к острейшей дискуссии, расколовшей партию.
Генеральный секретарь ВЦСПС Я.Э. Рудзутак, поддержанный Лениным и Зиновьевым, настаивал на подчинённом партии участии рабочих организаций в решении хозяйственных вопросов. Троцкий, на сторону которого встали семь членов ЦК из одиннадцати (Н.И. Бухарин, А.А. Андреев, Ф.Э. Дзержинский. Н.Н. Крестинский, Е.А. Преображенский, Х.Г. Раковский, Л.П. Серебряков), пять членов ЦК КПУ из десяти (В. Аверин. Н. Иванов, Т. Кин, Ф.Я. Кон, Г.Л. Пятаков), два члена Президиума ВЦСПС (А.З. Гольцман, И.В. Косиор), счёл самым «разумным», наиболее приемлемым для быстрейшего перехода к коммунизму – милитаризировать рабочих. Всех. И подчинить их строжайшей воинской дисциплине, организовать на армейский лад.
Столь одиозная, откровенно леворадикальная позиция привела к иной крайности, её прямой противоположности. Заявившим о себе тогда же двум весьма близким друг к другу группам. А.Г. Шляпникова, А.М. Коллонтай и ещё сорока трёх делегатов съезда, назвавших себя «Рабочей оппозицией». Второй, более малочисленной, Т.Г. Сапронова, А.С. Бубнова, Н. Осинского (В.В. Оболенского) – «Платформы демократического централизма». И те и другие дружно провозгласили сохранение ведущей роли пролетариата (что только ему и принадлежит наиглавнейшая роль в решении вопросов внутренней жизни страны, в управлении промышленностью).
Столь невиданный после взятия партией власти её раскол, да ещё по одному– единственному вопросу (правда, вопросу принципиальному) – о месте и роли победившего пролетариата в его же пролетарском государстве – привёл к тому, что порождённая им дискуссия заняла шесть из восьми дней заседаний съезда. Поставила и РКП(б), и КП(б)У на грань полного размежевания на две, а то и три партии.
В конце концов победили сторонники Ленина и Зиновьева. Победили, только благодаря непререкаемому авторитету Владимира Ильича. А заодно добились запрещения отныне создавать какие-либо внутрипартийные фракции. Иными словами, повторения слишком опасной ситуации. Лишь из-за того столь же важный вопрос – об отказе от продразвёрстки, иных «военно-коммунистических» мер, о введении продналога, всяческой поддержке сельскохозяйственной кооперации, о разрешении свободной торговли (что и означало переход к новой экономической политике) – прошёл практически без дебатов.
На фоне жарких споров о единстве РКП(б), не стихавших шесть дней, также незаметно прошёл и доклад Сталина «Задачи партии в национальном вопросе». Ну, а в обсуждении приняли участие всего три депутата. Волновало всех иное.
Как и всем остальным докладчикам, Сталину пришлось подготовить и опубликовать в «Правде» тезисы (то есть проект резолюции) загодя, 10 февраля.42 (Открытие съезда перенесли на месяц, на 6 марта). Такая несомненно демократическая процедура позволяла достичь очень многого, давала возможность тем, кто придерживался иной точки зрения на проблему, так же, заранее, изложить свои взгляды и тщательно, продуманно аргументировать их. Докладчику – подготовить необходимые возражения, иные доказательства своей правоты. Делегатам – внимательно изучить доводы двух, а то и трёх-четырёх сторон, обдуманно занять сторону кого-либо из них. А всё это вместе экономило время работы съезда.
Свои тезисы Сталин начал в обычной для него манере. С выявления причин своеобразия национального вопроса в России. С объяснения того, почему же Западной Европе такие проблемы оказались неприсущими. И продемонстрировал притом глубокое понимание исторических процессов.
«Там, – растолковывал он, – где образование наций в общем и целом совпало по времени с образованием централизованных государств, нации, естественно, облеклись в государственную оболочку, развились в самостоятельные буржуазные национальные государства…
На востоке Европы, наоборот, образование централизованных государств, ускоренное потребностями самообороны (нашествие турок, монголов и пр.), произошло раньше ликвидации феодализма, стало быть, раньше образования наций. Ввиду этого нации не развились здесь и не могли развиться в национальные государства, а образовали несколько смешанных, многонациональных, буржуазных государств, состоящих обычно из одной сильной господствующей нации и нескольких слабых подчинённых. Таковы Австрия, Венгрия, Россия…
Империалистическая война, – продолжал Сталин, – привела к полному распаду побеждённых старых многонациональных государств (Австрия, Венгрия, Россия 1917 года) и, наконец, как наиболее «радикальное», решение национального вопроса буржуазией, к образованию новых буржуазных национальных государств (Польша, Чехословакия, Югославия, Финляндия, Грузия. Армения и др.)
Но образование новых самостоятельных государств, – подчеркнул Сталин, – не установило и не могло установить мирного сожительства национального, не устранило и не могло устранить ни национального неравенства, ни национального гнёта, ибо новые национальные государства… не могут существовать:
а) без угнетения своих национальных меньшинств (Польша, угнетающая белорусов, евреев, литовцев, украинцев; Грузия, угнетающая осетин, абхазцев, армян; Югославия, угнетающая хорватов, босняков и т. д.); б) без расширения своей территории за счёт соседей, что вызывает конфликты и войны (Польша против Литвы, Украины, России; Югославия против Болгарии; Грузия против Армении, Турции и т. д.)».
Перечисление вооружённых столкновений, бушевавших в Восточной Европе, выглядит в тезисах Сталина вполне естественно. Ведь о них тогда постоянно сообщали информационные агентства, писали газеты всего мира. Невероятно другое. Как бы давая прогноз предстоящего, Сталин не ошибся ни по одному пункту! Провидчески указал на грядущие распады (и именно по этническим границам) молодых, только что созданных по воле Антанты и Парижской мирной конференции новых государств, существование и целостность гарантировали Франция и Великобритания.
Польши – утратившей в 1939 году и Виленскую область с литовцами, и восточные воеводства, населённые белорусами, украинцами. Югославии – дважды принудительно расчленённой (сначала, в 1941 году, нацистской Германией, а затем ещё раз, уже НАТО, в 1992, когда на её месте появились Хорватия. Босния, Сербия, Словения, Македония). Грузии – лишившейся в 2008 году Абхазии и Осетии. Не упомянул Сталин только о «разводе» Чехии и Словакии. Видимо, догадываясь, что он единственный будет мирным.
После экскурса в далёкое и недавнее прошлое, после анализа ситуации, сложившейся к началу 1921 года в Восточной Европе, Сталин остановился на более близком депутатам съезда. Охарактеризовал национальные отношения в пределах бывшей Российской Империи. В который раз после падения самодержавия настойчиво повторил: «Победа Советов и установление диктатуры пролетариата /той самой, из-за которой в те самые дни ломали копья Ленин и Троцкий, Шляпников и Сапронов – Ю.Ж./ является основным условием уничтожения национального гнёта, установления национального равенства, обеспечения прав национальных меньшинств… Образование советских республик в Азербайджане, Армении привели к тем же результатам, уничтожив национальные столкновения и разрешив вековую вражду между турками и армянами, между азербайджанскими и армянскими трудящимися массами».
Предлагая только такой фундамент, единственно возможный для мирного сожительства, Сталин ни в малейшей степени не подтасовывал факты. Сознательно старался избегать цитат из работ Маркса, свёл к минимуму использование марксистских формулировок, терминов. И вслед за тем перешёл к основному. К тому, что полагал наиглавнейшей задачей партии на ближайшее обозримое будущее. То, что и предлагал депутатам поддержать. Тем более что на этот раз выступал не только от своего имени, но и от всего Политбюро, только что одобрившего его тезисы.43
«Изолированное существование отдельных советских республик, – пояснял Сталин, – неустойчиво, непрочно ввиду угрозы их существованию со стороны капиталистических государств. Общие интересы обороны советских республик, с одной стороны, задача восстановления разрушенных войной производительных сил, с другой, и необходимая продовольственная помощь нехлебным советским республикам со стороны хлебных, с третьей стороны, повелительно диктуют государственный союз советских республик как единственный путь спасения».
Казалось бы, всё ясно, очевидно. Необходимо немедленное объединение, причём, в форме союза. Но нет, Сталин тут же, повторяя систему доказательств, использовал иное понятие – федерация. Она, мол, и «является той общей формой государственного союза, которая даёт возможность: а) обеспечить целость и хозяйственное развитие как отдельных республик, так и федерации в целом; б) охватить всё разнообразие быта, культуры и экономического состояния различных наций и народностей; в) наладить мирное сожительство и братское сотрудничество наций и народностей».
Далее Сталин счёл нужным объяснить и иное. Там, где победили Советы, уже сложился не один, а три вида федерации. Первый – «основанный на советской автономии (Киргизия, Башкирия, Татария, Горцы, Дагестан)». То есть прямое вхождение в состав РСФСР. Второй – «основанный на договорных отношениях с независимыми республиками (Украина, Азербайджан)». Наконец, заметил Сталин, есть и третий вид – «промежуточные ступени» между первым и вторым: Туркестан, Белоруссия. Республики, ещё неавтономные, но уже и не независимые.
Теперь можно было предположить, что далее, как обычно, последует тщательный анализ каждого из видов федерации, и делегатам будет предложен только один из них – как наиболее оптимальный, самый приемлемый. Однако на этот раз Сталин впервые отказался от давно ставшего ему присущим стиля – строго логичного изложения, предельной простоты языка, доступности смысла для каждого. Поступил же теперь иначе явно сознательно. Уклоняясь от весьма нелёгкой задачи отдать предпочтение одному из одинаково не устраивавших его вариантов, а потому предоставляя право сделать должный выбор самим депутатам.
Видимо, Сталину очень тяжело дался вынужденный отказ от предложения съезду провозгласить назревшую необходимость создать унитарное государство. Согласие признать неизбежность при сложившихся обстоятельствах федерации, да ещё и национально-территориальных образований, возникших, утвердившихся как следствие Гражданской войны, как необходимая уступка оказавшимся слишком сильными сепаратистским тенденциям у руководства республик. Хотя советских, социалистических, но вместе с тем и национальных. Судьба автономий не вызывала вопросов – они с создания являлись неразрывными частями РСФСР. К ним же, несомненно, следовало отнести Туркестан, который уже в момент провозглашения был объявлен Республикой Российской Советской Федерации и лишь пока не нёс в названии слова «автономный». Того же (должен был быть уверен Сталин, основываясь на декларации I Всебелорусского съезда Советов – «начать переговоры… по установлению федеративной связи» с Российской Республикой) следовало ожидать и в отношениях с Минском.
Могли вызвать сомнения (да и не только у Сталина) формы будущих политических связей с Украиной, Азербайджаном, с не упомянутой в тезисах Арменией, только что вошедшей в число советских социалистических республик. Именно потому и пришлось Сталину настойчиво взывать, обращаясь, скорее всего, только к ним: «Опыт России… целиком подтвердил всю целесообразность и гибкость федерации как общей формы государственного союза советских республик…
А затем далеко не случайно добавил, преднамеренно делая акцент на слове «добровольный», дабы избежать вполне возможных обвинений в давлении, принуждении:
«Федерация может быть прочной, а результаты федерации – действительными, лишь в том случае, если она опирается на взаимное доверие и добровольное согласие входящих в неё стран… Добровольный характер федерации обязательно должен быть сохранён и впредь, ибо только такая федерация может стать переходной формой к тому высшему единству трудящихся всех стран в едином мировом хозяйстве, необходимость которого становится всё более и более осязательной».
Легко заметить, что слова о «единстве», «трудящихся всех стран» и «мирового хозяйства» выглядят весьма абстрактно, если не двусмысленно. Понимать их можно было как заблагорассудится. Связывать и с грядущей победой пролетариата на земном шаре, и только на территории бывшей Российской Империи. Несомненно, Сталин таким образом пытался угодить сторонникам мировой революции, которых ожидалось на съезде немало, и привлечь их на свою сторону.
Тем Сталин завершил два раздела тезисов из трёх. Посвятил их исключительно проблеме воссоединения советских республик в едином государстве, что к национальному вопросу имело довольно косвенное отношение. В третьем же, последнем разделе, призванном раскрыть суть предстоящей работы партии в данном направлении, снова вернулся к прежней теме, как видно, волновавшей его более всего. К тому же, рассматривал создание федерации как результат уже решённой (и решённой положительно) задачи.
Доказывала то характеристика населения не только РСФСР, но и «связанных с ней советских республик» (как неделимого целого). Состоящего из 115 миллионов жителей Центральной России, Белоруссии, Украины и некоторой части Азербайджана, Армении (которые «прошли в той или иной степени период промышленного капитализма») и 25 миллионов, «сохранявших в большинстве случаев скотоводческое хозяйство и патриархально-родовой быт». Вот последним создание федерации и должно было помочь:
«а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национальному облику этих народов;
б) поставить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения;
в) развить у себя прессу, школу, театр, клубное дело и вообще культурно-просветительные учреждения на родном языке».
Так, чуть ли не слово в слово, повторил все требования, которые выдвигали в Эстонии и Латвии, на Украине и в Грузии ещё весной 1917 года, ставили их перед Временным правительством, как не влияющие на целостность страны. Требования всего лишь буржуазной революции. Но на этом длительном и нелёгком культуртрегерском пути Сталин сумел разглядеть два очень опасных подводных камня. Два уклона, которые избежать очень трудно.
«С одной стороны, – писал Сталин, – работающие на окраинах великорусские коммунисты, выросшие в условиях существования «державной» нации и не знавшие национального гнёта, нередко преуменьшают значение национальных особенностей в партийной работе, либо вовсе не считаются с ними, не учитывают в своей работе особенностей классового строения, культуры, быта исторического прошлого данной нации… Это обстоятельство ведёт к уклону от коммунизма в сторону великодержавности, колонизаторства, великорусского шовинизма.
С другой стороны, коммунисты из местного коренного населения, пережившие тяжёлый период национального гнёта и не вполне ещё освободившиеся от призраков последнего, нередко преувеличивают значение национальных особенностей, либо просто смешивают интересы трудящихся данной нации с «общенациональными» интересами той же нации, не умея выделить первые из последних». А потому и предложил съезду решительно осудить оба уклона.
Собственно, эта мысль для Сталина была не нова. Он уже высказал её месяцем ранее, на совещании коммунистов тюркских народов РСФСР. Правда, тогда оценил как наибольшую угрозу только один уклон – национальный 44. (Действительно, борьба именно с ним оказалась наиболее сложной, длительной. Велась вплоть до начала 30-х годов, и не только идеологически. Вынудила применить силу – ОГПУ, пограничные войска).
И всё же, Сталин ни словом не обмолвился о самом главном. На каких условиях советские республики должны воссоединиться. Станут ли независимые – автономными в составе РСФСР или приобретут какой-либо иной, более высокий статус. Не упомянул и об ином, столь же конфликтном. О взаимоприемлемом установлении границ, пусть даже и административных, а не государственных. Вполне возможно, все эти вопросы, как и усиление серьёзности «великорусского» уклона, произошли только из-за того, что редакторами тезисов оказались Ленин и Бухарин, настоявшие на собственном видении решения проблемы.45
…Между тем, буря, порождённая резким столкновением принципиальных позиций (прежде всего, Рудзутака и Троцкого), продолжала бушевать, шириться, захватывая всё больше и больше партийные массы. Раскалывая и ЦК, и Политбюро. Только потому не стало удивительным, что тезисы Сталина заинтересовали (если судить по публикациям откликов) только одного человека, никогда прежде не проявлявшего интереса к национальному вопросу – Г.В. Чичерина, наркома по иностранным делам. Чьи размышления, названные «Против тезисов тов. Сталина», и опубликовала газета «Правда» в трёх номерах, «подвалами».
То, что именно Чичерин первым выступил с критикой тезисов Сталина, оказалось далеко не случайным. Ведь к тому времени руководимое им внешнеполитическое ведомство проделало весьма необычную и довольно заметную эволюцию. Круто поменяло свои ориентиры, стало наиболее рьяным защитником международного признания всех советских республик, делало для того всё возможное. Продемонстрировало смену своей политики совсем недавно, во второй половине 1920 года.
Ещё 12 июля замнаркома иностранных дел А.А. Иоффе, член ВЦИК Ю.Ю. Мархлевский и ответственный сотрудник НКИД Л.Л. Оболенский подписали мирный договор с Литвой. В нём же, среди остального, определялась и государственная граница двух стран. Но – Литвы с РСФСР, а не с Белоруссией. О последней, провозгласившей свою независимость 30 декабря 1918 года, просто не упоминалось.
Месяц спустя, 13 августа, под договором о перемирии с Финляндией от имени Советской России поставили свои подписи Я.А. Беренс (до того – полпред в Швейцарии), П.М. Керженцев (назначенный вскоре полпредом в Швецию), и Н.С. Тихменев (направленный полпредом в Гельсингфорс). Определили лишь условия прекращения боевых действий и вызывающие споры участки границы.
Наконец, в «Основных положениях мира с Польшей», представленных 17 августа на переговорах в Минске сотрудником НКИД К.Х. Данишевским, декларировалось признание Советской Россией только «независимости и самостоятельности Польской Республики», и никакой иной страны.
На том чисто российская линия на международных переговорах, без какого-либо требования или одобрения со стороны Политбюро, неожиданно пресеклась. Начиная с осени, Наркоминдел (кто бы его теперь ни представлял на переговорах) старался любым способом включить в текст договоров упоминание о независимости какой-либо советской республики либо о создании автономии.
Первым примером тому стал «Договор о перемирии и прелиминарных условиях между РСФСР и УССР с одной стороны, и Польшей – с другой», подписанный в Риге 12 октября. Его содержание нисколько не напоминало «Основные положения», даже изрядно противоречило им. Во-первых, мир заключала не одна только РСФСР, с которой Польша и вела войну в союзе с петлюровской Украинской Народной Республикой, а ещё и УССР. Во-вторых, чрезвычайно важный документ уже первой своей статьёй устанавливал: «Обе /выделено мной – Ю.Ж./ договаривающиеся страны /Советская Россия и Польша! – Ю.Ж./, согласно принципу самоопределения народов, признают независимость Украины и Белоруссии». Тем самым, суверенитет последних делался истинной причиной вооружённого конфликта.
Следующим шагом в сторону от прежней линии стал договор с Финляндией, заключённый в Юрьеве (Тарту) 14 октября. Он, в противоречии со всеми нормами международного права, зафиксировал открытое вмешательство во внутренние дела РСФСР. В статье 10-й, толкующей о возвращении финнами Репольской и Поросозёрской волостей в состав России, отмечалось, что они войдут в состав «Восточно-Карельской автономной области, образованной карельским населением Архангельской и Олонецкой губерний» – под таким названием создавалась поначалу Карельская Трудовая Коммуна.
Вольно или невольно, но допустил НКИД и ещё одну непростительную вольность. Загодя не предотвратил подписание 14 февраля 1921 года мирного договора между УССР и Литвой, статья 2-я которого подтверждала: правительства обеих стран «безоговорочно признают друг друга самостоятельными, независимыми и суверенными государствами». Этот документ от имени Советской Украины скрепили члены Всеукраинского ЦИКа Ф.Я. Кон и Ю.М. Коцюбинский.
Тот же характер имел и заключённый буквально накануне открытия X съезда РКП(б) советско-афганский договор. Как и рижский (с Польшей), он отмечал (в статье 8-й), что «обе стороны соглашаются на действительную независимость и свободу Бухары и Хивы, какая форма правления там ни существовала бы согласно желанию их народов». Подписали это соглашение уже первые лица Наркоминдела – Г.В. Чичерин и Л.М. Карахан.46
Как же объяснял (но отнюдь не в статье, опубликованной «Правдой») Чичерин столь необычную метаморфозу политики руководимого им ведомства?
«Принцип независимости Советской Украины, – писал он 30 ноября 1920 года в записке, адресованной членам Политбюро, – сыграл громадную роль в нашей дипломатии и пресёк буферизм Пилсудского». Иными словами, проявленную самостоятельность, отказ учитывать интересы не только внешней политики, но и внутренней, предложил одобрить как несомненную победу. И сделал из неё далеко идущий вывод: «Фактически нынешние отношения /с Советской Украиной – Ю.Ж./ могут остаться без изменений, но им нужно придать форму союза двух государств вместо союзного государства»47. Тем самым, предложил создание конфедерации – того, что столь настойчиво отвергал Сталин, да и не только он, на протяжении последних четырёх лет. Однако открыто о том написать в своей статье Чичерин так и не решился.
Начал Чичерин категорическим заявлением: «Тов. Сталин в своих тезисах по национальному вопросу не совсем освободился от старых представлений». И тут же изложил собственное видение проблемы, подсказанное ему восприятием международных процессов кануна мировой войны. «Лозунг права национальностей на самоопределение, – писал Чичерин, – представляется ему (Сталину) исключительно лозунгом российской рабоче-крестьянской революции. Однако те же лозунги мы находим в манифесте правительства, представляющего нам более развитый капитализм – в 14-ти пунктах президента Вильсона».
Но что же, с точки зрения Чичерина, приходит на смену старым представлениям? Оказывается, «вместо национального государства уже выступает новое, сверхнациональное государство, продукт сверхимпериализма… Национальное государство заменяется новым, международным трестом, охватывающим ряд прежних национальных единиц». Однако конкретного примера тому (и доказательного) Чичерин найти не сумел, и потому привёл, по его же собственным словам, лишь намерение: «Германская литература сформулировала теорию такого треста в виде концепции «Нордкап /северная оконечность Норвегии и Европы – Ю.Ж./ – Багдад», то есть объединённого под германской гегемонией нового союзного государства, охватывающего Центральную Европу и Ближний Восток и экономически господствующего над миром».
Ощущая шаткость занятой позиции, Чичерин сразу же оговорился: «сверхнациональное государство есть тенденция и процесс, а не готовый результат. Тенденция эта заключается в примирении внутри его национальностей, объединяемых общими интересами связывающей данное общество верхушки».48 Национальная борьба, в общем, не обострилась, как думает т. Сталин. Кажущееся обострение её в действительности есть обострение борьбы отчасти между капиталистическими трестами международного характера, отчасти между последними и революционным рабочим классом. Чистая национальная борьба сильнее там, где хозяйственные формы отсталые, а более всего – в тех странах, где господствует племенной быт, кровная месть и местная племенная вражда».49
Прибегая к таким (откровенно этнографическим, а не политическим) характеристикам, Чичерин явно стремился сузить сферу нерешённых национальных проблем. Решил ограничить её применительно к России только Кавказом да Туркестаном. Тем самым, приписал многим нациям Западной, Центральной и Восточной Европы давным-давно забытые ими «отсталые хозяйственные формы», «племенной быт», да ещё и с «племенной враждой». Ирландцам, добивавшимся независимости, и англичанам, силой подавлявшим откровенный с их точки зрения сепаратизм. Немцам, чехам, полякам, оспаривавшим принадлежность Судетов и Силезии – областей со смешанным населением. Полякам и литовцам, с оружием в руках боровшимся за обладание Виленщиной. Словом, ради отстаивания собственной концепции Чичерин преднамеренно игнорировал все эти события, именно в те дни достигшие своей кульминации.
Не ограничившись попыткой столь произвольно дополнить и развить работу Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма», Чичерин искусственно совместил собственные теоретические построения с откровенно произвольным сужением зоны межэтнических конфликтов. «Национальное самоопределение, – делал он вывод, – в настоящее время отнюдь не революционный лозунг рабоче-крестьянской России, но есть в своём сверхимпериалистическом искании всеобщая ходячая формула, с чрезвычайной меткостью применяемая мировыми империалистическими антагонизмами во взаимной борьбе, и мировой капиталистической реакцией для бросания пыли в глаза ещё обманываемым широким массам».50
Однако вслед за тем, явно противореча самому себе, Чичерин повторил суть уже того, что отстаивал Сталин; «Национальное самоопределение есть необходимое требование нашей политической деятельности, и только на почве рабоче-крестьянского советского строя достижимо самоопределение масс». И потому безоговорочно согласился с основным предложением тезисов, всё же не отказываясь и от собственной концепции. «Естественно же – продолжал Чичерин, – и без всяких затруднений складывающееся федерирование советских республик, на которое совершенно справедливо указывает т. Сталин, вызывается не только теми местными задачами, которые им применяются. Оно есть проявление того самого мирового экономического объединения».51
Завершая изложение своего взгляда на проблему, Чичерин всё же не преминул ещё раз возразить Сталину: «Значение упоминаемых им явлений остаётся неосвещённым. Он обходит молчанием тот основной факт, что национальные государства вытесняются сверхнациональными трестами финансовых интересов. Он оперирует устарелыми категориями больших и малых, сильных и слабых национальных государств». Но далее вместо чёткого, понятного предложения снова прибег к маловразумительным формулировкам, ровным счётом ничего не добавлявшим к ранее сказанному и Сталиным, и им самим. Всего лишь противопоставил РСФСР остальным советским республикам, подразумевая наличие разных «хозяйственных форм».
«Коммунистическое решение, – полагал Чичерин, – национального вопроса есть полное и неограниченное экономическое, политическое и культурное развитие освобождённых окончательно от всякого гнёта и федерирующих между собой трудящихся масс всех национальностей. Промежуточные же явления, как входившие ранее в состав Российской Империи окраинные государства, ещё не втянутые органически в те или иные капиталистические системы, и этнические народы, ещё сохранившие более примитивные хозяйственные формы, являются объектом хищнических устремлений частного капитала».52
…Сталин, делая 10 марта доклад, несомненно, ощущал уверенность в занятой позиции. Ещё бы, каких-либо серьёзных возражений на свои тезисы (если не считать статьи Чичерина) он не услышал. Более того, та самая федерация, к которой он призывал, уже становилась явью. Ещё 17 декабря 1920 года II Всебелорусский съезд Советов, а 3 марта – V Всеукраинский – ратифицировали договоры с РСФСР. Отныне все они находились в законно оформленном военно-хозяйственном союзе.
Выразившемся в создании семи общих для трёх республик ключевых Наркоматов: военных и морских дел, ВСНХ, внешней торговли, финансов, труда, путей сообщения, почт и телеграфа. Их руководители входили в состав только СНК РСФСР, а при белорусском и украинском Совнаркомах учреждались должности их уполномоченных. Более того, и БССР, и УССР теперь посылали своих представителей (делегатов) во ВЦИК, превращая его в фактический общефедеральный высший орган власти.
Для завершения создания федерации оставалось совсем немногое. Сделать объединёнными, как минимум, один Наркомат – иностранных дел, либо ещё два-три – земледелия, торговли и промышленности, а также юстиции. Ведь и без того все три республики проводили общую внешнюю политику, продемонстрировав то в Риге, на переговорах с Польшей. Едиными (с дней Октября) являлись и система землепользования, и основы руководства промышленностью, и без того уже подчинённой единому ВСНХ.
Схожие договоры, только без объединения Наркоматов, были подписаны с Азербайджаном, Хорезмом, Бухарой.
Усиливало уверенность Сталина и событие, происшедшее буквально накануне открытия съезда. Части XI армии, расквартированные в Азербайджане, 25 февраля вступили в пределы Грузии и в тот же день заняли Тифлис, где власть в свои руки взял загодя образованный ревком. Так всё Закавказье стало советским, и уже не было ни малейшего сомнения, что в самое ближайшее время союзный договор с Москвой подпишут и Ереван, и Тифлис. А после того можно будет унифицировать все эти договоры по образцу российско-белорусского и российско-украинского и на том завершить создание федерации.
Только потому Сталин, уже выступая на съезде, доклад сделал весьма кратким. Предельно твёрдо повторил своё, оказавшееся единственным, предложение: «Федерация советских республик является той искомой формой государственного союза, живым воплощением которого является РСФСР». И тем дал понять делегатам – независимым республикам предстоит стать автономными. А затем пояснил, обосновал сущность предложенного безальтернативного решения.
«При советском режиме в России и в республиках, связанных с Россией, – отметил Сталин, – уже нет ни господствующих, ни бесправных наций, ни метрополии, ни колоний, ни эксплуатируемых, ни эксплуататоров, тем не менее, национальный вопрос всё же существует в России. Суть национального вопроса в РСФСР состоит в том, чтобы уничтожить ту фактическую отсталость (хозяйственную, политическую, культурную) некоторых наций, которую они унаследовали от прошлого, чтобы дать возможность отсталым народам догнать Центральную Россию и в государственном, и в культурном, и в хозяйственном отношениях».
И всё же Сталин счёл весьма необходимым напомнить и о том, на чём он уже останавливался дважды с начала года. На том, что, по его мнению, являлось главным препятствием на пути решения национального вопроса, на пути процветания федерации. На том, что он назвал уклонами – великорусском шовинизме, местном национализме, выражавшемся, но только на Востоке, в панисламизме и пантюркизме.
На том свою задачу Сталин посчитал выполненной и только потому позволил себе ответить Чичерину. Просто указал ему на четыре допущенные им явные «ошибки или недоразумения». Отрицание противоречий между империалистическими государствами; недооценка противоречий между великими державами и недавно образованными странами; злоупотребление термином «национальное самоопределение», от которого партия уже отказалась. Наконец, что Сталин счёл самым важным – отсутствие каких-либо конкретных предложений.53
Вслед за тем последовал обычный для съездов содоклад. Делал его делегат от Туркестанской организации, член Туркестанской комиссии ВЦИК и ЦК Г.И. Сафаров. Он был близок к Зиновьеву, в политических и идеологических вопросах ориентировался только на него, главу Коминтерна. Потому-то в содокладе и не должно было быть ничего неожиданного. Только принципиальное согласие с тезисами, одобренными ПБ.
И действительно, Сафаров сразу же заявил: он полностью поддерживает позицию Сталина, ну, а те «поправки и предложения, которые предлагаются» им, «сводятся к тому, чтобы конкретизировать ряд положений» докладчика. Однако наделе всё оказалось далеко не так просто.
Начал Сафаров со своеобразной исповеди. Откровенно поведал об удручающем положении в Туркестане. Нелицеприятно рассказал обо всех упущениях, серьёзнейших просчётах и ошибках, допущенных коммунистами края. Подчёркивая специфику края, вроде бы согласился со Сталиным насчёт необходимости бороться с обоими уклонами, но тут же занял откровенно одностороннюю позицию. Почему-то пытался найти источник всех бед лишь в «великорусском шовинизме», обеляя, вместе с тем, местное коренное население. Такой более чем своеобразный подход и выражал в тех самых «поправках и предложениях», которые в тот самый день уже опубликовала «Правда».54 Которые с трибуны съезда он лишь повторял.
Сафаров не стал скрывать, что свой взгляд основывает на решениях Второго конгресса Коминтерна. Призвавших пролетариат передовых стран поддержать отсталые народы в безболезненном переходе к коммунизму. «На долю Советской власти, – гордо провозгласил он, – выпадает задача поднять народы, которые отстали от нас на несколько сотен лет, отстали от пролетариата, помочь им подняться и прыгнуть в светлое царство будущего». И конкретизируя столь бесспорную для делегатов съезда (но отнюдь не собственную) мысль, Сафаров предложил внести в тезисы, а, следовательно, и в резолюцию следующую фразу: «Уничтожение национального неравенства здесь /в Туркестане – Ю.Ж./ есть длительный процесс, требующий упорной и настойчивой борьбы со всеми пережитками национального гнёта и колониального рабства».
Не повергая сомнению верность ни административного устройства Туркестана (унаследованного от «самодержавно-колониального» периода), ни необходимость его автономии в составе РСФСР, Сафаров наметил последовательность решения партией задач, но лишь в социально-экономической сфере. Прежде всего, отметил он, требуется «всемерная помощь кочевникам /а они составляли подавляющую часть населения края – Ю.Ж./ для перехода их в оседлое состояние». Одновременно следует «раскрепостить трудящиеся массы Востока от той оболочки средневековой культуры, которая до сих пор задерживает их умственное и идеологическое развитие». Пояснил, что под «средневековой культурой» понимает Ислам и шариат, определявшие консервативный, патриархальный образ жизни казахов и киргизов, узбеков и туркмен, а также панисламизм и пантюркизм, только ещё начавшие пользоваться у них поддержкой.
Затем же, не замечая явного противоречия сказанному ранее, Сафаров почему-то предложил действовать не просто иначе, а, по сути, скатываясь в национальный уклон. Стал настаивать на «немедленном восстановлении трудовых прав на землю коренного населения». Следовательно, отобрать её у земледельцев, семиреченских казаков, у русских и украинских крестьян-переселенцев (которых без какого-либо основания назвал «кулачьём») и передать скотоводам-кочевникам. Мало того, агрессивно добавил: «Мы не остановимся даже перед тем, чтобы сносить, выселять целые кулацкие посёлки». Пояснил – мол, в том и заключается интернационализм!55 Не смог понять последствий того. Неизбежного роста антирусских настроений, укрепления ислама и пантюркизма, и как результат – межнациональных кровавых распрей.
…До этих пор и критика тезисов, и дополнения к ним исходили от тех, кто безоговорочно солидаризировался со Сталиным по главному пункту – необходимости как можно скорее восстановить единство страны на основе федерации. Первый же выступивший в дискуссии делегат от Украины В.П. Затонский (председатель Вукопспилки (Всеукраинского кооперативного союза)), продемонстрировал существование иной позиции.
Отбросив всякую вежливость, Затонский бросил в зал: «Эти тезисы как-будто писались вне времени и пространства… Отбояриваться от вопроса голым провозглашением прав наций на самоопределение (или даже права наций на государственное отделение) нельзя. Фактически мы видим, что национальное движение после революции и при Советской власти отнюдь не ликвидировано… Национальное движение, пожалуй, было пробуждено революцией. Это мы проглядели, определённейшим образом прозевали, это необходимо сказать. В этом была колоссальнейшая ошибка Коммунистической партии».
Старый большевик, участник двух революций, Затонский явно ломился в открытую дверь. Ведь никто и не отрицал, что февраль 1917 года и вызвал небывалый подъём национального движения. Никто не ставил под сомнение и сохранение национального вопроса в условиях существования Советской власти. Выдвигая именно его в повестку дня съезда, и ЦК, и Политбюро, и Сталин стремились к тому, чтобы решить его, а вместе с тем добиться и столь необходимого воссоединения страны. Но именно такие намерения партии и отрицались Затонским, видевшим во всём лишь проявление «великодержавного шовинизма».
«Сейчас мы можем наблюдать, – продолжил свою филиппику украинский делегат, – как наши товарищи с гордостью, и небезосновательно, считают себя русскими, а иногда даже смотрят на себя, прежде всего, как на русских. Эти товарищи дорожат не столько Советской властью и Советской Федерацией, сколько уже у них есть тенденция к «единой, неделимой». Необходимость действительного централизма у некоторых товарищей / Затонский явно намекал на Сталина – Ю.Ж./ перепутывается с привычным представлением о «единой, неделимой».
Видимо, осознав, что изрядно перегнул палку, Затонский поспешил смягчить свою позицию. «У т. Сталина, – продолжал он, – в его тезисах имеется намёк /? – Ю.Ж./, что невозможно существование отдельных независимых республик ввиду угрозы их существованию. Более того, сама сущность Советской власти вызывает теснейшее объединение, и даже если бы и не было военной угрозы всё время, поскольку мы имели бы дело с советскими республиками, они должны были бы объединиться экономически. Это совершенно естественно и необходимо, и это на партийном съезде особенно доказывать не приходится».
Сгладив тем острые углы, Затонский всё же выразил опасение предлагаемой формой объединения. «Надо строго разделять, – вновь критикуя предложение Сталина, продолжил он. – что действительно вызывается необходимостью, что вызывается сущностью Советской власти, необходимостью революционной борьбы, и что является пережитком старой национальной идеологии со стороны российских товарищей. Надо отделять действительную необходимую централизацию от того примитивного русопятства – термин не мой, а т. Ленина, применённый им, к сожалению, уже поздно, только в конце 1919 года и на партийной конференции /Восьмой — Ю.Ж./… Это русопятство имеется везде и повсюду, имеется прежде всего в толще нашей партийной массы. Оно имеется не только утех колонизаторов, которым пришлось применяться к коммунизму на далёких окраинах вроде Туркестана. Это русопятство наблюдается и здесь, в Москве, в наших центральных учреждениях».
Но нет, прямо идею федерации Затонский не отвергал. Даже поддерживал-«я считаю, что метод федерации правилен». Просто он упорно отказывал в праве тому объединению, которое уже началось, поддерживалось Сталиным. «Я лично не знаю, – объяснял он, – в каких взаимоотношениях мы находимся сейчас с РСФСР, мы, живущие на Украине. С заключением последнего договора /28 декабря 1920 года – Ю.Ж./ мы не то находимся в федерации, не то не находимся… Необходимо точнее определить взаимоотношения частей федерации».
Только затем произнёс до того затаённое. То, что беспокоило не только его, но и, как вскоре выяснилось, очень многих руководителей партии, уверенных в (не только неизбежной, но и очень близкой) победе пролетарской революции в Европе.
«Нам необходимо, – наконец чётко сформулировал Затонский свой взгляд, – вытравить из голов товарищей представление о Советской Федерации как федерации непременно «российской», ибо дело не в том, что она российская, а в том, что она советская. Если, например, будет Румыния советской, если будет советской Германия и другой ряд федераций, будут ли они тоже называться российскими?..
Следовало бы это название просто устранить или просто оставить название «советская федерация», или придумать какое-нибудь другое… Само название, конечно, несущественно, но необходимо, чтобы вошло в сознание широких партийных масс, что им не надо придерживаться той примитивной русской линии, какой придерживается значительная часть наших товарищей во вред Советской власти и во вред Советской Федерации».56
Иными словами, только ради всего лишь грезившейся будущей советской Германии необходимо избрать иную, нежели предложенную Сталиным, форму объединения республик. Какую? Ещё следует решить.
Следующим получил слово секретарь Нижегородского губкома А.И. Микоян. Попытался выступить неким миротворцем, стараясь по возможности притушить начинавшийся конфликт, грозивший вместе с дискуссией о профсоюзах довершить раскол партии. Он весьма дипломатично предложил рассматривать национальный вопрос исключительно в «плоскости практического разрешения его в направлении, указанном программой партии», то есть создании федерации. «Нам нужно, – уточнил Микоян, – учесть опыт и определить формы советского строительства и классовых взаимоотношений на окраинах».
Отлично зная жизнь в Баку, начал с характеристики классового состава Азербайджана, что, по его мнению, и должно было определить особенности партийной работы в республике. Правда, не преминул заметить: «Азербайджан относится к восточным странам, но по своему культурному уровню и экономическому положению стоит впереди многих русских губерний… Процент пролетариата там много выше, чем во многих русских губерниях».
Осудил Микоян политику армянской буржуазии, имеющей «империалистические вожделения захватить часть Турции». Но не уточнил – ту самую часть, которую и партия, и ВЦИК всего три года назад называли Турецкой Арменией, отстаивая права её армянского населения, как минимум, на политическую автономию.
Тем Микоян и увёл внимание делегатов съезда от главного – от федерации – и предложил решить другую задачу: «какой тип советской системы должен быть установлен на окраинах». Пояснил причину – «Тов. Сталин, к сожалению, ничего в этом направлении не указал». А, завершая короткое выступление, всё же поддержал, хотя и довольно своеобразно, позицию Сталина: «Поскольку его тезисы развивают отвлечённые принципы права наций на самоопределение и отделение, они являются в данном случае неоспоримыми. Может быть, только с некоторыми местами товарищи не согласятся. Я всё-таки думаю, что тезисы будут приняты».57
Четвёртым (и последним) участником прений – хотя записалось ещё 29 человек, так и не получивших слова – стал секретарь Ташкентского горкома партии Х.Х. Бурнашёв. Он постарался сделать всё, чтобы сгладить то отчасти негативное – из-за, скорее всего, русофобской речи – впечатление, которое мог оставить Сафаров. Ташкентский делегат раскритиковал в равной степени ошибочные взгляды – как переселенцев, так и коренных жителей, не делая поблажек никому из них.
«Часто тонкий слой русского населения, – отметил Бурнашёв. – который имеется на окраинах, попадал под влияние колонизаторской идеологии. И до тех пор, пока мы не изживём этой идеологии, до тех пор, пока мы не покажем туземному населению, что мы вступили на путь ликвидации этих колонизаторских остатков, до тех пор мы ничего не сделаем».
Равной опасностью признал Бурнашёв и «буржуазный национализм, который хочет все национальности направить на путь капиталистического развития». И пояснил, откуда же проистекает такая тлетворная зараза: «Это доказывает несколько печатных трудов известных татарских шовинистов, которые определённо высказывают идею, что необходимо всем отсталым мусульманским народностям пройти через капитализм, и только тогда можно прийти к коммунизму».58
Скорее всего, именно такое завершение дискуссии Сталина вполне устроило. В противном случае, вряд ли бы он произнёс довольно короткое заключительное слово. В нём, по сути, ограничился предельно сжатым указанием на то, что посчитал грубейшими ошибками выступивших в прениях делегатов съезда.
Сафаров. Сказанное им по вопросу о земле касается только восьми-десяти миллионов человек из пятидесяти пяти миллионов нерусской национальности, а потому предложенные поправки «никакого значения не имеют», их «нельзя универсализировать».
Затонский. «Я имею в руках его собственные тезисы, которые он почему-то не предложил вниманию съезда, где нет ни одного предложения практического характера – мне не удалось найти ни одного буквально, за исключением, впрочем, одного предложения о том, чтобы название РСФСР было заменено словом «Восточноевропейская», и слово «Российская» – словом «Русская» или «Великорусская».
Микоян. Он «смешал Баку с Азербайджаном… Баку надстроен усилиями Нобеля, Ротшильда, Вишау и других, а Азербайджан является страной самых отсталых патриархально-феодальных отношений».
Кроме того, воспользовался Сталин случаем, чтобы отвергнуть все обвинения в том, что якобы его Наркомат занимается «насаждением белорусской национальности искусственно». Пояснил: у белорусов «имеется свой язык, отличный от русского, ввиду чего поднять культуру белорусского народа можно лишь на родном его языке».
Чтобы уйти от любых подозрений в навязывании своей точки зрения на проблему, предложил – для выработки окончательного текста резолюции – избрать комиссию.59 Она же вобрала тех, кто уже высказал своё мнение – Г.И. Сафарова. В.П. Затонского, А.И. Микояна. А также и тех, кто, возможно, только собирался выступить (в основном, представителей национальных республик): от Белоруссии – Х.Г. Пестуна; от Украины – Д.З. Мануильского; от Армении – А.А. Бекзадяна; от Азербайджана – С.М. Кирова, Р. Ахундова и Т.Н. Каминского; от Туркестана – А.А. Рзаева, Н. Тюрякулова; от Татарии – С.Г. Саид-Галиева и М.Н. Ибрагимова; от Башкирии – М. И. Халикова; от Киргизии (Казахстана) – Садвокасова.60
Спустя четыре дня, вечером 15 марта, после новых острейших прений по вопросу о профсоюзах и прошедших на удивление мирно – о продналоге, то есть переходе к НЭПу, Сталин доложил съезду о результатах работы редакционной комиссии. Явно с ехидством заметил, что семеро членов комиссии, то есть чуть ли не половина её состава, на заседание так и не явились. Потом преподробнейше изложил все до единой поправки, внесённые в проект. Голосование, прошедшее сразу же вслед за тем, оказалось вполне предсказуемым. Текст резолюции поддержали все, кроме двух воздержавшихся.61
Более озабоченные отказом от ставшей привычной, понятной политики «военного коммунизма», связанным с тем поиском места профсоюзов, «гегемона» в управлении экономикой, делегаты съезда не придали должного внимания не менее значимому – созданию нового государства – вопросу, утонувшему, к тому же, в далеко не всех интересовавших, волновавших проблемах межнациональных отношений. Ко всему прочему резолюция, за которую все столь единодушно проголосовали, носила слишком общий характер, Не заставляла потому спорить, возражать. Оказалась столь же неопределённой, как и её проект – тезисы.
Да, «победа Советов и установление диктатуры пролетариата являются основным условием уничтожения национального гнёта, установления национального равенства, обеспечения прав национальных меньшинств».
Да, «при данных международных отношениях ни одна советская республика, взятая в отдельности, не может считать себя обеспеченной от экономического истощения и военного разгрома».
Всё это, бесспорно, сомнений не вызывает. Как не вызывало и продолжение такой мысли – «общей формой государственного союза» является «федерация советских республик, основанная на общности военного и хозяйственного дела». Всё это уже существовало, стало обыденным, вполне естественным. Всего лишь фиксировало реальность. Потому-то, скорее всего, никто кроме Затонского не обратил должного внимания на весьма расплывчатую констатацию того, что сохраняются три варианта создания искомого союза.
Во-первых, автономизация. Во-вторых – договорные отношения. Наконец, нечто среднее между тем и другим. Три варианта, ни один из которых в резолюции так и не назвали основой для будущего союза.62
Только теперь можно было понять, почему Сталин столь настойчиво взывал к оппонентам, требуя от них конкретных предложений. Только теперь можно было понять, какие именно конкретные предложения он жаждал услышать.
Сталин был связан утверждёнными Политбюро тезисами. Теми, что отразили всю нерешительность членов Комиссии Каменева – поляка Ю. Мархлевского, татарина С.Г. Саид-Галиева, русского М.В. Владимирского и болгарина Х.Г. Раковского (призванных выразить интересы украинцев), Генерального секретаря ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского и заместителя главы СНК Н.И. Рыкова (так и не сумевших за год прийти к какому-либо выбору, настаивать на нём, доказывая преимущества именно его).
Сталин сам никак не мог предложить собственный вариант ответа на вопрос, каким же должен стать союз. Вобрать ли в РСФСР все остальные советские республики как автономии, или же строить его исключительно на договорных отношениях. И опять – следует ли распространить такую форму отношений на Туркестан, нате республики, которые возникли как автономные, или нет?
Резолюция на все эти вопросы ответ так и не дала. Стыдливо уклонилась от чёткого, однозначного решения. Оставила его на будущее. Может быть, весьма близкое, а может – и отдалённое. Очень.
Между тем, столь очевидная неопределённость затрудняла назревшую выработку юридических взаимоотношений с только что возникшими советскими республиками. Арменией, где ревком взял власть 29 ноября минувшего года. С Грузией, где меньшевистское правительство бежало из страны всего лишь 17 марта, в те самые дни, когда и утвердили резолюцию.
3. Второй шаг к воссоединению
Партийный съезд завершил работу 16 марта. Полтора месяца спустя, 2 мая 1921 года, «Правда» опубликовала статью Сталина под странным, даже еретическим для многих читателей (твердолобых большевиков) названием «К постановке национального вопроса». Да, именно так, как будто и не было о нём прежде речи, не было X съезда, только что принявшего соответствующую резолюцию. Вроде бы решившего проблему, предложив план конкретных действий.
Вроде бы всё так, но, тем не менее, всего лишь – «постановка вопроса». Следовательно, его требуется заново осмыслить и заново найти на него ответ.
И действительно, свою очередную статью Сталин начал именно с этого, с осмысления. Подчеркнул, что существует «старое и новое понимание вопроса», которые различаются по четырём моментам. На первое место выдвинул тот, что к ситуации в советских республиках не имел ни малейшего отношения – «смешение национального вопроса как части с вопросом об освобождении колоний как целого». Именно такой ход позволил Сталину подтвердить свою приверженность ортодоксальному большевизму. Обрушить праведный гнев на старых лидеров европейской, а вернее – австрийской социал-демократии, на Шпрингера (Карла Реннера), Отто Бауэра, на идейного главу Второго Интернационала Карла Каутского. На тех, кого только ленивый в Советской России теоретик не уничижал, не обличал как ренегатов дела пролетариата.
Только затем Сталин перешёл к главному. К тому, что и заставило его выступить публицистом – к «праву наций и колоний на государственное отделение, на образование самостоятельного государства». Словом, к тому, что и происходило на территории бывшей Российской Империи, включая её также бывшие протектораты. К правомочности, с точки зрения марксизма (вернее, с его, Сталина, точки зрения), существования восьми независимых советских республик.
Начал Сталин, по своей давней манере, несколько издалека. Посчитал не требующей доказательности верность отказа Советской России от Финляндии, части Монголии (Урянхайского края, ставшего в том же году независимой Танну-Тувинской Республикой), части Китая (Манчжурии), правильность вывода русских войск из Северной Персии (она же Южный Азербайджан).
Но тут же поспешил оговориться. Лозунг о праве на самоопределение «уничтожает всякие основания для подозрения в захватнических стремлениях трудящихся одной нации /то есть русских – Ю.Ж./ в отношении к трудящимся другой нации /понимай – любой из населяющих советские республики – Ю.Ж./». Однако вслед за тем продолжал, выражая наиважнейшее – и «подготовляет почву для взаимного доверия и добровольного объединения».
Посчитав уже данную критику австромарксизма недостаточной дабы снять с себя возможные подозрения в ревизионизме. Сталин во второй раз обрушился на Шпрингера и Бауэра. Постарался связать их принципиальные ошибки не только с подменой права на самоопределение культурной автономией, но и с нежеланием признать, что «национальные и колониальные вопросы неотделимы от вопроса об освобождении от власти капитала». А раз власть капитала в советских республиках низвергнута, то значит можно говорить об ещё одном новом моменте:
«Внесение в национальный вопрос нового элемента, элемента фактического (а не только правового) выравнивания наций (помощь, содействие отсталым нациям подняться до культурного и хозяйственного уровня опередивших их наций) как одного из условий установления братского сотрудничества между трудящимися массами разных наций».
Но и такого (весьма общего) толкования Сталину показалось недостаточно, и он в очередной раз выразил (повторение – мать учения!) своё затаённое. Объяснение необходимости воссоединения (правда, не используя это слово в тактических соображениях). «Трудовые массы, – писал он, – отсталых народов не в силах использовать предоставленные им «национальным равноправием»/здесь Сталин, несомненно, подразумевал национальную независимость – Ю.Ж./ права в той степени, в какой могут их использовать трудовые массы передовых наций: унаследованная от прошлого отсталость некоторых наций (культурная, хозяйственная), которую нельзя уничтожить в один-два года, даёт себя чувствовать».
Потому и резюмировал, повторив тщетно предлагавшееся делегатам съезда: «Нельзя ограничиваться одним лишь «национальным равноправием», необходимо от «национального равноправия» перейти… к налаживанию хозяйственного сотрудничества между трудящимися отсталых и передовых наций».63
Кто же осмелится возражать против такого дружеского предложения? Разумеется, никто.
Но есть ли что-либо новое в таком призыве? Отнюдь.
Тогда что же заставило Сталина вновь – после съезда – обратиться к проблеме экономической интеграции советских республик? Только тот повод, который ему предоставил невольно Ленин, направивший 9 апреля в Баку, для Орджоникидзе, ответ на призыв того о помощи. Вызванный как страшной засухой, охватившей Армению, так и разрушением всей оросительной системы, что стало неминуемым результатом нескончаемых войн с соседями.
«Получил Вашу шифровку, – писал Ленин, – об отчаянном положении Закавказья. Мы приняли ряд мер, дали немного золота Армении, подтвердили всяческие поручения Компроду /Наркомату продовольствия – Ю.Ж./. Но я должен предупредить, что мы здесь сильно нуждаемся и помогать не сможем. Настоятельно требую создать областной хозяйственный орган для всего Закавказья».64
Указание руководителя партии Орджоникидзе и Киров (в те дни уже оставивший работу в Наркоминделе и возглавивший партийную организацию Азербайджана) постарались исполнить как можно точней и быстрей. Два дня спустя после получения телеграммы Ленина, 11 апреля, провели расширенное заседание Бакинского городского Совета, на которое пригласили депутатов районных советов и лидеров крупнейших (не только в республике, но и в крае) профсоюзов. На нём утвердили резолюцию, замысленную как призыв к началу объединительного движения.
«Трёхлетняя разобщённость закавказских республик, – отмечал принятый единогласно документ, – под руководством националистических партий (мусаватистов, дашнаков и грузинских меньшевиков) не давала возможности экономическому возрождению и мешала их развитию и процветанию. В интересах Советской власти в Закавказье необходимо хозяйственное объединение всех советских республик».
Чтобы не напугать, не оттолкнуть массы (в том числе и коммунистов), как и большинство слишком сроднившихся с суверенностью, считавших её наиважнейшим завоеванием революции, авторы резолюции тут же пояснили – «при полном сохранении национальной независимости, самостоятельности языка и культуры каждой из них».65
И всё же завершалась резолюция открытым призывом совершенно иного характера: «Да здравствует Союз Закавказских республик!».
Соблюдая партийную дисциплину – ведь Орджоникидзе возглавлял Кавказское бюро ЦК, объединявшее три закавказских компартии – ЦИКи и Совнаркомы Азербайджана, Армении и Грузии ограничились издевательским, по сути, минимумом того, что от них ожидали. 20 апреля подписали соглашение всего лишь об объединении железных дорог Закавказья.66 И без того изначально единых, ибо состояли практически из одной основной магистрали, связывавшей Баку (через Тифлис) с Батумом, и двух непротяжённых веток: Тифлис-Александрополь-Нахичевань и Тифлис-Телави. Управление которой – от одной государственной границы до другой – в ущерб для её эксплуатации поделили весной 1918 года. С провозглашением независимости трёх республик.
На большее в Закавказье идти отказывались, пытались любым способом отсрочить потерю своей самостоятельности. Тем и вынудили Сталина выступить 2 мая в «Правде» со статьёй. А ею взывать к Баку, Эривани, Тифлису. Убеждать, уговаривать их всё-таки сделать то, на что так надеялся Ленин.
Мнение Сталина не осталось гласом вопиющего в пустыне. Случайно или преднамеренно (этого мы никогда не узнаем), но именно 2 мая было реорганизовано Кавказское бюро ЦК РКП(б) – высший областной партийный орган, руководивший повседневной деятельностью компартий Азербайджана, Армении и Грузии. В него включили не трёх, как прежде, а семерых. Председателем – всё того же Г.К. Орджоникидзе. Членами – С.М. Кирова и Н. Нариманова от Азербайджана, А.Ф. Мясникова (Мясникяна) от Армении, Ф. Махарадзе и М. Орахелашвили от Грузии.
Как вскоре выяснилось, и Орджоникидзе, и Киров оказались единомышленниками Сталина. Такими же, как и он, искренними, горячими сторонниками скорейшего воссоединения страны. Создание же хотя бы экономического союза закавказских республик рассматривали как первый, важный и необходимый опыт, который позволит обнаружить все подводные камни на столь неизведанном, а потому и опасном, пути.
Именно потому уже 1 июня, даже не доведя до конца реорганизацию управления железных дорог, они поспешили выдвинуть новую задачу – создание общего для Закавказья Наркомвнешторга. Рассмотрели проект, представленный Ф.Я. Рабиновичем, присланным из Москвы уполномоченным СТО и НКВТ РСФСР.
Имевшим на руках весьма строгое предписание ЦК РКП(б). Там, полагая вопрос вполне решённым, далеко забегая (потому) вперёд, требовали от своего представителя:
«1. Закавказские советские республики (Грузия, Азербайджан, Армения) являются самостоятельными и независимыми. Уполномоченный СТО и НКВТ должен принимать во внимание настроение широких масс населения закавказских советских республик и международные условия настоящего момента, особенно тщательно подчёркивая эту самостоятельность.
2. Исходя из того, что указанные республики признают необходимым объединить деятельность своих внешнеторговых органов в единый Внешторг закавказских советских республик, в компетенцию которого входит самостоятельное решение вопросов внешней торговли закавказских советских республик, на уполномоченного возлагается задача всемерного соблюдения самостоятельности этого органа с одновременным обеспечением экспортных интересов РСФСР».67
2 июня Кавбюро утвердило проект, представленный Рабиновичем, но в своём решении пошло гораздо дальше. Решило форсировать события и добиться сразу же полного объединения всей экономики Закавказья. «Для согласования работы экономических Наркоматов, – указывал документ, – и подготовки общих хозяйственных вопросов в каждой республике образуется Экономический совет в составе ВСНХ, Наркомзема, Наркомпрода, Внешторга, Наркомфина и Совпрофа /Совета профсоюзов – Ю.Ж./, имеющий совещательный характер». Тем же решением предполагалось в течение месяца и объединить три Экономических совета.68
Миновал обусловленный месяц, однако в Закавказье мало что изменилось. Единое управление железных дорог существовало лишь на бумаге. Также саботировалось и решение по созданию надреспубликанского Экономического совета. Единственное, на что пошли ЦИКи и Совнаркомы Азербайджана, Армении и Грузии, стало соглашение, подписанное 25 июня, о создании единого для них Наркомвнешторга. Ему предоставили «1. исключительное право продажи на заграничном рынке всех экспортных товаров, составляющих экспортный фонд договаривающихся республик; 2. исключительное право закупок для всех без исключения учреждений и предприятий договаривающихся республик». И установили, что объединённый Наркомвнешторг «имеет единый валютный фонд, и ему предоставляется исключительное право приобретения иностранной валюты для нужд договаривающихся республик».
Однако главное требование Кавбюро – создание единого межреспубликанского Экономического совета – только упоминалось в пункте 6-м соглашения, да и то весьма неопределённо – «впредь до организации Высшего экономического совета…».69
Вместо интеграции три республики более чем активно занялись размежеванием, инициатором чего стал Тифлис ещё в апреле.70 Даже создали Особую смешанную комиссию по урегулированию внутренних границ. Поначалу уточняли принадлежность незначительных по площади участков на стыке границ Грузии, Азербайджана и Армении, то есть в бывшей нейтральной зоне Лори.71 Но слишком быстро перешли к старым спорам о принадлежности уже целых уездов, что грозило возобновлением межэтнических конфликтов.
Положение начало стремительно накаляться после 3 июня, когда Кавбюро пришлось заняться вплотную вопросом Зангезура. Туда (после неудачного февральского мятежа в Эривани) бежали дашнаки, а 26 апреля создали там правительство Нагорной Армении, возглавляемое Нжде. Переговоры с ним о мирном разоружении, которое вёл С. Касьян, ни к чему не привели, и только потому пришлось прибегнуть к самым жёстким мерам.
Самого председателя СНК Армении, как не справившегося с порученным делом, сняли, утвердив вместо него А.Ф. Мясникова и назначив его одновременно наркомом по военным делам. Поручили ему «Зангезур ликвидировать в конце июня. Немедленно приступить к военным действиям… Указать в декларации армянского правительства о принадлежности Нагорного Карабаха к Армении».72
Мятежных дашнаков окончательно изгнать из пределов республики (в Персию) удалось в середине июля. Декларацию же подготовить оказалось гораздо проще. 12 июня Мясников подписал декрет СНК, и содержавший предписание Кавбюро: «На основе декларации ревкома Социалистической Советской Республики Азербайджан и договорённости между социалистическими советскими республиками Арменией и Азербайджаном провозглашается, что отныне Нагорный Карабах является неотъемлемой частью Социалистической Советской Республики Армения».73
Вот тогда-то Нариманов, отнюдь не забыв о своём широком жесте, сделанном 2 декабря, неожиданно отказался от прежнего решения Азревкома, столь восторженно встреченного Сталиным и Орджоникидзе. 26 июня СНК Азербайджана направил телеграмму Орджоникидзе и Мясникову с протестом против назначения члена ЦК Компартии Армении Мравяна уполномоченным по делам Нагорного Карабаха и об «аннулировании» его соответствующих полномочий.
На следующий день Кавбюро, на заседании которого присутствовали наркомы по иностранным делам, Грузии – А. Сванидзе и Азербайджана – М. Гусейнов, председатель ЦИК Азербайджана Гаджиев, нарком по военным и морским делам Грузии Ш. Элиава, вынуждены были заняться разгоравшимся конфликтом. Направило 27 июня Нариманову и Мясникову телеграмму:
«Президиум Кавбюро предлагает с получением сего немедленно выехать на экстренное заседание Кавбюро. В порядке дня вопрос о размежевании республик. В Тифлисе находится шесть членов Кавбюро. В случае Вашего неприбытия решение находящихся в Тифлисе членов Кавбюро будет считаться обязательным».74
Несмотря на такое категорическое требование, ответ Баку выглядел вызывающим. В тот же день Политбюро и оргбюро ЦК Компартии Азербайджана, воспользовавшись отсутствием Кирова, приняло постановление, шедшее вразрез со всеми партийными и советскими нормами. Фактически бескомпромисное: «1. В целом, вопрос о Нагорном Карабахе в постановке Бекзадяна /нарком по иностранным делам Армении, предложивший как альтернативное решение раздел Карабаха на армянский и азербайджанский – Ю.Ж./.. считаем неприемлемым ввиду безусловного экономического тяготения Нагорного Карабаха к Азербайджану, в каком смысле и должен быть разрешён вопрос. 2. Поэтому предложение отделить местности с армянским и тюркским населением соответственно к Армении и Азербайджану с точки зрения экономической и административной целесообразности считать, безусловно, неприемлемым. 3. Единственным разрешением вопроса может быть широкое вовлечение армянских и мусульманских широких масс в дело советского строительства, как это явствует из декларации Нариманова». 75
Вслед за тем в Тифлис пришло разъяснение и самого Нариманова. «Если они, – сообщил он Гусейнову из Баку по прямому проводу, – ссылаются на мою декларацию, то в декларации буквально сказано следующее: Нагорному Карабаху предоставляется право свободного самоопределения». И прозорливо добавил: «Наше решение, несомненно, будет встречено очень холодно. Я вчера беседовал с товарищем Серго /Орджоникидзе – Ю.Ж./, который прямо говорит, что карабахский вопрос есть вопрос чести всех советских республик, и его нужно решить именно в том смысле, чтоб это было в последний раз».76
Чтобы выйти из тупика, в который завели враждующие стороны, потребовалось личное вмешательство Сталина. В самом конце июня ему пришлось приехать из Нальчика, где он проводил отпуск, в Тифлис. А там 2 июля по его настоянию было проведено не экстренное заседание Кавбюро, как предполагалось, а Совещание ответственных работников Закавказья. На него пригласили членов Кавбюро – Орджоникидзе, Кирова, Мясникова. Нариманова, Махарадзе, Орахелашвили, только что введённого в бюро М.В. Назаретяна и секретаря бюро Ю.П. Фигатнера, членов ЦК компартий: Грузии – Б. Мдивани, Ш. Элиаву, С. Кавтарадзе; Азербайджана – Д. Буниат-заде, Д. Саркиса, М. Гусейнова, М.Г. Плешакова; Армении – А. Бекзадяна, Г. Атабекова, А. Мравяна. Начальника Закавказской железной дороги Миронова. Членов ревкома Грузии – В. Квиркелия, С. Тодрия, А. Гегечкори. А. Сванидзе; Совета профессиональных союзов Грузии – Оделавадзе, Джугелия, Машкевича. Членов Реввоенсовета Отдельной Кавказской армии (ОКА), созданной двумя месяцами ранее из соединений и частей расформированного Кавказского фронта – командармов А.И. Геккера и Н.В. Лисовского, Я.И. Весника. Адно.
Орджоникидзе не стал ограничивать повестку дня карабахским вопросом, как то предполагал всего четыре дня назад. Не стал и дополнять её лишь одной, схожей проблемой – начавшимся вновь обострением отношений между Грузией и Арменией из-за зоны Лори. Выдвинул на первый план то, что оказалось более серьёзным, даже опасным для будущего края. Информационным докладом (и открывшим совещание) «О политическом положении закавказских республик» предложил «выяснить основной вопрос – о независимости Грузинской Республики, который при практическом осуществлении породил ряд недоразумений и недоговорённостей». И призвал потому участников совещания дать ответы на вопросы:
«1. В каком смысле мы понимаем независимость кавказских республик.
2. Можно ли рассматривать независимость в буржуазном понимании.
3. Могут ли быть закавказские советские республики независимы от РСФСР.
4. Могут ли быть закавказские советские республики независимы друг от друга».77
Последовавшая затем продолжительная дискуссия и выявила то, что предполагалось – наличие в трёх компартиях «националистически-коммунистических» фракционных групп.
Подобных той, что уже была выявлена месяцем ранее в Компартии Азербайджана. Состоявшей из Д. Саркиса, О. Шатуновской, Джабиева, Р. Ахундова, Агамирова, Лордкипанидзе. Тех, большинство которых ЦК РКП(б) по просьбе Кавбюро откомандировало на работу в другие регионы (преимущественно в Россию).78 Но равным образом проявили себя и руководители других закавказских компартий, главным образом, грузинской. Ярче всех выразил их общую позицию Буду Мдивани.
«Прав товарищ Серго, – заявил он, – когда говорил, что существуют разные понимания независимости. У нас есть своё понимание независимости и есть своя цель… Нам надо завоевать массы, и вырывание этих масс из противных нам партий есть самая определяющая цель… Национальная независимость необходима для завоевания этих масс, хотя это очень опасная вещь. Но тут, чтобы не увлекаться, есть узда – партийная дисциплина, и никто не может нас заподозрить в национализме, ибо это необходимо для завоевания масс, а нам прежде всего надо перестать разговаривать о национализме…»
Как самое весомое доказательство своей правоты Мдивани привёл неудачную попытку объединить Закавказские железные дороги и Наркоматы внешней торговли. Объяснил тщетность этого всё тем же нежеланием «масс», которых загодя не подготовили, не объяснили им суть задачи. Завершил же своё выступление весьма странным призывом: «Я подчёркиваю: полная независимость в государственном смысле для вырывания масс, и самая тесная связь с партией, полное единение с РКП!».
Позицию Мдивани, так или иначе, поддержали многие члены Компартии Грузии, присутствовавшие на совещании. Так, один из профсоюзных лидеров республики, Оделавадзе, также пытался доказать не достигнутое ещё создание Закавказской железной дороги тем, что данный шаг был преждевременным.
Думбадзе настаивал на прямо противоположном. «Мы разбрелись, – оценил он сложившуюся ситуацию. – Одни пошли в федерацию, другие – в национализм, а третьи – в слишком сильный интернационализм… Я не совсем понимаю – будет полный контакт с РКП и полная независимость?» И предложил собственный выход: «Наша масса ещё не доросла. Ей нужна ещё самодеятельность в практической жизни, самостоятельность, но не национальная независимость».
Махарадзе как член Кавбюро попытался занять некую среднюю линию. «Основной вопрос, – отметил он, – который надо разрешить, это – как мы понимаем независимость и самостоятельность. Если тактика РСФСР действительно изменилась, то надо изменить и линию. Если же не изменилась, то официальное существование на Кавказе представителей ВЧК и других Наркоматов недопустимо».
Сталин оказался в весьма непростом положении. С одной стороны, он никак не мог отказаться от задуманного объединения, не мог дезавуировать и уже принятые не без его вмешательства первые решения – об объединении железных дорог, Наркомвнешторгов, о предложении создать единый хозяйственный орган края. В то же время понимал, что сопротивление, особенно в Компартии Грузии, слишком велико, чтобы настаивать на немедленном создании хотя бы единой для края экономики. И потому постарался на время встать на сторону Мдивани. Только на самый непродолжительный срок, чтобы потом найти возможность продолжать путь к единению.
«Отвечу товарищу Думбадзе, – начал он свою выступление.
– Изменила ли РКП политику? Нет, не изменила. Резолюция X съезда должна проводиться, и до следующего съезда изменить нельзя.
Прения здесь ведутся хаотически. Говорили обо всём, что у кого наболело. Всё, о чём говорили, разделим на четыре вопроса. Первый – об отношении независимых республик Закавказья к РСФСР. Второй – об отношении республик Закавказья друг к другу. Третий – о характере партийной работы в Закавказье. Четвёртое – о порядке администрирования.
Первое. Отношение республик Закавказья к РСФСР выражается в независимости в смысле государственной независимости своей государственной формы при наличии партийного контакта. Примеры. Первая ступень, чисто административная, – автономия. Вторая ступень – автономные республики. Тут предполагается автономия не только административная, но и политическая. Во главе стоит СНК, издающий декреты. Наркоматы хозяйственные и военные автономных республик связаны с Наркоматами РСФСР и получают соответствующие распоряжения. Например, Башреспублика, Кирреспублика. Третья ступень – договорность республик. Во внутреннем отношении независимы, но в известных отношениях договариваются с РСФСР. Например, Украина, Белоруссия. Все Наркоматы автономны. Четвёртая ступень – полная независимость. Например. Армения, Грузия, Бухара, Хива, ДВР, хотя последняя зависит в военном отношении.
ЦК РКП в отношении Грузии и Армении сохранило полную независимость. На одном из совещаний в Москве товарищем Наримановым был возбуждён вопрос о том, что автономия Азербайджана нужна только до советизации Грузии и Армении, но после опыты показали, что это не соответствует действительности. Полная независимость Грузии, Армении и Азербайджана была нами признана при двух соображениях.
Первое. Эти три республики отличаются от остальных тем, что трёхлетнее существование национальных правительств наложило свой определённый отпечаток, следы воспитания остались, и советизация сразу не изменила вещей. И потому пришлось идти окольными путями /выделено мной – Ю.Ж./. Этим они кардинально отличаются от всех остальных республик.
Второе. Признание независимости Армении и Грузии после освобождения Батума – известного порта, могущего быть связанным с иностранными фирмами, которые психологически открыто и свободно торговать с Россией не могут, потому что они обижены Россией, и что гораздо удобней открыть дорогу через Грузию. Надо использовать Грузию как свободную дорогу к иностранным фирмам. Признавая полную независимость Грузии, тем легче будет вести торговлю.
Обвинения в национализме неправильны, никакого национализма нет, если будет объявлена полная независимость при наличии тесной связи с партией.
Признание РКП независимости Грузии, Армении и Азербайджана должно быть проведено до конца. Целесообразно ли посылать представителей ВЧК и других Наркоматов? Я полагаю, что можно согласиться, что и нецелесообразно. И если вы здесь решите, что это лишнее, то РКП будет считаться. Надо подтвердить необходимость полной советской независимости Грузии. Армении и Азербайджана, сохраняя полную духовную связь с партией и Интернационалом, полную связь и зависимость.
Следы национализма в массах должны быть, так как массы вскормлены и отравлены меньшевиками. Более восемнадцати лет ведётся национальная политика, она получила полное оформление. Следы эти, безусловно, остались. Грузия – государство советское, беспартийное. Партия только руководит ответственными работниками. Наркомы могут быть и беспартийными. Почему мы отслаиваем профсоюзы от партии? Чтобы не отпугнуть беспартийную массу, а ответственные работники профсоюзов руководятся партией.
Независимость не есть наше нежелание принять помощь России. Первое мы сохраняем, а поддержку оказываем, и о всех фактах помощи надо говорить громко, и тут национальный вопрос потерпит поражение, а это значительно облегчит разрешение национального вопроса. Предполагается, что советская республика должна оказать помощь другой советской республике работниками, сырьём, хлебом, топливом и другим. И это должно делаться не по-товарищески, а официально. Взаимная помощь по добровольному соглашению как равных единиц. Это должно делаться для облегчения борьбы с национализмом.
Об отношении друг к другу. Вопрос о федерации не должен быть поставлен так, чтобы освободить себя от всяких недоразумений, но вопрос об объединении хозяйственных органов поставить надо.
Например, Внешторг – взаимная услуга необходима. Если это тормозится боязнью коммунистов, что их обвинят в продаже Грузии, Армении или Азербайджана, всё равно от этого не избавиться, и придётся в пользу своих соседей сделать уступки, хотя тут и будут неудобства и недоразумения, но на этом останавливаться нельзя. Нужно руководствоваться взаимным облегчением. Создать торговый орган нужно, не изменяя интересам республики.
Объединение железных дорог также было необходимо. Взаимные отношения должны определяться взаимными услугами.
Об объединении профсоюзов мы должны рассуждать так. Предоставить волю профсоюзам. Если хотят объединяться, пусть объединяются. Если не хотят – не принуждать. Теперь – каким путём объединяться. Через ВЦСПС или Межсовпроф? Это всё равно, разницы никакой нет. С населением считаться придётся, так как населения около трёх миллионов, а коммунистов около пятнадцати тысяч. Это мало.»79
Как и предусматривала повестка дня совещания, Сталин ни словом не обмолвился о самом жгучем – ни о границах республик, ни о спорных территориях (Карабахе, Лори), хотя именно это и являлось более чем убедительным доказательством национализма, которым оказались пропитаны насквозь чуть ли не все коммунисты края. Поступил посланец Москвы так сознательно, преднамеренно ради достижения иной цели. Добиться объединения, пусть для начала хоть того, о чём уже достигнуты соглашения – железных дорог, Наркомвнешторгов. Сделать эти (как оказалось – весьма нелёгкие) шаги, а там дело пойдёт.
Всё же своим выступлением Сталину удалось достичь намеченной цели. Почти.
Несмотря на бушевавшие в Баку, Эривани и Тифлисе страсти, участники совещания на время забыли о взаимных территориальных претензиях. Согласились считать более важным общие экономические проблемы. Правда, сочли свои права недостаточными, почему и постановили в ближайшее время созвать краевую «конференцию совместно с представителями ЦК РКП, ставя в порядке дня вопросы: 1. о тактике и политике нашей партии в Закавказье; 2. о положении в партии, националистическом уклоне, фракционной борьбе и т. д.; 3. о взаимоотношениях закавказских республик между собой и РСФСР».
Кроме того, попытались и дать ответы на вопросы, поставленные Орджоникидзе. Правда, далеко не на все.
На первый и второй – сочли наиболее приемлемой формулировку, предложенную Мдивани и вроде бы не отвергнутую Сталиным. Формулировку, достаточно двусмысленную по сути: «Признать необходимым проведение в жизнь независимости кавказских республик (Грузии, Армении, Азербайджана) при безусловном сохранении существующих партийных отношений между ЦК компартий этих стран и ЦК РКП». То есть их полное и безусловное, согласно уставу партии, подчинение Москве, да ещё и не напрямую, а через Кавбюро.
На третий и четвёртый вопросы (самые важные) ответ последовал, хотя и общий, но более определённый, однозначный: «Ввиду абсолютной необходимости взаимной военной и хозяйственной поддержки означенных советских республик, держащих общий фронт против империализма, признать необходимым заключение военной, торговой и хозяйственно-финансовой конвенции между кавказскими республиками и РСФСР на началах добровольности».
Но не смогли участники совещания не вспомнить о терзавших их страхах, порождённых появлением в Закавказье некоего работника ВЧК высокого ранга, якобы наделённого неограниченными правами. И тому посвятили третье и четвёртое свои постановления – просьбу к ЦК РКП «ликвидировать институт уполномоченных представителей ВЧК в Грузии, Армении и Азербайджане», «предложить ВЧК строго регламентировать деятельность Особого отдела Отдельной Кавказской армии», и вообще «не присылать впредь представителей Наркоматов РСФСР в какую-либо из закавказских республик без предварительного согласования с её ответствующим ЦК через Кавбюро ЦК РКП».80
Само же Кавбюро воспользовалось итогами совещания и (уже от своего имени) приняло обширную резолюцию «Об очередных задачах коммунизма в Грузии и Закавказье», датированную тем же днём, 3 июля 1921 года. В первом её разделе просто повторило первое и второе постановления совещания, правда, изъяв для печати упоминание о «сохранении существующих партийных отношений». Зато позволило директивно выразить так и не согласованное – «О взаимоотношениях закавказских республик между собой» – во втором разделе. Изложило им всё то, о чём недвусмысленно говорилось и в телеграмме Ленина, и в резолюции Баксовета, и статье Сталина:
«1. Предложить ЦК компартий закавказских советских республик, Совпрофам /советам профессиональных союзов – Ю.Ж./. Дорпрофсожам /дорожным комитетам профсоюзов железнодорожников – Ю.Ж./ издать циркулярные письма подчинённым им организациям по вопросу о всемерной поддержке объединённых органов Внешторга и железных дорог, разъяснив всю важность такой поддержки в деле восстановления производственных сил закавказских республик.
2. Создать комиссию по объединению хозяйственной деятельности закавказских республик, обязав её в месячный срок предоставить свои соображения о конкретных мерах такого объединения, в первую очередь, в области мелиорации и электрификации». Не была забыта в резолюции и существовавшая, вне всяких сомнений, опасная тенденция, о которой говорили чуть ли ни все участники совещания. Угрожавшая не только намечаемому объединению Закавказья, но и просто миру в крае:
«3. Кавбюро, отмечая факты уклона в сторону национализма, проявившегося при решении вопросов о Внешторге и о территориальном разграничении республик, об упразднении таможен и контрольных пунктов, предлагает ЦК компартий закреспублик строго внушить всем представителям партии исходить при разрешении подобных вопросов исключительно из интересов братской связи трудящихся масс этих республик».
Тем самым, резолюция потребовала решительно прекратить саботаж выполнения достигнутых соглашений (пока ещё чисто формальных, остававшихся на бумаге) о полном слиянии Наркомвнешторгов. Потребовала (на основе того) и отказаться, наконец, от продолжавших действовать таможен, приносивших необоснованно огромные доходы преимущественно Грузии. Только потому, что её территория оказалась транзитной и для бакинской нефти, отправляемой для экспорта в Батум, и для российского продовольствия – голодающим жителям Армении.
Вместе с тем отметила резолюция и более тревожное явление. Вновь разгоревшиеся споры при определении и уточнении границ, начатые Грузией. Вполне понятные, даже юридически обоснованные, но только при условии, что закавказские республики в дальнейшем так и будут оставаться действительно суверенными. Совершенно бессмысленные – если учесть непременную (пусть в будущем, но, без сомнения, близком) их политическую интеграцию.
Развивая это положение, Кавбюро в третьем разделе резолюции высказалось открыто и жёстко: «Деятельность националистических правительств… создала атмосферу национальной вражды и отравила сознание трудящихся масс буржуазным национализмом. Узы братства и солидарности… были разорваны. Следы шовинистической работы, вражды и недоверия до сих пор ещё не изжиты в массах».81
Однако такую нелицеприятную, но всё же слишком общую оценку сочли недостаточной, и потому Кавбюро приняло особое «Дополнение к резолюции», не подлежащее публикации в печати и вообще широкой огласке:
«Констатируя, – отмечало оно, – факт образования националистически– «коммунистических» групп в компартиях Закавказья, более сильных в Грузии и Армении, слабых по количеству и качеству в Азербайджане, и факт раздвоения наших организаций на две части, кои ведут чисто политическую борьбу (на что имеются материалы и документы), доходя до того, что переносят внутрипартийную работу в беспартийные массы рабочих и крестьян, находя, что в данный момент партийные и советские организации вследствие сильного влияния националистов– «коммунистов» переживают кризис, вследствие чего вместо дружной работы развивается политическая фракционная борьба двух групп, усиливается экономическая разруха, убавляется интернационализм. Словом, разлагается партийная организация».
Констатируя столь безрадостную картину, Кавбюро и предложило созвать краевую партийную конференцию. Ту самую, в пользу которой уже высказалось совещание. По вопросам: «1. О тактике и политике нашей партии в Закавказье. 2. О положении в партии, националистическом уклоне, фракционной борьбе. 3. О взаимоотношениях закавказских республик между собой и РСФСР».82
4. Третий шаг к воссоединению
Только приняв такие резолюции, обязательные для всех коммунистов Закавказья, Кавбюро уже 4 и 5 июля перешло от общих решений к конкретным, частным. Ещё более не терпящим отлагательств.
4 июля последовало последнее предупреждение – «Подтверждая вновь своё предыдущее решение об объединении железных дорог, Кавбюро считает решение это абсолютно обязательным и не подлежащим никакому изменению».83
В тот же день был рассмотрен и карабахский вопрос, при котором, как и следовало ожидать, выявились две диаметрально противоположные точки зрения. За предложение оставить Карабах в пределах Азербайджана высказались Нариманов, Махарадзе и Назаретян, «против» проголосовали Орджоникидзе. Киров, Мясников. Тогда попытались найти согласие, рассмотрев три варианта компромисса. Проведение плебисцита во всём Карабахе поддержали только Нариманов и Махарадзе. За включение в состав Армении только Нагорной части проголосовали Орджоникидзе, Киров, Мясников. За плебисцит (лишь в Нагорном Карабахе, где подавляющую часть населения составляли армяне) – Орджоникидзе, Киров, Мясников, Назаретян – то есть большинство. Поэтому постановление гласило: «Нагорный Карабах включить в состав ССР Армении, плебисцит провести только в Нагорном Карабахе».
Принятое на основе классической демократической процедуры решение было тут же опротестовано Наримановым. «Ввиду той важности, – заявил он, – которую имеет карабахский вопрос для Азербайджана, считаю необходимым перенести его окончательное решение в ЦК РКП».84
Но до апелляции к Москве дело так и не дошло. Как можно предположить, тут же последовало личное вмешательство Сталина. Он (собственно, как и Орджоникидзе, и Киров) не мог допустить всплеска национализма и связанного с ним неизбежного раскола ещё и в Азербайджанской Компартии. Только потому и предложил удовлетворить необоснованные требования Нариманова, стоявших за ним других членов ЦК Азербайджана. Можно понять и мотивы, которыми руководствовались Сталин. Орджоникидзе и Киров. Скорее всего, они решили руководствоваться тем, что, по их мнению, очень скоро произойдёт объединение закавказских республик. А раз так, то не всё ли будет равно, каким окажется административное положение Нагорного Карабаха, ставшего вместе с Азербайджаном и Арменией частями грядущего целого – то ли союза, то ли федерации.
Во всяком случае, 5 июля Кавбюро при участии Сталина неожиданно вернулось к рассмотрению уже решённого карабахского вопроса и приняло постановление, отменившее принятое накануне:
«а) Исходя из необходимости национального мира между мусульманами и армянами и экономической связи Верхнего и Нижнего Карабаха, его постоянной связи с Азербайджаном.
Нагорный Карабах оставить в пределах АССР, предоставив ему широкую областную автономию, с административным центром в городе Шуше, входящем в состав автономной области; б) Поручить ЦК Азербайджанской Компартии определить границы автономной области и представить на утверждение Кавбюро; в) Поручить Президиуму Кавбюро переговорить с ЦК Армении и ЦК Азербайджана о кандидате на чрезвычайкома /чрезвычайного комиссара – Ю.Ж./ Нагорного Карабаха; г) Объём автономии Нагорного Карабаха определить ЦК Азербайджана и представить на утверждение Кавбюро».85
Гарантией того, что права армян Нагорного Карабаха не будут ущемлены ни в малейшей степени, служило положение Кирова. Как руководитель Компартии Азербайджана, он мог и должен был добиться соответствующих решений «своего» ЦК.
Два дня спустя Кавбюро приняло ещё одно постановление по столь же острому территориальному спору. Как бы компенсировало Армению за понесённую ею потерю. Большинством в шесть голосов при одном воздержавшемся (Махарадзе) установило: «Вся нейтральная зона /Лори, оспариваемая Тифлисом и Эриванем – Ю.Ж./ входит в состав ССР Армении». Правда. Ахалкалакский и Храмский районы, примыкавшие к Армении с северо-запада, на которые Эривань также претендовала, оставили в составе Грузии. 86 Кроме того, Тифлису посулили (но весьма неопределённо) и бывший Сухумский округ. Кавбюро, выслушав доклад председателя ревкома Абхазии Е. Эшбы, постановило: «Партийную работу вести в направлении объединения Абхазии с Грузией в форме автономной республики, входящей в состав ССР Грузии».87
Обещание территориального расширения Грузии сопровождалось намёками на крупные кадровые перестановки в партийном руководстве республики, которые, скорее всего, могли последовать очень скоро. Произойти, но в том случае, если бы оппозиция продолжала противиться объединению. Для того Кавбюро, с одной стороны, отклонило заявления о выходе из состава ЦК Грузии шестерых из десяти его членов. И тех, кто счёл «Дополнение к резолюции» слишком мягким, потворствующим националистам – М. Назаретяна, Ш. Элиавы, С. Кавтарацзе. И тех, кто посчитал её неоправданной, излишней – Б. Мдивани, М. Торошелидзе, П. Цинцадзе. Но, с другой стороны, было объявлено о том, что Орджоникидзе, Кирову и Нариманову поручено сформировать новый состав ЦК.88
Тем временем Сталин взял на себя малоприятную обязанность разъяснить суть как постановлений только что прошедшего совещания, так и резолюций краевого партийного органа рядовым членам Компартии Грузии. Выступил 6 июля на тифлисском городском партсобрании. Сначала обрисовал общую экономическую ситуацию. Объяснил причины, вынудившие советские республики налаживать торговые отношения со вчерашними врагами – развитыми странами Запада. Лишь затем перешёл к сути доклада. И опять же, начал с самого простого, понятного каждому:
«Совершенно изолированное существование Советской Грузии, как и всякой другой советской страны, немыслимо как с точки зрения военной, так и сточки зрения хозяйственного развития». Ведь она «нуждается, не может обойтись без русского хлеба, нуждается для поддержания транспорта и промышленности в нефтяных продуктах Азербайджана, нуждается в помощи России золотом для покрытия дефицита в товарном бюджете».
Но далее, сознательно нарушив логику изложения, затронул самое неприятное, болезненное для слушателей. «Нельзя, – сказал Сталин, пытаясь воззвать к разуму участников собрания. – не считаться со своеобразными условиями национального состава населения Грузии, в силу которых значительный процент этого населения составляют армяне, а в Тифлисе – в столице Грузии – даже около половины всего населения, что, несомненно, обязывает Грузию, при любой форме управления вообще, при советском же режиме в особенности, сохранить как с армянами в Грузии, так и с Арменией безусловный мир и братское сотрудничество».
После того вернулся к экономическим проблемам. «Конкретные условия, – продолжал Сталин, – обязывают Грузию так же, как советские Армению и Азербайджан, установить между собой некое единство хозяйственной деятельности, некое объединение хозяйственных усилий по линии, скажем, усиления транспорта, совместного выступления на внешних рынках, постановки мелиоративных работ (орошение, дренаж) и тому подобное». Словом, повторил уже изложенное и в подписанных (но так и не действующих) постановлениях, и в резолюции Кавбюро. Но тут же вернулся к национальным отношениям:
«Существуют некоторые условия, созданные за последние два-три года, мешающие такому объединению. Я говорю о национализме – грузинском, армянском, азербайджанском, страшно усилившемся за последние годы в Закавказье и тормозящем дело объединения… Среди рабочих и крестьян развился национализм, усилилось чувство недоверия к своим интернациональным товарищам. Антиармянского, антитатарского, антигрузинского, антирусского и всякого другого национализма теперь хоть отбавляй».
Напомнил Сталин о кровопролитных междоусобных войнах последних трёх лет, о разрыве исторически сложившихся экономических связей, что привело к нищете, а то и к голоду. И снова вернулся к проблемам той самой республики, перед гражданами которой он выступал.
«Задачей коммунистов Грузии, – убеждал Сталин аудиторию, – является беспощадная борьба с национализмом, восстановление старых братских интернациональных уз, существовавших до появления националистического меньшевистского правительства, и создание, таким образом, здоровой атмосферы взаимного доверия, необходимой для объединения хозяйственных усилий закавказских советских республик и для хозяйственного возрождения Грузии».
Сталин всё время подчёркивал, что речь идёт об объединении лишь экономическом, хотя его слушатели должны были отлично понимать, что оно, рано или поздно, приведёт и к политической интеграции края. Потому пояснил, дабы не вызвать преждевременного массового активного сопротивления:
«Это не означает, конечно, что не должно быть больше независимой Грузии или независимого Азербайджана и прочего». Заодно опроверг и те идеи, о которых говорили на совещании леворадикалы вроде Кавтарадзе и Думбадзе. «Циркулирующий среди некоторых товарищей проект, – твёрдо заверил Сталин, – восстановления старых губерний – Тифлисской, Бакинской, Эриванской – с единым закавказским правительством во главе является, на мой взгляд, утопией, причём утопией реакционной, ибо такой проект, несомненно, исходит из желания повернуть назад колесо истории. Восстановить старые губернии и ликвидировать национальные правительства в Грузии, в Азербайджане, в Армении – всё равно, что восстановить помещичью собственность на землю и ликвидировать завоевания революции».
Говоря так, Сталин ничуть не кривил душой, никого не собирался обманывать или вводить в заблуждение. К этому времени он окончательно убедился, что сначала возникновение в 1917 году автономных национальных территорий, а затем, на их основе, и независимых государств, просуществовавших как суверенные три года, не прошло бесследно. Да и деятельность ведомства Чичерина, слишком серьёзно воспринимавшего юридический статут советских республик на протяжении всего минувшего года, всё ещё давали о себе знать.
Вернуться к своим прежним идеям Сталин при всём своём желании уже никак не мог, ибо смотрел правде в глаза. Ему приходилось теперь балансировать между верностью марксистским доктринам и интересами возрождавшегося государства, не выпуская из виду главное – восстановление единства страны. Пусть пока только как экономического союза.
«Чтобы рассеять атмосферу взаимного недоверия, – втолковывал член Политбюро слушателям, – и восстановить узы братства между рабочими национальностей Закавказья и России, именно для этого необходимо сохранить независимость как Грузии, так и Азербайджана и Армении. Это не исключает, а, наоборот, предполагает необходимость хозяйственной и иной поддержки, так же как и необходимость объединения хозяйственных усилий независимых советских республик на началах добровольного соглашения, на началах конвенции».89
Речь в Тифлисе стала четвертым выступлением Сталина по национальному вопросу за полгода. И все они, начиная с февральского, на съезде РКП(б), были предельно идентичными. Их суть не менялась в угоду сиюминутной конъюнктуре. Скажем, советизации сначала Армении, а затем и Грузии. Потому ни у кого не оставалось сомнений, что в основе их лежит твёрдая, продуманная линия. Но линия совершенно новая, ничуть не похожая на ту, что Сталин отстаивал чуть более года назад.
Для него путь к воссоединению просто стал иным – более долгим, «окольным», по его собственному выражению. А само единство виделось уже не в форме федерации областных объединений, что предусматривала действовавшая Конституция РСФСР. Нет, теперь – при вынужденном сохранении национальных республик, как автономных, так и независимых, но непременно связанных между собой соглашением о создании единого экономического органа для всех без исключения. Вместе с тем, предполагал Сталин – как столь же необходимое, даже обязательное – ещё и объединение военных и внешнеполитических ведомств. Правда, о них он сказал как бы между прочим, не конкретизируя, назвав «иной поддержкой».
Базироваться такая необычная конструкция, весьма напоминающая развалившуюся Австро-Венгрию, должна на общности политической системы – Советской власти, о чём Сталин не уставал говорить, начиная с конца 1917 года. Скрепляться же, и предельно жёстко, – единой для всей территории бывшей Российской Империи партией – РКП(б). Потому-то, в частности, компартии и Грузии, и Армении, и Азербайджана оставляли, как и до революции, всего лишь её местными организациями. Более того, объединёнными краевым органом, Кавказским бюро ЦКРКП(б).
Вопрос, следовательно, стоял предельно просто. Будет в партии единство, будет единой и страна.
Собственно, для достижения той же цели было созвано и Краевое закавказское партсовещание, что предусматривало решение Совещания ответственных работников, проведённое в Тифлисе с 12 по 14 августа. Чтобы исключить любую возможность для проявления открытых разногласий, на него выдвинули сорок три делегата, но, вопреки названию совещания, не только от Азербайджана, Армении, Грузии и всё ещё не обретшей юридического статуса Абхазии, но и от российских автономий – Дагестана, Горской Республики и отделившейся от неё незадолго перед тем, 6 июня, Кабарды. Кроме того, на совещании присутствовали представители ВЦСПС и политуправления Красной Армии.
Результаты такой организации не замедлили сказаться. Партсовещание продемонстрировало полное единство взглядов, которое и позволило принять важные, хотя и не несущие чего-либо нового, резолюции. Первая призвана была попытаться изначально обеспечить хозяйственное единство Закавказья с РСФСР, почему и потребовала: «Республики Кавказа /то есть включая автономии РСФСР – Ю.Ж./ не замедлят подписать формальное соглашение о Кавказском экономическом союзе, а Кавбюро назначит временный, до Кавказского экономического съезда, Кавказский экономический Совет».
Вторая резолюция носила принципиально иной характер, связанный уже с чисто локальной проблемой. Объясняла своеобразие, даже некую исключительность Азербайджана, Армении и Грузии:
«В области внутренней политики на первый план выдвигается задача дальнейшего упрочения братской солидарности трудящихся масс на основе тесного экономического объединения. Для преодоления пережитков национализма Коммунистическая партия вынуждена совершенно сознательно идти на некоторые временные уступки националистическим стремлениям масс, что преследует цель безболезненного изживания шовинистического яда, оставленного в наследство меньшевиками, дашнаками и мусаватистами. Эти уступки ни в коей мере не должны отражаться на ясности и устойчивости наших принципов внутри партии. Забвение этого ведёт к тому, что некоторые товарищи, идя на уступки до конца, сами подпадают под влияние национализма. Наша партия обязана самым решительным образом вести борьбу против такого уклона, в корне пресекая попытку политики временных уступок политике мелкобуржуазных националистов.
Независимость советских республик Кавказа/имелось в виду лишь Закавказье – Ю.Ж./ является для нас фактором борьбы в международном отношении, фактором борьбы с национальной ограниченностью и отсталостью. Независимость отнюдь не означает разъединения трудящихся Кавказа… Преуспеяние кавказских республик тесно связано с экономической целостностью Советского Кавказа. Республики не могут быть отделены друг от друга экономическими границами, ибо Советский Кавказ идёт к единому хозяйству. Вопрос о хозяйственном единстве республик практически стоит на очереди».90
Так выявилась правота Сталина. Правота его утверждений, сделанных ещё весной 1917 года, – о том, что основой новых территориальных объединений должны стать исторически сложившиеся экономические связи, а не национальная общность населения. Тогда же обнаружилось и иное, весьма неприятное для Ленина и других членов ПБ, скорректировавших тезисы Сталина по национальному вопросу, вынесенных на рассмотрение Х съезда партии. Всего через три с половиной месяца оказалось, что нигде, кроме Туркестана (да и то лишь по словам делегатов от этого края) нет и речи о «великорусском шовинизме». Зато повсюду заставляет говорить о себе «националистический уклон». Тот самый, которым в угоду умозрительным представлениям, почерпнутым из австро-венгерского марксизма, пытались всего лишь уравновесить призывы к борьбе с «русским». Заигрывали, тем самым, с теми, кого в Закавказье назвали «националистами-коммунистами».
Торопясь ускорить события, Кавбюро уже 16 августа своим решением поспешило оформить собственное предложение, двумя днями ранее одобренное партсовещанием. Признало необходимым как можно скорее создать краевой хозяйственный орган – «Экономическое бюро Закавказских республик, которое является по отношению к объединённым Внешторгу и железным дорогам, к электрификации и мелиорации органом направляющим и руководящим». Отметило: «Все постановления Экономического бюро Закавказских республик обязательны для правительств республик, с которыми Экономическое бюро сносится непосредственно по всем вопросам»
Чтобы в Баку, Эривани и Тифлисе не восприняли новую организацию лишавшей их последних остатков суверенитета, в решении сделали оговорку: «В тех случаях, когда правительство той или иной республики находит неприемлемым для себя какое-либо постановление Экономического бюро, оно вправе воздержаться от выполнения постановления Экономического бюро сроком на семь дней, в течение которых апеллирует к Экономическому бюро».91
Получив сообщение о принятом решении, Сталин незамедлительно вынес на рассмотрение ПБ предложение «О создании Экономического бюро Закавказских республик». Нет, он не собирался присваивать чужое достижение. Попытался поддержать Кавбюро, дабы потом никто не смог бы предложить обратиться в Москву. И добился желаемого. ПБ 24 августа приняло собственное решение: «ЦК считает целесообразным объединение хозяйственных сил республик Закавказья и, одобряя соответствующее решение Кавбюро о создании объединённого органа, оставляет протест группы ответственных сотрудников без последствий».92
Кто такие «ответственные сотрудники», разъяснил своей телеграммой уже Молотов. Объяснил, что, хоть и с большим опозданием, ПБ подтвердило решение Кавбюро от 3 июня о снятии с работы и переводе в другие регионы Каминского, Шатуновской и других членов фракции, выступавших против политической и хозяйственной интеграции края.93
Развивая несомненный успех, Кавбюро 4 сентября потребовало в недельный срок упразднить, наконец, всё ещё действовавшие национальные внешторги. 94 На следующий день, не дожидаясь реакции Азербайджана, Армении и Грузии, образовало собственный экономический отдел, наделив его функциями Экономического бюро, а руководство им возложило на Орджоникидзе, Кирова и Назаретяна.95 Тем самым, пресекло возможность продолжать «итальянскую забастовку», во время которой республиканские власти с готовностью подписывали любые соглашения, но и не думали их выполнять.
Воссоединение Закавказья вступило в новую фазу, вплотную приблизившись к завершению. И всё же, чтобы не только утвердить хозяйственное единство, но и сделать его необратимым, следовало окончательно искоренить любые поводы для территориальных споров и конфликтов. Для того ещё 15 августа Кавбюро обязало Азербайджан, Армению и Грузию подписать договоры о границах, и тем чисто юридически отказаться от дальнейших претензий. Однако достичь того удалось только в ноябре. 96 Да и то, благодаря урегулированию вопросов – о Нахичевани, Южной Осетии и Абхазии.
31 октября Леграну, официальному представителю РСФСР в Закавказье, Кавбюро поручило (как человеку, окончившему юридический факультет Казанского университета) разработать Конституцию Нахичеванской ССР. Закрепив Основным законом своеобразное положение этой республики. С одной стороны, равнозначно отдалённой (как от Баку, так и от Эривани). Нос другой – остающейся в составе Армении. Вместе с тем, чтобы гарантировать столь необычный статус, в республике расквартировали одну из частей ОКА, а члена её Реввоенсовета утвердили уполномоченным при председателе СНК Нахичевани Кадымове.97
В тот же последний день октября увидело свет ещё одно постановление Кавбюро, решавшее сходную задачу. Южной Осетии придали статус автономной области Грузии, поручив облисполкому и республиканскому ревкому определить административные границы нового национально-территориального образования.98
Более продолжительный срок потребовался для решения судьбы Абхазии. Всё ещё существовавшей как независимая Социалистическая Советская Республика, но которую Грузия безосновательно считала своей неотъемлемой частью со времён захвата весной 1918 года. Чтобы оформить присоединение бывшего Сухумского округа, в Тифлисе готовы были пойти на создание Грузинской Федерации. Благо, 14 июля Аджария стала автономной республикой, Юго-Осетия – автономной областью…
Не поддерживая такой план, но прямо и не отвергая его, Кавбюро образовало 1 ноября комиссию. Включило в неё (председателем, как совершенно незаинтересованное лицо) Леграна, от Абхазии – председателя её ревкома Е. Эшбу, от Грузии – наркома по военным и морским делам Ш. Элиаву Им поручили, ни в коем случае не предрешая решения, «приступить к выработке договора о взаимоотношениях между Грузией и Абхазией».
Две недели спустя комиссия пришла к заключению: «считать экономически и политически нецелесообразным существование независимой Абхазии». Только тогда, 16 ноября, Кавбюро предложило Эшбе «представить своё окончательное заключение о вхождении Абхазии в состав федерации Грузии – на договорных началах или – на началах автономной области в состав РСФСР». Предревкома размышлял две недели и принял решение сам. Не обсудив в Сухуме, не проведя даже подобия референдума. Предпочёл более высокий статус и 24 ноября подписал договор с Грузией.
Было установлено:
«1. Социалистическая Советская Республика Грузия и Социалистическая Советская Республика Абхазия вступают между собой в военный и финансово-экономический союз.
2. Для осуществления указанной в предыдущем пункте цели оба правительства объявляют объединёнными комиссариаты:
а) военный, б) финансов, в) народного хозяйства, г) почт и телеграфа. Примечание. Иностранные дела остаются целиком в ведении Социалистической Советской Республики Грузии…
3. Объединённые Наркоматы обеих республик входят в состав ревкома ССРГ.
4. Порядок и форма внутреннего управления объединённых комиссариатов устанавливаются особым соглашением обоих правительств.99
В знак признательности ЦК Компартии Грузии в тот же день ввёл Эшбу в свой состав «на правах полноправного члена»,100 однако до создания собственной федерации дело так и не довело. Ещё начиная работать в Абхазской комиссии, 3 ноября Элиава неожиданно для всех предложил Кавбюро рассмотреть иной проект. О Закавказской Федерации, «объединив хозяйственную и финансовую, военную и иностранную политику в лице Союзного Совета».101
Сообщив о том Сталину, Орджоникидзе вызвал в Москве нешуточную панику, порождённую тем, что резолюция Кавбюро в ЦК так и не поступила. Поэтому Молотову пришлось запросить «основные резолюции пленума Кавбюро о мотивах образования федерации», потребовать «ускорить присылку этой резолюции»102. Взволновались и Чичерин, и Троцкий. Сообща подготовили постановление ПБ, утверждённое 17 ноября:
«А. Немедленно сообщите, что именно вы постановили по вопросу о создании Закавказской Федерации, как представляете себе взаимоотношения Союзного Совета Закавказской Федерации с РСФСР. Заключение ЦК будет выслано по получении от вас материалов.
Б. В отношении военной конвенции ЦК предлагает нижеследующее: I. оформить военные отношения РСФСР с Азербайджаном, Арменией и Грузией путём военной конвенции, которой фактически предоставили бы Реввоенсовету республики /то есть лично ему, Троцкому, как Председателю РВСР – Ю.Ж./ всю полноту прав в отношении постановки военного дела, в трёх закавказских республиках во всех отношениях…
Поручите тов. Орджоникидзе лично провести эту конвенцию с необходимой энергией в короткий срок, обеспечив заранее решение партийным путем».103
Скорее всего, из-за отвратительной работы телеграфа, медленной работы шифровальщиков (как в Москве, так и в Тифлисе) – но ответил Орджоникидзе только 24 ноября: «Вопрос о военной конвенции был решён на пленуме, уже проводится в жизнь». Затем повторил посланное двумя неделями ранее основное решение:
«Образовать Союзный Совет, избираемый конференцией представителей правительств и объединяющий экономические, финансовые, военные, иностранные комиссариаты, также связь и инспекцию упразднённых указанных республиканских комиссариатов. При Союзном Совете создаётся Экономсовет, Союзный Совет федерируется с РСФСР по типу Украины. Образована комиссия по выработке Конституции Союзного Совета».
А спустя два дня в Москву ушла и столь требовавшаяся резолюция Кавбюро:
«…Политическое объединение даст возможность республикам на деле установить между собой тесный хозяйственный союз, попытки к заключению которого делались неоднократно. Между тем хозяйственная разобщённость республик усугубляла и без того тяжёлое экономическое положение Закавказья, нищету и разорение народных масс и вызывало целый ряд недоразумений между республиками. Закавказье представляет из себя единое хозяйственное целое, и его экономическое развитие может идти лишь под знаком общезакавказского хозяйственного объединения.
Наконец, существование многочисленных Наркоматов и учреждений в трёх республиках поглощает много сил и средств, создаёт ненужный параллелизм в работе во многих органах. Поэтому администрирование общими усилиями в главных и важнейших отраслях государственной жизни усилит и оплодотворит советскую работу.
Исходя из этого, Кавбюро считает неотложно необходимым заключение федеративного союза между республиками, прежде всего, в отношении военной, хозяйственной и финансовой работы и иностранной политики».104
Изучив пришедшие в ЦК материалы, выразил своё мнение о них и Сталин. Именно он подготовил проект ожидаемого в Тифлисе заключения ЦК (разумеется, положительного), но прежде чем выносить его на утверждение ПБ, отправил в «Горки», Ленину. И 28 ноября получил ответ.
«Тов. Сталин! Я согласен с Вами в основном. Но думаю, что надо формулировать чуточку иначе:
1. Признать федерацию закавказских республик абсолютно правильной и безусловно подлежащей осуществлению, но в смысле немедленного практического осуществления преждевременной, то есть требующей нескольких недель для обсуждения, пропаганды и советского проведения снизу.
2. Предложить Центральным Комитетам Грузии, Армении и Азербайджана через Кавбюро поставить вопрос о федерации пошире на обсуждение партии и рабочих и крестьянских масс, энергично вести пропаганду за федерацию и провести её через съезды Советов каждой республики; в случае большой оппозиции точно и своевременно донести ЦК РКП».105
Получив поправки, Сталин, более осведомлённый в закавказских делах, предложил на усмотрение Ленина свои исправления:
«Против Вашей резолюции не возражаю, если согласитесь принять следующую поправку. Вместо слов «требующей нескольких недель обсуждения» (п. 1) сказать «требующей известного периода времени для обсуждения» и т. д. согласно Вашей редакции. Дело в том, что «провести» федерацию в Грузии «снизу», в «советском порядке», в несколько недель нельзя, т. к. в Грузии Советы только начинают строиться, они ещё не достроены (месяц назад их не было там вовсе), и созвать там съезд Советов в «несколько недель» немыслимо. Ну, а федерация без Грузии будет бумажной федерацией. Думаю, что нужно положить 2–3 месяца для того, чтобы идея федерации одержала победу в широких массах Грузии. В противном случае мы только облегчим работу меньшевиков и прочих националистов.
Сталин. 28.11.
Если примете поправки, завтра, я думаю, можно будет голосовать в ПБ без прений».
В тот же день Ленин сообщил: «Я принимаю эту поправку т. Сталина».106 Поэтому 29 ноября, как и предполагал Сталин, решение было утверждено и направлено Орджоникидзе.
Между тем события в Закавказье стремительно развивались. Ещё 6 ноября Кавбюро, не дожидаясь одобрения Москвы, опубликовало в центральных газетах Баку, Эривани и Тифлиса резолюцию о федерации. Вслед за тем, явно для подстраховки, для исключения возможной сильной оппозиции своим планам, переформировало 11 и 14 ноября (на что оно обладало необходимыми правами) Центральные Комитеты компартий Армении и Грузии.107 И только затем развернуло активную пропаганду призывая всё население Закавказья поддержать создание федерации.
Превентивная мера, как оказалось, вполне оправдала себя. ЦК, ЦИКи трёх республик и Совнаркомы Азербайджана и Армении безоговорочно присоединились к планам Кавбюро объединить край не только экономически, но и политически. «Против» выступило только правительство (ревком) Грузии, возглавляемое Б. Мдивани. Но созданную им немногочисленную оппозицию удалось нейтрализовать весьма просто. Резолюцией пленума ЦК Компартии Грузии, принятой 25 ноября:
«Немедленно приступить к фактическому претворению в жизнь уже принятого решения о федерации – объединению Народных Комиссариатов финансов, иностранных дел и военного, формально сохраняя эти национальные комиссариаты до декларирования объединения на съезде Советов. Созвать совещание представителей республик для обсуждения формы организаций Союзного Совета и выделения Временной комиссии на правах Союзного Совета».108
К тому же призвало и проведённое тифлисским горкомом партии собрание, на котором две тысячи участников единогласно утвердили воззвание ко всем трудящимся республики. «Рабочие и крестьяне, – отмечало оно, – Советского Азербайджана и Советской Армении с радостью приветствуют такое объединение, такую федерацию братских народов Закавказья. Трудящиеся Грузии, без сомнения, ответят им выражением своей готовности к объединению в общую революционную рабоче-крестьянскую семью».109
В тот же день, 25 ноября, завершила работу Конституционная комиссия, в которой интересы Азербайджана представлял нарком земледелия С.М. Эфендиев, Армении – председатель Республиканского экономического Совета С.Л. Лукашин (Скрапионян), Грузии – Ш. Элиава, а юридическим консультантом являлся Б.В. Легран. Подготовленный ими проект Основного закона выразил суть федерации (она же – союз) так:
«1. Высшей властью союза республик является полномочная конференция представителей, избираемых в равном числе правительствами Азербайджана, Армении и Грузии.
2. Исполнительным органом полномочной конференции является Союзный Совет, члены которого избираются и отзываются конференцией.
3. В ведение Союзного Совета переходят военные дела, финансы, иностранная политика, внешняя торговля, пути сообщения, народная /так в тексте! – Ю.Ж./ связь, борьба с контрреволюцией и руководство экономической политикой на территории договаривающихся республик».
В соответствии с последним пунктом предусматривалось образовать пять Наркоматов, управление путей сообщения (то есть Закавказской железной дороги), Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией. 110 Словом, проект Конституции повторял практически всё то, что уже было изложено в резолюции Кавбюро.
Теперь оставалось лишь собрать полномочную конференцию для провозглашения Закавказской Федерации. Однако решение Политбюро заставило отсрочить образование нового советского государства на предписанные «два – три месяца». До, как оказалось, 12 марта, хотя до тех пор всё же действовал образованный 8 декабря краевой Экономический совет.
6. Фальстарт Чичерина
В четверг, 5 января 1922 года, на очередном заседании Политбюро приняло малопонятное, но только для непосвященных в тайны большой политики, решение. Потребовало срочно образовать при НКИДе комиссию «для изучения вопросов, связанных с возможностью переговоров». Утвердило в её составе людей весьма высокого уровня. Председателем – наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, членами – его заместителя М.М. Литвинова, полпреда РСФСР в Германии Н.Н. Крестинского, исполняющего обязанности наркома финансов Г.Я. Сокольникова, заместителя наркома внешней торговли А.М. Лежаву и бывшего полпреда в Берлине, а ныне председателя Туркестанского бюро ЦК РКП(б) А.А. Иоффе. И предложило «послать т. Красину /наркому внешней торговли и одновременно торгпреду в Великобритании – Ю.Ж./ телеграмму с сообщением об образовании комиссии, рекомендовав ему свои соображения направить в эту комиссию, сообщив также, что твёрдый список делегатов будет установлен на основании работы этой комиссии».111
Что за «возможные переговоры», для которых нужно срочно согласовать «список делегатов», да ещё почему его нужно согласовывать именно с Красиным, в решении не уточнялось. Скорее всего, члены Политбюро сочли конкретные объяснения преждевременными даже для документа, остававшегося секретным. Только три дня спустя, когда прежде возможное стало реальностью, недоговорённость исчезла. Пропала, ибо стала секретом Полишенеля.
Оказалось, что 6 января в небольшом французском городке Канны, расположенном в Нормандии (и известном разве что своей яблочной водкой – кальвадосом), началось одно из последних заседаний Верховного Совета. Антанты. Встреча всё ещё полагавших себя вправе определять судьбы если и не всего мира, то, во всяком случае, континента. Европы. Премьеров Франции – Аристида Бриана, Великобритании – Девида Ллойд Джорджа, Италии – Иванов Бономи. Вознамерившихся окончательно согласовать состав участников, дату и место Общеевропейской конференции, о безусловной необходимости которой они договорились загодя.
Задуманной конференции предстояло стать наиважнейшей после Парижской, ибо на ней следовало открыть новую главу мировой истории. Безотлагательно разрешить крайне острую для победителей проблему: как же добиться от поверженной Германии выплаты репараций. Гигантской суммы, определённой только 5 мая 1921 года – 135 миллиардов довоенных (то есть золотых) марок.
Вместе с тем, три премьера собирались внести на обсуждение предстоящей конференции ещё один, не менее значимый для них, но более сложный вопрос. Наметить пути восстановления разрушенной войною экономики, а вместе с ней, разумеется, и торговли континента, особенно Центральной и Восточной Европы. То есть всё той же Германии, дабы она смогла выплатить репарации в полном объёме, а также и стран, возникших на руинах двуединой монархии. Заодно добиться в регионе политической стабильности, сделать в будущем невозможными революции, мятежи, путчи, и ещё предотвратить казавшееся тогда неизбежным вооружённое столкновение Германии и Польши из-за Верхней Силезии и Данцигского коридора.
Кроме того, только Ллойд Джордж в одиночку постарался извлечь из казавшейся ему максимально благоприятной ситуации всё возможное, чтобы закрепить свой новый курс. Начатый ещё 16 марта 1921 года подписанием торгового договора с РСФСР, почему и находился в Лондоне Красин. Для того же сделать законными участниками Европейской конференции полномочных делегатов Советской России. Страны, остававшейся пока политическим изгоем. А использовать для того, как своеобразную приманку, ноту НКИДа от 28 октября 1921 года – о готовности обсудить вопрос о признании царских долгов, но только довоенных. Да ещё лишь в том случае, если Совнарком РСФСР получит гарантии прекращения любых действий, угрожающих безопасности всем советским республикам и ДВР. Иными словами, признание неприкосновенности их границ и подписание со Страной Советов окончательного мирного договора.112
Так как в возвращении царских долгов более других была заинтересована Франция, то уже в первый день каннского совещания вопрос об участии в предстоящей конференции РСФСР (но только её одной) три премьера решили положительно. Как и в Париже, в 1919–1920 годах, когда Верховный Совет Антанты вершил судьбы мира, он желал иметь дело только с одной Россией. Безразлично, монархической или республиканской, но лишь с ней одной, а не с её осколками.
7 января в Москву поступила телеграмма, направленная из Рима. «Вследствие принятого на днях Верховным Советом решения – говорилось в ней, – в Италии в марте месяце созывается экономическо-финансовая-конференция. Итальянское правительство в согласии с Великобританским правительством считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы».
На следующий день в Рим ушла ответная депеша, подписанная Чичериным: «Российское правительство с удовлетворением принимает приглашение на Европейскую конференцию, созываемую в марте месяце. Выбору российской делегации будет предшествовать Чрезвычайная сессия ВЦИК, которая снабдит её самыми широкими полномочиями…»113
Дальнейшее достаточно хорошо известно. Европейская конференция открылась с небольшим запозданием, 10 апреля. А через шесть дней тайные переговоры, начатые К.Б. Радеком с германским руководством в Берлине,114 успешно завершились в Италии. Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германии, и Георгий Васильевич Чичерин подписали двусторонний договор, означавший для Советской России не только долгожданный выход из политической изоляции, но и своеобразный реванш за позор Брестского мира. Договор о восстановлении полнообъёмных дипломатических и торговых отношений между двумя странами. Договор, названный Раппальским по месту его заключения – пригорода Генуи, в которой и проходила Европейская конференция.
На фоне столь блестящей победы советского внешнеполитического ведомства совершенно незаметным оказался провал Чичерина в ином начинании, о чём, правда, знали очень немногие. Неудача его личной попытки форсировать объединение девяти независимых братских республик (юридическое оформление Закавказской Федерации к тому времени ещё не завершилось) в едином государстве. Для того нарком и воспользовался содержанием шифротелеграммы Красина, отправленной из Лондона ещё 28 декабря минувшего года. Конфиденциально информировавшей и о созыве Общеевропейской конференции, и о твёрдом намерении Ллойд Джорджа видеть среди её участников посланцев РСФСР, что означало «окончательное признание Советского правительства».115
Основываясь на этой телеграмме, Чичерин и инициировал решение ПБ от 5 января. А после того посчитал, что для восстановления единства страны получил более чем веский довод. Глава НКИДа рассуждал так, как ему подсказывал опыт профессионального дипломата. Его отчизна и без того утратила изрядную часть своей территории (Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву Польшу, ставших независимыми), и если теперь, на конференции, предстанет не единая Россия, а некий конгломерат из восьми или девяти государств, то отношение к ним будет соответственным. Как к малым, слабым, ничего не значащим странам.
Чичерин больше не собирался заниматься теоретическими аспектами национального вопроса, дискутировать на эту тему со Сталиным. Всего лишь счёл себя обязанным защищать, отстаивать национальные интересы России. Только в том и видел свой долг, почему и попытался сделать всё возможное, чтобы предельно усилить роль, значимость будущей делегации.
Комиссия, образованная решением Политбюро под председательством Чичерина (следовательно – под непосредственным и очень сильным его влиянием) уже 9 января, сразу же после официального согласия Советского правительства участвовать в Европейской конференции, одобрила предложение, подготовленное Г.Я. Сокольниковым. Признававшее необходимым сформировать единую – не только по существу, но и формально – делегацию. Для того же незамедлительно провозгласить вхождение в состав РСФСР всех остальных советских республик – Белорусской, Украинской, Азербайджанской, Армянской, Грузинской, Хорезмской, Бухарской, а также ДВР.
Правда, по поводу только Бухары и Хивы Иоффе высказал особое мнение. Счёл их присоединение к России более чем преждевременным,116 так как знал и сам, и был согласен с мнением замнаркома Карахана. Высказавшегося весьма откровенно: «Мы знаем, что степень признательности населения к образовавшимся вместо эмира правительствам определяется количеством русских штыков, находящихся в этих республиках».117
Настаивая на немедленном воссоединении, члены комиссии не учитывал и многого. Во-первых, присоединение Бухары и Хивы стало бы нарушением договора с Афганистаном, подписанным 28 февраля 1921 года. Точнее – статьи 8-й, гарантировавшей независимость двух среднеазиатских государств, «какая бы форма правления там не существовала».118 Но Иоффе обосновывал своё особое мнение не только этим. Только что вернувшийся из Туркестана, он правильно оценил угрозу вспыхнувшего в Фергане и Восточной Бухаре мятежа, поднятого бежавшим из Турции генералом Энвер-пашой. Небезосновательно предполагал, что фактическая аннексия среднеазиатских республик позволит Кабулу на вполне законных основаниях вмешаться в события и поддержать силой мятежников.
Во-вторых, члены комиссии, недавние кабинетные теоретики, только начавшие постигать на практике азы управления государством, не приняли во внимание и особое положение ДВР. Созданной только для того, чтобы предотвратить прямое столкновение Красной Армии с японскими войсками, продолжавшими оккупировать весь Дальний Восток. Потому скоропалительное предложение, осуществись оно, легко могло привести к боевым действиям за Байкалом. Новой войне – именно тогда, когда ещё не удалось справиться с начавшимся в январе про-финским восстанием в Карелии, когда мятеж Энвер-паши грозил перекинуться на советский Туркестан.
В-третьих, никто в комиссии, так жаждавшей восстановления единства страны, не обратил должного внимания и на иное. На имевшееся у руководителей советских республик, уже вкусивших неограниченной власти, стремление сохранить её как можно дольше.
Все эти, слишком значимые, факторы не учли не только члены комиссии, что можно было объяснить их неопытностью. Не придал им значения и такой опытный политик, как Чичерин, по сути, и направлявший их на принятие только такого решения. Чичерин, упорствовавший в своих устремлениях и потому передавший 10 января, надеясь на поддержку ПБ, две записки на имя секретаря ЦК Молотова.
В первой, весьма пространной, нарком подчёркивал: комиссией «выдвинут чрезвычайно важный вопрос о включении братских республик в РСФСР к моменту конференции. Момент достаточно благоприятен для проведения этой очень крупной меры без серьёзных международных осложнений. На конференции следует поставить державы перед свершившимся фактом». А далее пояснял необходимость столь радикальных и немедленных действий. «Если мы, – указывал Чичерин, – на конференции заключим договоры как девять параллельных государств / нарком исходил из маловероятной, но всё же имевшейся возможности приглашения всех советских республик – Ю.Ж./, это положение дел будет надолго закреплено, и из этой путаницы возникнут многочисленные затруднения для нас в наш их сношениях с Западом».119
И тут же, видимо, заново продумав свой замысел, направил Молотову вторую записку. Несколько иного содержания, учитывавшую неизбежность того, что Ленин в Геную наверняка не поедет:
«На конференции должна быть представлена Украина, и мы будем иметь возможность указывать на присутствие премьера в лице т. Раковского. Ввиду тесной близости России и Украины украинский премьер Раковский будет по своему рангу в нашей делегации соответствовать антантовским премьерам…
В таком случае необходимо будет председателем соединённой советской делегации назначить т. Раковского. Как премьер, соответствующий по рангу западным премьерам, он не может быть подчинён наркому. Политически его назначение председателем было бы чрезвычайно целесообразно.120
Предлагая два альтернативных варианта возможного решения, Чичерин напрочь забыл о совершенно иной по смыслу своей записке, которую направил в ЦК всего за два месяца перед тем.
«Наркоминдел, – писал он 6 декабря 1921 года, – указывает ещё раз на крайнюю важность в срочном порядке урегулировать межправовые отношения между РСФСР и УССР. После признания Рижским договором независимости Украины, эти отношения должны иметь форму союза государств, а не союзного государства, и должны быть урегулированы договорами, подобно нашим отношениям с Азербайджаном. Господствующая теперь путаница, как в целом, так и в отношении отдельных комиссариатов, между Россией и Украиной должна быть немедленно устранена. Разрешение этого вопроса представляется крайне срочным в связи с выборами делегатов на наш съезд советов, происходящими на Украине. Только в случае договорного зафиксирования наших отношений можно будет объяснить полякам и вообще другим государствам, что такие выборы не противоречат интересам независимости Украины.
Предлагаем поэтому, чтобы ЦК поручил Наркоминделу войти в сношения как с Президиумом ВЦИК, так и заинтересованными комиссариатами на предмет заключения ряда договоров между Россией и Украиной для фактического закрепления существующих в настоящее время между ними отношений на основе юридической конструкции союза двух независимых государств».121
Итак, всего за тридцать пять дней Чичерин (как нарком и просто член партии) предложил ЦК на выбор три варианта дальнейшего существования не только РСФСР, но и других советских республик. Первый – союз государств. Второй – включение всех без исключения советских республик и ДВР в состав РСФСР, то есть их автономизация. Третий – ничего не трогать, ничего не делать.
Видимо, поэтому Молотов не стал торопиться выносить на обсуждение членов ПБ два последних предложения Чичерина. Решил для начала «согласовать вопрос» со Сталиным. Ну, а тот как можно предположить с почти полной уверенностью, посоветовал Чичерину подготовить четвёртый вариант решения. Такой, который предусматривал бы только необходимое сегодня, притом – бесспорное. О собственно подготовке работы будущей делегации и лишь в связи с тем – её чисто предварительный состав.
Чичерин не стал противиться, поступил так, как рекомендовал Сталин. Предложил включить в состав делегации представителей не только одной Советской России (как предлагал Верховный Совет Антанты), а трёх республик, которым следовало на конференции выступать солидарно. От РСФСР – дипломатов Г.В. Чичерина, М.М. Литвинова, Н.Н. Крестинского, полпреда в Италии В.В. Воровского, А.А. Иоффе, а также выразителей интересов победившего пролетариата, членов Исполкома ВЦСПС Т.В. Сапронова и А.Г. Шляпникова. От УССР – председателя СНК и наркома иностранных дел Х.Г. Раковского. От Закавказья, которое к открытию конференции должно было стать федерацией – председателя СНК Азербайджана Н. Нариманова.
Такое предложение (весьма далёкое от каких бы то ни было бурных потрясений), внесённое Чичериным, Политбюро утвердило 12 января.122 Однако всего день спустя ему пришлось рассматривать записку на всё ту же тему, только на этот раз подписанную… Сталиным. В ней Иосиф Виссарионович безоговорочно поддерживал мнение о необходимости направить на конференцию в Италию только одну (а не девять) делегацию. Но мотивировал он это не как Чичерин – международными проблемами, а чисто внутренними.
«На конференции, – соглашался Сталин с доводами членов комиссии и повторял их – впервые придётся столкнуться с вопросом о границах РСФСР и с юридическими отношениями между независимыми республиками и РСФСР. Несомненно, что наши противники постараются вскрыть при этом всю неопределённость и противоречивость в этих взаимоотношениях, найдут щели и попытаются сделать невозможным единство дипломатического фронта между РСФСР и независимыми республиками, обойдут вопрос о ДВР (как обходят они вопрос о приглашении Японии), представив её население Японии и не считая её связанной с РСФСР».123
Как легко заметить, Сталин сосредоточил всё внимание на сохранявшихся, несмотря ни на что, весьма острых проблемах во взаимоотношениях внутри советского лагеря. На первое место поставил важнейшую с его точки зрения проблему – о границах России. Разумеется, не с соседними государствами, которые были урегулированы, хотя и не в пользу Москвы, закреплены двусторонними договорами. Нет, Сталин имел в виду границы другие – с братскими, как их называл Чичерин, республиками. С Белоруссией, Украиной, рождающейся Закавказской Федерацией, с Хивой и Бухарой.
Ведь до сих пор так и не был дан ответ на непростой вопрос – достаточно ли для существования Белоруссии (как полноценного государства) всего лишь половины Минской губернии – шести её уездов, оставленных Рижским миром с Польшей? Не следует ли исправить такое положение, передав ей из РСФСР две губернии с белорусским населением – Витебскую и Могилёвскую?124
Какой же быть, в конечном счёте, территории Украины? Нужно ли соглашаться с притязаниями её нынешнего – советского, коммунистического! – руководства на девять губерний. С тем самым, что совсем недавно требовали самостийники – Грушевский, Винниченко, Скоропадский, Петлюра. А может, оставить за республикой лишь четыре, действительно украинских. Без Донецко-Криворожского региона, без Новороссии.
Исходя из этой, весьма запутанной (почему ею пока никто и не желал заниматься) ситуации, Сталин и предложил собственный вариант решения непростой задачи. Да, соглашался он. «некоторые товарищи предлагают добиться в кратчайший срок объединения всех советских республик с РСФСР на началах автономии /имелось в виду предложение Чичерина – Ю.Ж./. Вполне разделяя эту последнюю точку зрения, считаю, однако, что для проведения её в жизнь потребуется серьёзная подготовительная работа, требующая более или менее длительного срока125 /как тут не вспомнить то же условие для провозглашения Закавказской Федерации? – Ю.Ж./».
Только потому Сталин и настаивал на решении лишь того, что возможно сегодня. Определить на срочно созванной конференции председателей ЦИКов независимых республик состав делегации в Италию. «Мандаты всех членов делегации» должны быть «подписаны всеми представителями советских республик, а также председателем правительства ДВР». И сразу же пояснил своё мнение: такое решение, «создавая единый дипломатический фронт, вместе с тем избавляет нас от постановки щекотливых вопросов о границах РСФСР, о взаимоотношениях с республиками, о выводе войск из Грузии и т. д. и т. п.».126
Последнее упоминание – о грузинской проблеме – возникло в предложениях Сталина спонтанно. Ни Чичерин, ни члены его комиссии ничего о ней не писали, ибо пока не знали о происшедшем на днях в Берлине. О том, что там, на встрече представителей трёх Интернационалов, Н.И. Бухарин и К.Б. Радек, являвшиеся делегатами Коминтерна, позволили себе более чем непродуманное заявление. Недопустимое и по сути дискредитировавшее действия Москвы. Как и другие участники переговоров, негативно оценили свержение меньшевистского, то есть социалистического, правительства Грузии в результате победоносного похода Красной Армии на Тифлис.
Разумеется, данная проблема имела весьма отдалённое отношение к вопросу о формировании делегации. Поэтому Троцкий (как член ПБ, не просто познакомившийся с запиской Сталина, но и давший письменный отзыв) о том не упомянул. Зато отметил существенное, самое значимое.
«Предложение т. Сталина, – писал он, – представляется очень заманчивым с точки зрения простоты, но некоторые затруднения представляет вопрос о правах председателей Центральных Исполнительных Комитетов разрешать единолично или единолично передоверять разрешение вопросов международной политики. Может быть, предложить Центральным Исполнительным Комитетам или их исполкомам облечь на этот случай своих председателей особыми полномочиями, в объёме, достаточном для разрешения данного вопроса.
Что касается ДВР, то с предлагаемой т. Сталиным операцией можно было бы связать фактическую смену главы правительства, послав туда на время поездки председателя правительства подходящего заместителя, который и остался бы там».127
В тот же день, 13 января, Политбюро утвердило очередное решение по Европейской конференции. «Принять, – отмечало оно, – предложение т. Сталина с дополнением т. Троцкого: обязать председателей ЦИКов запастись полномочиями от своих Центральных Исполнительных Комитетов для подписания договоров, соглашений и проч.».128 А четыре дня спустя появилось ещё одно решение – в развитие предыдущего: «Предложить т. Сталину и т. Чичерину в кратчайший срок выработать текст обращения к независимым республикам с приглашением на конференцию в Москву».129
И вот тогда-то Чичерин воспрял духом. Всё ещё надеясь на возможность немедленного присоединения советских республик и ДВР к РСФСР, он поспешил воспользоваться появившимся, как ему показалось, шансом. Посчитал, что намеченные действия пока являются лишь намерением, а потому можно успеть его скорректировать. Тем более что именно ему предстояло стать соавтором обращения к главам Белоруссии, Украины. Азербайджана, Армении, Грузии, Хивы, Бухары и ДВР. И Чичерин вновь изложил то, что волновало его, да и не только его.
«Наши коллективные мандаты, – пытался убедить Чичерин членов Политбюро четвёртой по счёту запиской, переданной Молотову 19 января, – будут лишены всякого значения и будут рассматриваться как клочки бумаги, если эти государства не будут приглашены». Потому и предложил использовать «предстоящий съезд председателей ЦИКов для того, чтобы провести государственно-правовой акт создания Союза с общей внешней политикой». А на случай отказа высказал и более скромное пожелание: «Только в том случае, если наше заграничное представительство будет законным, государственно-правовым образом слито с представительствами советских республик, последних нельзя будет игнорировать. Если признать в принципе необходимым такой шаг, можно ещё обсудить юридические детали».130
В столь корректной форме нарком всего лишь напоминал Политбюро об им же принятом – с его подачи! – и совсем недавно. 8 декабря минувшего года, решении. Видимо, только потому уже на следующий день предложение Чичерина было утверждено высшим партийным органом, постановившим: «Воспользоваться съездом председателей ЦИКов и, не ограничиваясь коллективными мандатами, произвести государственно-правовой акт создания Союза с общей внешней политикой».131
Развивая успех, 26 января Чичерин представил проекты ещё двух постановлений. Один – бесспорный, не должный вызвать каких-либо вопросов и замечаний. О новом, более широком представительстве советских республик и ДВР в составе общей делегации и о её полномочиях. Теперь в ней отсутствовал Крестинский, зато появились председатель СНК Грузии П.Г(Буду) Мдивани, нарком внешней торговли Армении А.А. Бекзадян, председатель Совета назиров Бухары Ф. Ходжаев, министр иностранных дел ДВР Я.Д. Янсон, а также генеральный секретарь ВЦСПСЯ, Э. Рудзутак.
Чётко формулировал документ и их задачи: «Облекая делегацию всей полнотой чрезвычайных полномочий, необходимых для решения всех вопросов, которые составят предмет обсуждений и решений Всеобщей мирной конференции, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет поручает делегации от имени Российской Социалистической Федеративной Советской Республики вести переговоры и заключать и подписывать соглашения и договоры по всем этим вопросам».132
Такой проект действительно не вызвал в Политбюро сомнений и был утверждён 27 января на прошедшей в Свердловском зале Большого Кремлёвского Дворца Чрезвычайной сессии ВЦИК девятого созыва. Весьма примечательно – при перечислении членов делегации от советских республик, всем им указывалось – член ВЦИК, что соответствовало действительности, но одновременно создавало двусмысленность для их правового положения.133
Второй проект, переданный Чичериным Политбюро, выражал нескрываемое его желание добиться хотя бы самого малого из задуманного. «Чрезвычайная сессия ВЦИК, – писал нарком, – поручает Президиуму выработать и подписать с союзными советскими республиками и Дальневосточной Республикой договор, имеющий целью проведение ими единой внешней политики путём установления единого органа внешних сношений».
Не ограничившись только таким предложением, Чичерин дал и развёрнутую характеристику будущего объединённого Наркоминдела. «К предметам ведения Центрального НКИД, – пояснял он, – должны относиться: объявление войны и заключение мира, военные вопросы, установление внешней государственной границы, правовое положение советских граждан за границей и обратно /видимо, иностранных граждан в пределах советских республик – Ю.Ж./, кроме вопросов приобретения и утраты гражданства, и все те вопросы, по коим союзные договоры устанавливают единые Наркоматы.
В договоре должно быть объединено в руках РСФСР активное и пассивное право посольства с представлением одновременно такового отдельным республикам по согласованию с РСФСР и с подчинением их представительства в каждом иностранном государстве представительству РСФСР и предоставление РСФСР исключительного права подписывать международные договоры по вопросам компетенции объединённого Наркоминдела, с возложением на прочие союзные республики обязательства. Международные договоры, заключённые в пределах своей компетенции, согласовывать предварительно с РСФСР».134
Но в данном случае Чичерин проиграл. Согласовать с руководителями республик создания объединённого НКИДа не удалось.
То, что во время обсуждения состава делегации на Европейской конференции лишь витало в воздухе, только ощущалось, вскоре стало очевидным фактом. 16 марта Чичерин вынужден был обратиться в ЦК с новой запиской, вернее – самой настоящей жалобой.
«Коллегия НКИД, – с горечью сообщал нарком, – убедительно просит ПБ сегодня же рассмотреть возникшее между коллегией и т. Раковским разногласие… по поводу назначения Украинским правительством отдельной миссии в прибалтийские государства, причём члены этой миссии прибыли в Ковно, Ригу и Ревель даже без предварительного уведомления НКИД РСФСР и ведут там сепаратную политику помимо представительства РСФСР.
Коллегия НКИД предлагает следующую резолюцию: Отдельные полпреды от Украины назначаются в тех случаях, когда это признаётся необходимым обоими Наркоминделами, украинским и российским.
Тов. Раковский усмотрел в этом «систематический разгром украинской самостоятельности и нарушение тезисов РКП».
Далее Чичерин пояснил, что его ведомство считает вполне разумным отдельные представительства Украины только в тех странах, где «имеются специально-украинские интересы». То есть в Польше – «ввиду галицийского вопроса и ввиду захвата Польшей по Рижскому миру украинских областей», а кроме того – в Чехословакии, «где имеется большая украинская эмигрантская масса». И резюмировал: «вполне достаточно, если полпред РСФСР будет одновременно иметь мандат от Украины».
Мнение коллегии Наркомата Чичерин подкрепил следующими аргументами: «Существование параллельных представительств России и Украины во многих государствах было бы излишней тратой валюты… Политически вредно… – отрицательные стороны сепаратного представительства непременно когда-нибудь скажутся… Западные представительства уже неоднократно обнаруживали стремление сепаратно заигрывать с Украиной и вообще с окраинными государствами и разыгрывать их против РСФСР».135
Политбюро с пониманием восприняло то, о чём писал Чичерин, и в тот же день утвердило требуемое решение: «Отдельные полпредства от Украины назначаются в том случае, когда это признаётся необходимым обоими Наркоминделами, украинским и российским». Но чтобы избежать возможных обвинений в предвзятости и односторонности, далее указывалось: «Согласно предложению т. Раковского поставить в порядке дня пленума вопрос об отношениях между РСФСР и самостоятельными республиками.136 Иными словами, Политбюро не отступило от своего решения, принятого 8 декабря минувшего года. По-прежнему считало, что «никакие самостоятельные переговоры отдельных советских республик с иностранными государствами не должны вестись без предварительного согласования с НКИД РСФСР или ЦК РКП».137
Но ни об этом, весьма симптоматичном конфликте, ни о том, что в Тифлисе начали создавать Закавказскую Федерацию, в ходе XI съезда РКП(б), открывшегося 27 марта 1922 года, почему-то никто из его делегатов не обмолвился ни словом. Оказалось, что партию продолжает волновать (и нешуточно), будоражить, разъединять противоположными взглядами только то, что, казалось, разрешено на прошлом съезде.
Семь дней участники съезда бурно дискутировали только по двум вопросам.
Об – уже ставшей старой – Новой экономической политике. Выясняли, является ли она госкапитализмом. А если так, то как далеко может зайти отступление, и не пора ли его остановить? Как в таких условиях следует крепить «смычку», то есть союз пролетариата и трудового крестьянства?
А ещё о том, как следует управлять ставшим далеко не однородным, не единым народным хозяйством. Что делать с разросшейся массой конформистского по своей природе чиновничества, втягивавшего, как водоворот, членов партии? В каких пределах использовать беспартийных специалистов? Какое, в конце концов, место займут профсоюзы в управлении хозяйством?
И всё же, вопрос национальных отношений, перешедший в форму межреспубликанских (хотели того делегаты или нет), всплыл. Случайно, хотя и в отчётном докладе, с которым выступил Ленин. Говоря о Донбассе «как центре и основе всей нашей экономики», Владимир Ильич непреднамеренно обмолвился:
«Украина – независимая республика, это очень хорошо, но в партийном отношении она иногда берёт – как бы повежливее выразиться? – обход, и нам как-нибудь придётся до них добраться, потому что там сидит народ хитрый, и ЦК – не скажу, что обманывает, но как-то понемногу отодвигается от нас».138
Вот, собственно, и всё, о чём сказал признанный лидер страны. Ничего конкретного, только намёки, хотя и понятные большинству делегатов. Ленин произнёс только одну фразу, но за ней стояло очень многое. И то, что национальные разногласия сохраняются, несмотря на соответствующую резолюцию X съезда. И то, что они начали перерождаться в межреспубликанские конфликты – во всяком случае, с Украиной. Мало того, захватили если не всю Компартию этой республики, то, во всяком случае, её ЦК.
Сигнал прозвучал весьма серьёзный, но на него так никто и не отреагировал, кроме представителей того самого, украинского, ЦК. Попытавшихся сразу же отвести от себя все подобного рода обвинения. Именно таким оказалось выступление Н.А. Скрыпника, наркома юстиции УССР. Коммуниста, считавшего себя настоящим украинцем не только по рождению (в небольшом селе Бахмутского уезда). Ещё и по воспитанию, с детства воспринявшего семейные предания о предках – запорожских казаках, читавшего и перечитывавшего «Кобзаря» Шевченко.
«Для меня, – поспешил он выступить с опровержением сказанного, – имеет некоторое показательное значение мимоходом брошенное заявление т. Ленина, что Украина, между прочим и к счастью, является самостоятельным государством. Товарищи, это мимоходом брошенное замечание разрешает жизненный вопрос. Дело в том, что происходящее в настоящее время движение сменовеховцев и интеллигенции по данному вопросу своих вех не сменяет. Единая и неделимая Россия – бывший лозунг деникинцев и врангелевцев – является в настоящее время лозунгом всех этих сменовеховцев».
Столь абсурдным, алогичным заявлением Скрыпник явно стремился напомнить и о резолюции X съезда, и о необходимости бороться не с национальным уклоном, а с «великорусским шовинизмом». Но чтобы хоть как-то связать свою филиппику с проблемами, обсуждаемыми съездом, чтобы из обвиняемого стать обвинителем, он бросил в зал: «в весьма многих советских аппаратах… работники состоят, к сожалению, не из коммунистов, а из сторонников сменовеховцев».
Доказательства? Да зачем они, если нужно всё свалить с больной головы на здоровую. Отстоять самостийность, незалежность не только Советской Украины, но и её Компартии.
«Мы имеем перед собой, – продолжал Скрыпник, – вполне определённое явление – как относительно Украины, так и других советских республик. Имеется тенденция к ликвидации той государственности рабочих и крестьян, которая добыта силою рабочих и крестьян этой страны… И необходимо поэтому принять заявление т. Ленина как имеющее политическое значение в смысле отмежевания нашей партии от этих сменовеховских настроений».
Не довольствуясь уже сказанным, Скрыпник продолжал отстаивать позицию и личную, и своего ЦК. «Мне припоминается. – многозначительно заявил он, – постановление ЦК РКП 18 мая 1918 года, где ЦК вынес постановление, что признаёт самостоятельность Коммунистической партии большевиков Украины и самостоятельное вхождение в Третий Интернационал, поскольку Украина является самостоятельным государством». Правда, понял, что зашёл слишком уж далеко, и попытался смягчить сказанное. «Мы имеем, – заявил он прямо противоположное, – перед собой организационное партийное отношение, и оно имеется перед нами – иного мы не желаем, и стоим на нём обеими ногами. Вопрос не в этом». И снова вильнул в сторону: «Речь идёт о том, чтобы не дать возможности линию, намеченную партией, изменять на практике иноклассовым элементам, работающим в советском аппарате».139
Слова Ленина задели за живое не только Скрыпника, но и главу Компартии Украины Д.З. Мануильского. Тоже украинца, только с Волыни. «Мы, – обратился он к собравшимся, – группа украинских работников, были очень взволнованы этим обвинением. Я подошёл к т. Ленину и в частной беседе спросил его, на чём он основывает своё заявление. Тов. Ленин ответил: «Если бы у меня были факты, я бы так и сказал. Но дело в том, что фактов у меня нет». Поэтому я высказываю надежду, если сейчас у т. Ленина фактов нет, то к будущему XII съезду у т. Ленина, вероятно, накопится много фактов, говорящих обратное».140
Мануильский оказался прав лишь в одном. За год фактов, подтвердивших правоту Ленина, накопилось предостаточно. И более всего фактов «обхода» предоставил глава правительства Украины Раковский.